— Дитя вы, Севский, — рассеянно прервала его девушка, освобождая из рук его свою руку.
Это равнодушие обдало его холодом. Мрачный и грустный, он подошел к столу, за которым сидела его мать и Званинцев. Мать его ставила ремизы и бесилась.
— С вами нельзя играть, мой батюшка, — обратилась она к Званинцеву, который объявил игру без козырей.
— Да — я счастлив, — беззаботно заметил тот.
— Дайте мне сыграть за вас следующую игру! — обратился к нему Севский.
— За меня? — пожалуй, — отвечал тот, — только заметьте, молодой человек, — прибавил он с улыбкою, — что играть за себя я позволяю только в картах.
И, обремизивши опять Варвару Андревну, которая пошла вистовать с приглашением, он встал со стула, уступивши место Севскому, мимоходом взял карту в лото и, закуривши сигару, подошел к Лидии.
— Зачем у вас барон сегодня? — спросил он ее.
— Не знаю, — отвечала Лидия с невольным смущением.
— За что вы прогнали вашего жениха? — снова спросил он беспечно, разваливаясь подле Лидии в больших креслах, в которых сидела прежде Варвара Андревна.
— Я его не прогоняла, — отвечала, судорожно смеясь, девушка.
— Ну, удался ли ваш наступательный союз с Варварой Андревной? — еще спросил он, показывая сигарою на печально сидевшего у окна в противуположном углу Александра Иваныча.
— Вам это лучше знать, — отвечала Лидия с тем же судорожным смехом.
— Вы, кажется, думаете, что я всемогущ?
— Почти, — сказала Лидия, опуская головку.
— Помилуйте, я играю всегда роль примирителя или ровно ничего не делаю.
— Вы выиграли, Иван Александрович! — вскричал в эту минуту Мензбир со стола, где играли в лото.
Лиди вздрогнула. Для нее чем-то роковым и странным показался этот выигрыш.
Званинцев погладил правою рукой свою черную бороду.
. . . . . . . . . .
Снежная вьюга крутилась вихрем и стучала в окно маленького домика в одной из самых отдаленных линий Васильевского острова.
По небольшой комнате, на обветшалых и грязных стенах которой развешаны были старинные портреты Петра II и Екатерины 1-й, ходил неровными шагами знакомец наш барон. Он был, по-видимому, в сильном лихорадочном волнении и беспрестанно смотрел на часы.
— Сударыня, — вскричал он наконец с нетерпением в щель двери другой комнаты, — сударыня!
— Что, батюшка? — отвечал оттуда дряблый и визгливый голос.
— Если меня еще обманули, — сказал барон, — то черт задави мою душу…
В комнате сильно плюнули на пол.
— Фу ты батюшки, ругатель какой, — завизжал там тот же голос, — да уж говорят тебе, батюшка, что будет. Ведь еще семи нет.
Барон заходил по комнате.
Минут через десять на дворе послышался лай собак.
— Спрячьтесь, батюшка, спрячьтесь, — закричал женский голос из комнаты, и барон, дрожа от внутреннего волнения, поспешил укрыться за большим деревянным шкафом с платьем.
В комнату вбежала Лидия, вся закутанная в меховой салоп и засыпанная вьюгой; она быстро порхнула в дверь, из которой женский голос разговаривал с бароном.
Барон вышел из-за шкафа.
Страшно и отвратительно было бы постороннему взглянуть на него в эту минуту, лицо его было покрыто смертною бледностью и обрамлено щетиной поднявшихся дыбом рыжих волос, по временам яркий румянец пятнами вспыхивал на этих синеватых щеках, изобличая внутреннее волнение и присутствие чахотки; ноги его ходили ходуном, как говорят русские, руки судорожно тряслись.
Он подошел к двери и стал смотреть в щель. Чем больше смотрел он, тем сильнее становилось его волнение, тем ярче и жарче выходили на щеках его пятна, сделавшиеся наконец кровавыми. Еще минута и он упал бы, кажется, в страшных судорогах.
Он наконец сжал ручку двери — и дверь отворилась.
В комнате Лидия одна полулежала на канапе — перед нею было разложено несколько только что сшитых платьев, из которых одно, только что скинутое, упало к ее ногам.
Крик ужаса вырвался у нее при появлении барона. Она хотела было привстать — но, повинуясь голосу стыда, закрылась только и прижалась к углу камина.
— Тетушка!.. — закричала она. Барон улыбнулся бесстыдной улыбкою.
Лидия посмотрела вокруг себя с ужасом. Она была одна в комнате, двери в спальню тетки были заперты изнутри задвижкою.
— Лидия, — с судорожным трепетом начал барон, приближаясь на два шага, — вас не спасет никто и ничто… вы в моих руках, в моих, Лидия.
Бедная девочка ломала руки с отчаяния: гнусная предусмотрительность не оставила кругом ее ничего, чем бы можно было защититься. Барон сделал еще шаг.
— Вы меня знаете, — продолжал он, — знаете, что я не шучу, со мной шутили долго, да нельзя же шутить вечно.
Лидия отвернулась с отвращением.
Она молчала, — она знала, что перед нею не человек, а раздраженный зверь… Но она почувствовала прикосновение чужой руки.
Она вскочила и по невольному чувству сжала руки с умоляющим видом.
— Барон, барон… — говорила она.
За дверями комнаты послышался смех, перерываемый кашлем.
— Перестаньте дурачиться, — сказал барон, успевши наконец совладеть с собою и придавая тону своих слов самую невозмутимую холодность, — вы в моих руках, я это сказал вам.
Слова его были прерваны сильным лаем собак на дворе. Лидия бросилась к окну.
