Мими не ответила на его вопрос, рада ли она этому.
– Возможно, ты права, – сказал Альберехт, – Эрик верен своему долгу. Свой дом, свое дело и свою жену он не может просто взять и бросить, он просто никогда не решится на такое. Может быть, мы переоцениваем опасность. Даже немцам не под силу арестовать всех.
– Самые опасные материалы лежат сейчас на дне канала Ниуве Ватервег.[45]
– Я тоже верен долгу, Мими, я тоже. Можешь считать это ограниченностью, но если бы я был другим, то меня, наверное, уже не было бы в живых. Или я валялся бы в канаве.
Мир. Ему на секунду показалось, что он перестал бороться с собой, смирился, как обычно происходит в таком случае, при удобном сочетании полуправды и лжи.
Мими сказала:
– Подумай о тех ужасных вещах, которые могли бы произойти, но не произошли. Бомба, взорвавшаяся рядом с твоим домом, шальная пуля. Это удача в чистом виде, что ты вышел из здания суда как раз перед тем, как его разбомбили. И ты правильно сказал: немцы не смогут арестовать всех, кто нехорошо отозвался о Гитлере.
– Думаю, так оно и есть.
– Мы с Эриком, возможно, не в такой уж большой опасности. А вот ты…
– Для меня было главным поехать вдогонку Сиси.
– Серьезно? Если бы тебе это удалось, то мы бы сейчас тут не сидели и не разговаривали. Мне было бы жалко. Но я считала, что ты хотел уехать из-за дела Ван Дама. Как думаешь, фашисты захотят посадить тебя за то, что ты потребовал освободить от судебного преследования журналиста, оскорбившего Гитлера?
– Думаю, это зависит от того, что решит судья, признает он Ван Дама виновным или же нет.
– А не лучше ли было бы с самого начала прекратить преследование? Ты не мог сразу закрыть дело или как это называется?
– То-то и оно. Человек никогда не знает, какое решение окажется правильным. Я не закрыл дело против Ван Дама только потому, что не хотел давать немцам повода на нас напасть. А то они бы сказали: в этой стране нашего фюрера высмеивают безнаказанно. Изначально я собирался потребовать для него четыре года тюремного заключения, чтобы фрицы на нас не напали и Сиси могла спокойно жить у нас в стране. Но когда Сиси все равно уехала, я пожалел о своем намерении и потребовал освобождения от преследования.
– Это было еще до оккупации. А теперь, когда немцы нас победили, ты снова можешь жалеть о том, что не потребовал для Ван Дама тюремного заключения.
– Вот уж о чем я не буду жалеть, – ответил Альберехт, – и надеюсь, что судьи тоже проявят смелость и не назначат ему наказания.
Мими ненадолго притихла.
– Другого ответа я от тебя не ожидала, – сказала она.
Что это задумал Эрик?
Он выставил сигнал левого поворота и выехал на середину дороги. Альберехт последовал его примеру, хотя его кольнуло чувство беспокойства. Вскоре он увидел, куда собирается свернуть Эрик. У начала этого проезда стоял красный дорожный знак с белой полосой, сообщавший, что въезд сюда запрещен.
– Что это Эрик собирается сделать? – закричал Альберехт и нажал на гудок.
Не переставая сигналить, он ехал следом за Эриком.
– Это Марельский проезд. По нему запрещено двигаться в этом направлении, – воскликнул Альберехт.
– Эрик наверняка хочет посмотреть, как дела у Лейковичей.
– Но ведь здесь может быть встречное движение! Это полная безответственность!
Альберехт не переставал гудеть до тех пор, пока у «дюзенберга» не загорелись стоп-сигналы.
Сам он тоже остановился и открыл дверцу.
– Да ладно, пусть едет, – сказала Мими, – какая разница, здесь вообще нет транспорта.
Но Альберехт уже бежал вперед.
– Эрик, с этой стороны сюда нельзя въезжать, нельзя!
– Почему?
На лице Эрика играла ироническая улыбка, в полутьме казавшаяся жутковатой, а дыхание пахло алкоголем.
У Альберехта, ухватившегося за дверцу с открытым окном рядом с Эриком, появилось ощущение, что он просит о чем-то в окошке кассы.
– Здесь одностороннее движение, – сказал он, – ты что, не видел знака при въезде?
– Ну и что? – спросил Эрик. Его нога в шутку пританцовывала на педали газа, мотор угрожающе рычал.
– Там знак…
– Брось ты, здесь никто не ездит. Нас не увидит ни одна собака, а у полиции хватает других забот.
– Так и есть, Берт, – рассмеялась Герланд, – и ты это по себе знаешь.
– Это может привести к несчастному случаю. Я не хочу. Проехать по шоссе до другого въезда займет меньше пяти минут, а Лейковичи живут все равно ближе к тому концу.
– Знаешь что? Поезжай-ка ты по шоссе. До скорой встречи!
Эрик включил сцепление и уехал. Альберехт вздохнул. Холодный ночной воздух со слабым запахом бензина прогнал из носа запах алкоголя. Альберехт сунул руку в карман, достал коробочку с мятными пастилками. «Как смешно, что я не могу избавиться от этой привычки, – думал он, – и что я всегда об этом думаю, когда кладу в рот пастилку». Он сразу же разжевал мятный кружочек и вернулся к своей машине. Синий свет фар упал ему на ноги. У горизонта все еще смутно виднелся горящий Роттердам. Отсветы огня, падавшие на дым, висевший над городом, освещали небо, подобно северному сиянию. Между тем уже взошла луна.
