В этот день, по обыкновению, Некрасов обедал в Английском клубе, потому что там после обеда составлялась особенная партия коммерческой игры, в которой он участвовал. Он хотел остаться дома, но за ним заехал один из партнеров и почти силою увез с собой.
Некрасов перед своим уходом пришел на мою половину и просил меня немедленно прислать за ним в клуб, если кто явится с рукописью, и удержать это лицо до его возвращения.
Не прошло четверти часа после его отъезда, как лакей пришел сказать мне, что какой-то господин спрашивает редактора. Я поспешила выйти в переднюю и увидала пожилого худощавого господина, очень бедно одетого, с отрепанным портфелем под мышкой. Можно было безошибочно определить, что он принадлежит к классу мелкого чиновничества. Я его спросила — не рукопись ли он принес?
— Да-с… по объявлению… желаю видеть-с самого г. редактора, — конфузливо отвечал он.
Я пригласила дорогого посетителя войти в комнату и подождать несколько минут, и послала человека за Некрасовым в клуб, который помещался тогда очень близко, на Фонтанке, около Симеоновского моста, написав два радостные слова: «Рукопись принесли».
Я начала беседовать с чиновником; он сперва конфузился, но потом разговорился и рассказал мне, что поднял рукопись на мостовой, переходя Литейную улицу у Мариинской больницы, и долго стоял, поджидая — не вернется ли кто искать оброненную рукопись.
Я спросила его, почему он раньше не принес рукопись.
— Газеты не получаю-с, со службы хотел зайти просмотреть газеты, да, уходя домой, случайно услышал от своих товарищей объявление о потере рукописи. Я-с прямо и пришел сюда.
Я успела узнать, что у чиновника большая семья: шесть человек детей и старуха-мать, что он лишился казенной службы, вследствие сокращения штатов, и теперь занимается по вольному найму в одном ведомстве за 35 рублей месячного жалованья, и на эти деньги должен содержать всю семью.
Явился Некрасов и впопыхах, не снимая верхнего платья, вошел в комнату и спросил чиновника:
— Где рукопись?
Чиновник переконфузился и, запинаясь, отвечал:
— Дома-с… я пришел только… Некрасов перебил его:
— Скорей поезжайте за ней, скорей!
Чиновник торопливо вышел из комнаты. Я заметила Некрасову, что, может быть, у такого бедняка нет денег на извозчика. Некрасов вернул его и, вынув из бокового кармана пачку крупных ассигнаций, сунул ему в руку 50 рублей, говоря: — Ради бога, скорей поезжайте за рукописью!
— Какое счастье, что она нашлась! — радостно произнес Некрасов.
Но недолго продолжалось его радостное настроение; он начал волноваться от нетерпения:
— Вот дурак-то! Дома ее оставил! Жди теперь его.
— Чего вы теперь-то волнуетесь? — заметила я, — слава богу, она нашлась.
— Нашлась! Мало ли что может случиться: наедет на него карета… выпадет с дрожек!..
Должно быть, рукопись у чиновника находилась поблизости у кого-нибудь на хранении, потому что он никак не мог так скоро съездить на Петербургскую сторону.
Лицо Некрасова просияло, когда он увидал рукопись в руках вошедшего чиновника. Он отдал ему деньги, взял рукопись и стал пересматривать, в целости ли она.
Надо было видеть лицо чиновника, когда в его дрожащей руке очутилась такая сумма денег, — вероятно, в первый раз. Он задыхался от радостного волнения и блаженно улыбался; но, однако, торопливо возвратил 50 рублей Некрасову, проговорив:
— Это-с, что вы мне дали прежде. Некрасов и позабыл об этих 50 рублях.
— Оставьте их у себя, пожалуйста! — отвечал Некрасов. — Есть у вас дети?
— Много-с!
— Так это им от меня на игрушки.
— Господи, господи! Думал ли я, поднимая с мостовой рукопись, что через нее мне будет такое счастье! — проговорил чиновник и стал благодарить Некрасова, который ему отвечал:
— И я вас благодарю за доставление мне рукописи. Если бедный чиновник был счастлив, то Некрасов, конечно, не менее его.
Роман Чернышевского имел огромный успех в публике, а в литературе поднял бесконечную полемику и споры.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
В 1862 году в «Современнике» начал сотрудничать В.А. Слепцов. Первое его произведение было «Письма из Осташкова». Молодому автору пришлось увидеть в печати окончание своих писем лишь через 8 месяцев, когда «Современник», отбыв срок наказания, снова стал выходить. В 1863 и 1864 году были напечатаны в «Современнике» несколько рассказов Слепцова: «Питомка», «Казаки», «Постоялый двор», «Сцены в больнице» и, кроме того, маленькие статейки в «Петербургской хронике». По началу литературной деятельности Слепцова можно было ждать, что он будет плодовитым писателем. С каждым новым рассказом Слепцов приобретал расположение читающей публики и быстро занял видное положение между молодыми литераторами.
