Никто не возражал. Даже Алевейн Леман не издал ни звука.
– Садитесь пожалуйста! – воскликнул Эрик театральным голосом. – И берите с нас пример. Согревайтесь, пока бушует великий пожар Рима.
Хотя Бёмер ничего не сказал, было ясно, что он хочет поговорить с Альберехтом наедине.
Альберехт это понял, подошел к нему на несколько шагов, и они вместе прошли на газон. Бёмер все еще вел за руль велосипед.
Они остановились спиной к огню.
– Боже мой, Бёмер, а я уж думал…
Насколько бессмысленна была бы эта фраза: я думал, что ты погребен под обломками здания суда. Какое счастье, что Бёмер его перебил, словно ничего не слышал.
– Боюсь, что я допустил ужаснейшую оплошность, Берт, но это, честное слово, нечаянно. Твой брат Ренсе не значится в немецком списке. Там нет его имени. Нет.
– Значит, немцы его…
– Немцы его не разыскивают. Человек, рассказавший мне об этом, ошибся.
– На этот раз ты видел список?
– Нет, но я разговаривал с человеком, который сам держал его в руках. Это точно, на сто процентов. И Ренсе в списке нет.
– Так что там все-таки написано? Они же не перепутали буквы R и B? Там написано B. Alberecht?
– Ты меня неправильно понял. В списке вообще не было фамилии Альберехт.
– Правда?
– Клянусь. Там было написано Альбрахт или что-то в этом роде. В общем, Альбрахт. Фамилия, фигурировавшая в платежной ведомости британской разведки. Они всё проверили.
Альберехт достал носовой платок и вытер лоб. Напряжение прошло, и он разговорился.
– B. Alberecht было бы мало правдоподобно. При крещении мне дали имена Simon, Christian, Hendrik, Urbaen, Bert. Получается S. C. H. U. Bert. Шуберт. Понимаешь, так захотелось моей матушке.
– Имя, составленное из инициалов, – улыбнулся Бёмер, – да, действительно.
Бёмер подсел к костру, и Алевейн, немного успокоившийся, пошел в дом, чтобы принести ему рюмку.
Альберехт поспешил к машине. Голоса за спиной, отблески в небе, винные пары в носу, сухие-пресухие ладони. Ренсе нет в списке. Наша семья благополучно пережила войну. Никто из друзей и знакомых не пострадал.
И я напомнил ему строчку из стихотворения благочестивого поэта XIX века, которое они должны были читать в школе:
«Но более всего страдает человек, грядущего страданья опасаясь».[46]
Было уже далеко за полночь, по улице еще двигались люди, но уже намного меньше, чем раньше. Фонари светили, как ни в чем не бывало. В тех домах, где люди еще не спали, горело электричество. Нигде никаких выстрелов, никто не бегает и не кричит. Казалось, будто никакой войны вообще никогда и не было.
Столько переживаний – и всё зря. Бедный Ренсе со своими Ренсерозами и Лазуренсами. Его картины гроша ломаного не стоят, но это все, что у него есть. «Надо спешить, – думал Альберехт, – надеюсь, я еще успею, надеюсь, он их еще не выбросил в канал и не сжег».
Превышая разрешенную скорость, легко управляя машиной, чувствуя себя хозяином положения, как бывает только с пьяницей, когда он сделает уступку своей жажде, но не слишком большую, Альберехт мчался по улицам на своей маленькой машинке, внезапно наполнившей его умилением. Ах ты шустрый озорник, ты отвозишь меня всюду, куда надо. Я прощаю тебе, что ты убил Оттлу. Ты не виноват, ведь это я сидел за рулем.
Шины скрипели на поворотах, он ехал вперед и вперед и остановился, взвизгнув тормозами, перед домом Ренсе, позади его «форда».
Альберехт громко захлопнул за собой дверцу, для того чтобы предупредить Ренсе о своем приезде, так как воображал, что брат узнаёт этот звук издалека. Свистнул. Почувствовал, что с головой что-то не то, не как обычно. Потрогал ее руками и теперь только обнаружил, что забыл надеть шляпу. Свистнул еще раз и посмотрел вверх. Несколько шагов, и он уже стоит на тротуаре перед дверью и звонит. Через окошечко в двери Альберехт увидел, что наверху лестницы горит свет.
Дверь открылась почти мгновенно. Альберехт вошел и посмотрел вверх. Там на лестничной площадке стояли три или четыре человека. Он никак не мог их узнать, как ни вглядывался; оттого что приходилось задирать голову, у него зарябило в глазах.
– Паула, это ты?
Глупый вопрос, на который не последовало ответа. Альберехт встал на нижнюю ступеньку лестницы и крикнул:
– Паула! Ренсе нет в списке. Ему нечего бояться!
– Паула? – спросил женский голос, не принадлежавший Пауле.
Альберехт начал подниматься по лестнице.
– А где же Паула? Ренсе нет в списке гестапо. Это была ошибка. Я приехал им рассказать. Я его брат. Я так за него рад! Это была ложная тревога. Ренсе!
Тут Альберехт услышал, как женщина разразилась рыданиями и произнесла, всхлипывая:
– Паула в больнице. Ренсе повесился.
СЛОВНО боясь упасть, Альберехт обеими руками хватается за перила. Не может сделать больше ни шага. Не может сказать ни слова, в голову не приходит ни одной мысли.