– Нет, Мими, я здесь не поеду. Я знаю, что это запрещено.
Он медленно выруливал задним ходом. От того, что приходилось все время смотреть назад, заболела шея.
– Эрик сошел с ума, – сказал он, когда они снова выехали на шоссе. – Ехать по шоссе или по Марельскому проезду – разница в каких-то пять минут.
– Конечно. Но, милый, как замечательно, что ты так строго это соблюдаешь даже в такой день, как сегодня.
Альберехт ничего не ответил. Его сердце стучало, как бешеное, у него было предчувствие, что хоть он и едет по правилам, с ним произойдет такой же несчастный случай, как тогда. Из-за того что фары были покрашены синей краской, он плохо видел дорогу. Несколько раз крепко зажмуривался в надежде, что зрение от этого станет острее. Руки, державшие руль, дрожали, он ехал очень медленно и все время боялся, что Мими сделает по этому поводу какое-нибудь замечание. Но она не обращала внимания на скорость, или такая скорость была ей по вкусу. Или она все замечала, но ничего не говорила.
Без каких-либо происшествий они доехали до того места, где Марельский проезд выходил на шоссе другим концом. Почти одновременно увидели задние фары машины Эрика. Она стояла здесь, у обочины шоссе, а рядом, посередине проезжей части, стоял человек и размахивал руками.
Альберехт затормозил и подождал, чтобы человек приблизился к нему. Это был Алевейн Леман.
– Менейр Альберехт, мы вас тут ждем. С Лейковичами случилось ужасное. Они попытались отравиться газом.
Альберехт открыл дверцу и поставил ноги на асфальт. К нему из темноты вышли Эрик и Герланд.
– Они хотели отравиться газом, но пока еще живы, – сказал Эрик. – Их надо отвезти в больницу. На твоей машине, мой «дюзенберг» ведь двухместный.
– Где они? – пролепетал Альберехт.
– Лежат рядом с домом. Мы с Трюди вынесли их на улицу и положили на траву. Трюди с ними.
Альберехт пошел к Марельскому проезду.
– Ты что? – закричал Эрик. – Лучше подъехать поближе на машине, чтобы их не так далеко было нести.
Действительно, это было лучше. Альберехт вернулся к машине и сел за руль. Алевейн сел сзади. Альберехт выставил знак левого поворота, хотя кругом не было ни души, и свернул на проезд. Машина Эрика ехала за ним.
– Мы положили их на траву, – рассказывал Алевейн, – около того места, где тропинка выходит на проезд. Такое впечатление, что сейчас в Нидерландах очень многие пытаются отравиться газом, особенно евреи. Когда мы с Трюди подошли к их дому, то сразу поняли, что случилось. Я выбил окошко в двери и почувствовал запах газа. Они неплотно закрыли дверь из кухни в коридор. Это их и спасло.
– Ты уверен, что они еще живы? – спросила Мими.
– Пока мы их укладывали на траву, они еще дышали, хоть и были без сознания. Может быть, лучше бы они умерли.
– Лучше бы умерли? – воскликнула Мими.
– Но когда видишь таких вот полуживых людей на полу, размышлять некогда. Мы с Трюди не медлили ни секунды. Сразу же вытащили их на улицу. Странно ведь было бы сначала сесть и подумать, что для них лучше.
– А почему бы и не подумать? – сказал Альберехт. – Зачем спасать жизнь людям, которым она не нужна?
– А если вернется их приемная дочка, Берт? – спросила Мими.
– Не верю ни на йоту.
– Не понимаю, Берт, что не так?
– Люди, к которым я в последнее время заходил по два раза в день, чтобы принести продукты, – сказал Алевейн. – Люди, с которыми я разговаривал часами, не могу же я просто оставить их лежать? Выйти из дому и закрыть за собой дверь с разбитым окошечком?
В темноте опять показался человек, размахивающий руками. Трюди. Альберехт остановился, и Эрик остановился за ним.
– Трюди, немцев здесь не видно? – спросила Мими.
– Немцы придут завтра, так объявили по радио, – сказала Трюди.
Альберехт хотел выйти, но Мими потянула его за рукав обратно.
– Сиди здесь. А то скомпрометируешь себя еще больше, чем своей речью по делу Ван Дама. Не ходи в дом к этим людям. А еще лучше – выйди из машины и пойди прогуляйся. Мы донесем их до машины, а потом Эрик поедет на твоей машине, а ты на его. Тогда, если что, тебе легче будет говорить, что не имеешь к этим людям никакого отношения. И тебя не будут упрекать в том, что знал о нелегальном пребывании Лейковичей в Нидерландах.
Намерения у Мими были явно добрые, но рассуждения не совсем в точку. Альберехт сделал в темноте несколько шагов, не оборачиваясь. За спиной он слышал тихие голоса и звуки, будто что-то тащат. Альберехтом овладело столь полное безразличие, что он сам испугался. «Что тебе мешает? – прошептал черт. – Скажи, чтобы этих людей бросили в кусты, в подвал от разрушенного дома. Если они там придут в себя, все их проблемы разрешатся, а тебе ничего от этого не будет».