Слепцов приехал в Петербург в самый разгар женского вопроса и сделался горячим его пропагандистом. Многие думали, что, в сущности, он относился к этому вопросу индифферентно и, если принимал в нем участие, то не серьезно, а лишь в виде развлечения, подобно другим тогдашним молодым людям. Причина такого ошибочного мнения проистекла из того, что Слепцов был очень застенчив, но никто не подозревал этого, потому что застенчивость в нем маскировалась наружным спокойствием. В малознакомом обществе Слепцов был молчалив и только в самом коротком кружке был разговорчив и очень остроумен. Он вообще не высказывал шумливо своих взглядов на вещи, не выставлял напоказ своей деятельности в пользу женского вопроса и не стремился завоевать себе видное место среди учащейся молодежи.
Между тем, если проследить деятельность Слепцова в женском вопросе, то нельзя не убедиться, что так мог действовать только человек в высшей степени увлекающийся. Слепцов постоянно хлопотал применять на практике свои проекты в пользу женского вопроса. Его увлечение не охлаждалось неудачами: если один его проект терпел фиаско, он с таким же рвением принимался за другой.
В 1863 году по инициативе Слепцова устроились частные популярно-научные лекции для женщин. На моих глазах происходили все хлопоты Слепцова относительно организации этих лекций. Наконец они открылись в квартире одного господина из общих наших знакомых. Быть лекторами на этих лекциях Слепцов уговорил нескольких молодых людей из сочувствующих женскому вопросу. Правда, что это были не ученые специалисты, но настолько образованные люди, что женщины могли вынести из их лекций элементарные сведения по физике, химии и гигиене. Слепцов также был в числе лекторов и должен был читать на первой лекции о составе воды и о применении ее силы к механике. Все лекторы добросовестно готовились к лекциям.
Я приехала на лекцию аккуратно в назначенный час, но все стулья уже были заняты слушательницами, между которыми находились дамы и девицы не из круга учащихся. Слепцов засуетился, видя, что для меня нет стула.
— Я повытаскал в залу стулья из всех комнат, — говорил он, — только в кухне осталась табуретка. — И добавил и гордостью: — Видите, я был прав, что в наших лекциях чувствуется большая потребность — сколько явилось слушательниц! Погодите, скоро эта зала окажется малой.
Нельзя было строго относиться к читавшим лекции, потому что никто из них не предназначал себя к этой профессии, и все в первый раз читали публично.
Когда очередь дошла до Слепцова, то он шепнул мне:
— Вообразите, я чувствую нервную лихорадку, мне стыдно читать мою пародию на лекцию.
Я торопила его идти на импровизированную кафедру. Он произнес «осрамлюсь» и пошел к столу, но, сохраняя наружное спокойствие, так что никто и не подозревал, что он сильно оробел.
Наружность у Слепцова была очень эффектная и отличалась изяществом; у него были великолепные черные волосы, небольшая борода, тонкие и правильные черты лица; когда он улыбался, то видны были необыкновенной белизны зубы. Цвет лица был матово-бледный. Он был высок, строен и одевался скромно, но тщательно.
Лекция Слепцова была не лучше других, но он читал мастерски и когда окончил чтение, то слушательницы зааплодировали.
С лекции я пошла домой пешком; Слепцов и еще двое наших общих знакомых провожали меня. Слепцов объявил нам, что более не будет читать лекций. Мы все удивились и стали его спрашивать: почему?
— Достаточно для меня и один раз испытать те ощущения, какие я сегодня испытал, — отвечал Слепцов. — Точно стоял на лобном месте и подвергался позорной экзекуции.
И Слепцов принялся смешить нас, критикуя свою лекцию.
— Меня надо было освистать, прогнать из залы за мою лекцию, — говорил он.
— Зачем же вы так торопились начинать лекции? подготовились бы хорошенько! — заметила я Слепцову.
— Надо было торопиться, — ответил он, — если бы отложить начало лекций, то одушевление прошло бы, и тогда, пожалуй, они не удались бы; есть пословица: куй железо — пока горячо! Главное дело сделано — дан толчок.
Но, к огорчению Слепцова, с каждой лекцией число слушательниц все убывало, потому что пошли слухи, что хозяина залы, где читались лекции, призывали куда следует для объяснения о сборищах в его квартире и требовали, чтобы более их не было. Кроме того, учащиеся женщины утром были заняты, а мнимо-учащиеся (которых было тогда много), побывав на первой лекции, нашли, что там слишком много бывает аристократок (так называли тогда женщин хорошо одевающихся), и не желали сидеть вместе с ними. Дамы же, которых считали за аристократок, испугались слухов, что во время чтения может явиться полиция, и перестали посещать лекции.
Наконец, на одну из лекций явилось всего восемь слушательниц. Слепцов расхаживал по пустой зале в ожидании, не прибудет ли хоть еще немного публики, чтобы начать лекцию; но ожидания его оказались напрасными. Тогда он сел за стол и позвонил в колокольчик. Присутствующие в зале прекратили разговор и смотрели на Слепцова, который встал и произнес следующую речь:
— Милостивые государыни и милостивые государи, прошу вашего внимания. Я должен сказать надгробное слово преждевременно погибшим нашим лекциям. С душевным, глубоким прискорбием я обязан объявить вам, что, за отсутствием слушательниц, лекции прекращаются. Но, покидая эту залу, я, как Галилей, воскликну: «А все-таки эти лекции принесли бы большую пользу женщинам в общем их образовании».