Зачем ему разговаривать с совершенно незнакомыми людьми?
В этот миг ему показалась, что жизнь его выключили, что она больше не течет в будущее, а только капает, словно вода из плохо закрывающегося крана.
Не говоря ни слова, он разворачивается на узкой ступеньке, на скользком кокосовом коврике, спускается. Никто его ни о чем не спрашивает. Единственное, что он слышит, это приглушенный разговор наверху лестницы. Лает собака. Вернувшись к входной двери, он открывает ее за веревочку, выходит на улицу и как можно осторожнее закрывает за собой.
С ощущением, что вот-вот рухнет на землю, доходит до машины, садится, заводит мотор и уезжает. Мотор странно воет, и хотя он вжимает педаль газа до самого пола, машина двигается со скоростью инвалидной коляски.
– Проклятье! – кричит он.
Альберехт отпускает педаль газа и вжимает ее снова, но мотор по-прежнему воет, машина по-прежнему идет со скоростью 25 километров в час.
Из сострадания я положил его руку на рычаг переключения скорости, и тогда он понял, что забыл переключить скорость и едет на второй. Он переключил скорость, мотор перестал выть, машина поехала нормально.
«Ох уж наш Ренсе, – думал он, – ох уж наш Ренсе. Моя мама никогда не была счастлива. Муж ушел. Сыновья оказались далеки от ее идеала. У меня нет музыкального слуха, хоть меня и зовут S. C. H. U. Bert. Отец предчувствовал, что такое имя ничего не даст, и настоял на том, чтобы Ренсе назвали попроще. И правильно, потому что у Ренсе тоже нет музыкального слуха. Какой талант у него есть? А какой талант у меня?
Я одержим злым духом, который ведет меня к гибели. Я погибну так же бесславно, как Ренсе, разница в том, что поживу подольше и буду больше страдать».
Эти слова Альберехта неприятно поразили Господа – после всего, что я сделал для своего подопечного! И Господь решил преподать ему, неблагодарному, урок, чтобы он прочувствовал, что бывает с человеком, когда у него нет ангела-хранителя.
Альберехт ехал по улице, которая называлась Бастионной. И вот у него совершенно неожиданно заглох мотор. Альберехт отключил сцепление, нажал на газ, услышал, что мотор заработал, проехал несколько метров и опять встал, прямо посреди улицы. Попытался повторить все снова, стартер завыл, фары погасли, двигатель отказывался работать.
Проклятье!
Альберехт глубоко вздохнул, от бессилия и уныния прикрыл глаза. Взгляд его упал на датчик уровня бензина. Прибор показывал, что бак пуст. О Господи! Похоже, я схожу с ума. Забыл заправиться. Какая глупость!
Альберехт вылез из машины и оттолкал ее, выруливая правой рукой, к поребрику, где и оставил.
У него было ощущение, что в лицо ему ударил ледяной ветер будущего, еще более черного, чем настоящее. А ведь всего полчаса назад он думал, что национальная катастрофа, вроде как не затронувшая его самого и его близких, не так уж катастрофична!
Ренсе нет в живых. Ушел из жизни из-за нелепой ошибки.
А кто сообщил Ренсе, что его разыскивает гестапо? Я!
Надо было от Бёмера сразу потребовать: покажи мне этот список! От рассказов да пересказов толку нет. Я не собираюсь волновать моего брата, пока не увижу список своими глазами.
Но я попался на крючок, потому что от паники еле соображал.
Бёмер с его серьезным лицом, по которому видно, что он не способен ошибаться. А теперь пришел как миленький, это, говорит, была ошибка. Похоже, от войны у всех размягчение мозгов. Все перестали соображать.
Почему Лейковичи решили отравиться газом? От страха, оттого что они евреи?
Маловероятно. Ведь они отказались бы бежать в Англию, потому что не знали, что случилось с девочкой… отказались бы уезжать из Нидерландов, чтобы она не осталась здесь одна…
А тут решили отравиться газом?
Ну конечно, дурень ты, дурень! Да, решили отравиться, потому что узнали правду. Да, во время вечерней прогулки нашли в кустах ее тело. Вот и ответ на вопрос, почему они попытались совершить самоубийство. Лейковичи нашли тело девочки.
И что они с ним сделали? Взяли домой? Нет, Трюди с Алевейном увидели бы, они же заходили в дом. Лейковичи девочку похоронили. Или, если не хватило сил рыть могилу, накрыли ее чем-нибудь, одеяльцем или цветочками. Надо поехать посмотреть, правильные ли я делаю умозаключения. Но откуда взять бензин?
«Прокурор – вот ведь профессия! Я умею раскладывать по полочкам поступки других людей вплоть до мельчайших деталей, но неизменно терплю фиаско, когда пытаюсь сам что-то предпринять».
Собственно, идти ему было недалеко. Еще два квартала, а там уже и мамин дом.
Приближаясь к первой улице, которую надо было перейти, Альберехт услышал доносящийся оттуда шум и гул тяжелых моторов. На углу стояла группа людей, смотревших на что-то, что там происходило. Он удивился, почему они не подойдут ближе, чтобы рассмотреть получше.
Дойдя до угла, он посмотрел туда же, куда и все, и так испугался, что всхрапнул, как будто задыхается. Там были немцы.
Остановиться он побоялся, но несколько мгновений ноги его не слушались и отказывались нести дальше.