Барон удержал ее и обхватил своими жилистыми руками. Между зверем и девочкой началась тогда борьба. Гибкая, как пантера, Лидия вырвалась было из его рук, но барон снова схватил ее.
— Лидия, — шептал он, страстно сжимая ее слабые, нежные члены. Сильный удар раздался в эту минуту в дверь комнаты.
Лидия рвалась из рук барона, который обеспамятел и не слыхал ничего.
Еще удар, и ржавые, старые задвижки уступили силе этого удара.
Барон опамятовался, когда сильная рука оттащила его и с презрением бросила, как гадину, на пол.
Лидия забыла даже о беспорядке своей одежды, — с таким благоговением взглянула она на прекрасный, величавый образ, стоявший перед нею с невозмутимым спокойствием.
Ибо это был Званинцев.
Она схватила его руку.
— Оденьтесь, Лидия, — сказал он ей, — и поедемте. Вон! — обратился он к приподнявшемуся с пола барону.
Барон заскрежетал зубами — но, покорно склонивши голову, вышел.
Званинцев тоже оставил девочку.
Через пять минут она вышла в залу совсем одетая.
— Иван Александрович! — сказала она тихо, подходя к нему и схватывая его руку, — вы меня спасли… вы, всегда вы, везде вы… — повторила она с страстным увлечением.
Званинцев взглянул ей в глаза.
— Благодарю вас, — робко прошептала девочка, опуская взгляд.
— Ну, — сказал Званинцев с холодностью, — одно из моих предвещаний сбылось: вас продали.
Лидия отступила с ужасом и провела рукою по лбу, как бы пробудясь от сна и отгоняя прочь призраки.
Потом она спокойно подняла глаза на Званинцева.
Минутное увлечение, под влиянием которого этот человек явился ей в ореоле света, рассеялось от его холодных слов.
Но в этом спокойном взгляде девочки Званинцев прочел немую покорность…
— Куда я должен везти вас, Лидия? — обратился он почтительно к молодой девушке.
— Домой, — прошептала она.
— Вы уверены, что ваш отец не виноват… Лидия зарыдала.
— Иван Александрович, — сказала она с судорожным трепетом, — я поеду к матери Севского?
— Я должен вам сказать, мое бедное дитя, — отвечал Званинцев, смотря на нее с состраданием, — что это более чем невозможно. Что о вас подумают?
— Я расскажу ей все, — сказала Лидия.
— Вам не поверят, — твердо отвечал Званинцев.
Девочка ломала руки.
— Сжальтесь надо мною, Званинцев, — пролепетала наконец она, сжимая его руки, — у меня нет никого на свете… никого… в моего жениха я не верю.
— И не будете верить, когда он будет вашим мужем? — спросил Званинцев, смотря на нее пристально.
— Он никогда не будет моим мужем, — с увлечением вскричала девочка.
— Вы больны, вы в лихорадке, дитя мое.
— Неужели вы думаете, что женщина может любить ребенка? — спросила Лидия, дрожа нервически, но твердо и прямо взглянувши на Званинцева.
— Дело не в том, — отвечал он с полуулыбкою, — куда же мне везти вас?
— К вам, — быстро сказала Лидия.
Званинцев молча поклонился и подал ей руку. Они вышли.
. . . . . . . . . .
Вьюга перестала бурлить… туман редел на небе… рога молодого месяца вырезались из-за облаков. Полозья саней едва шелестели по мягкому новому снегу, лошадь мчалась как стрела.
Морозные ночи севера стоят иногда полуденных ночей.
Лидия дрожала, закутанная в свой легкий салоп… но она дрожала не от холоду. Званинцев заметил это.
— Вам холодно, — сказал он с заботливостью, — давайте я вас закрою, — продолжал он, раскрывая полы своей огромной медвежьей шубы.
Молодая девушка быстро, почти ни минуты не колеблясь, прижалась к нему — он закрыл ее так, что из меха виднелось только ее личико, пылавшее румянцем. То был румянец лихорадочного волнения, ибо он слышал, как неровно и часто стучало ее маленькое сердце на его груди.
— Боюсь, чтобы с вами не было лихорадки, — заметил он, отогревая в своей руке ее тонкие пальцы.
Лидия улыбнулась сквозь слезы.
— О чем же вы плачете, дитя мое? — начал Званинцев, — все это должно пройти для вас, как смутный сон, как бред лихорадки, я отвезу вас к одной почтенной даме, она вас примет как дочь, и верьте мне, что от нее вы можете идти под венец с кем угодно.
— Я никогда не выйду замуж, — прошептала Лидия.
— Ну, если вы хотите, — вы останетесь у нее всегда и постоянно; она — моя тетка, добрая старушка, которая любит меня без памяти, наконец, вы можете вступить на сцену с вашей красотой, с вашим талантом…
Лидия зарыдала и спрятала голову на грудь Званинцева.
— Странный вы ребенок, Лидия, — сказал он кротко. — Вы плачете, как будто что-нибудь потеряли, когда на поверку оказывается, что вы выиграли.
— Да, вы этого не поймете, — вскричала девочка с истерическими рыданиями. — Зачем вы спасли меня, Званинцев?.. кто вас просил обо мне заботиться, — я знаю, что вам все известно, что все эти гнусные люди в вашей власти; но зачем, зачем вы встали над ними так высоко?… Званинцев, Званинцев, — продолжала она голосом умоляющей страсти, — пока вас не было, пока вы не стали ходить к нам, я была иногда счастлива и могла бы быть верной женой… я было полюбила Севского… он был благороден, он был нежен и добр, он был ребенок, как я же, больше меня…