Некрасов обедал в клубе и, против обыкновения, случилось так, что никто не явился к обеду, и мы должны были сесть за стол вдвоем.
Решетников, закусывая, выпил несколько рюмок водки и, взяв графин с закусочного стола, поставил его у своего прибора и, указывая на бутылку с красным вином, сказал:
— Этой кислоты не хочу пить! Он выпил весь графин водки и, как бы поддразнивая меня, показал мне пустой графин, улыбаясь и говоря:
— Что, коробит вас? Вы ведь аристократка!
— Да видали ли вы когда-нибудь аристократов-то, что причисляете меня к ним? — спросила я. — Впрочем, напрасно я это говорю, вы сегодня…
— Пьян! — воскликнул Решетников со смехом. — Ну да, угадали! Я выпил с хорошими людьми. Вас это возмущает? А мне плевать на это, не воображаете ли, что я для вас брошу пить водку?
— Сами для себя должны бросить водку, — ответила я, — право, жалко смотреть на вас.
— Вам жалко на меня смотреть, а мне противно смотреть на такую аристократку, как вы! — задорно ответил Решетников, выскочил из-за стола и стал шагать по комнате, что-то ворча себе под нос.
— Напрасно вы стараетесь рассердить меня своими резкими выходками, вам это не удастся, — заметила я.
Решетников перестал ходить, постоял понуря голову, потом подошел ко мне, молча протянул руку, но отвернул свое лицо от меня.
Я подала ему руку, он ее пожал и быстро ушел из столовой.
Дня три он не являлся к обеду; я написала ему записку, спрашивая: здоров ли он?
Вечером в тот же день он явился, но с таким пасмурным лицом, что я спросила его, не болен ли он.
— Здоров!
— Почему же не приходили обедать?
— Не хотел! — так же отрывисто ответил Решетников и, помолчав немного, прибавил: — Если бы вы не прислали записку, я бы к вам и не пришел… Черт знает, какая хандра на меня напала, никого не хотел видеть, да и самому с собой было гадко оставаться.
— Самое лучшее лекарство от хандры это чтение.
— Какое тут к черту чтение, когда все нутро выворачивает от злобы.
— Надо подавлять в себе это скверное настроение.
— И без вас это знаю! — пробурчал он. Я переменила разговор, и мало-помалу Решетников сделался не такой мрачный.
Я переехала на дачу в Парголово и по субботам посылала дрожки за братьями Добролюбова, жившими у учителя.[226] Решетников также приезжал к нам, а в воскресенье вечером я их отправляла в город. Решетников резвился с братьями Добролюбова, как будто сам был мальчик: лазил на деревья, бегал вперегонку с ними. Мы все вместе делали продолжительные прогулки в лес, брали с собой завтрак, и раз Решетников сказал:
— Я ведь тоже жду субботы, как и мальчики, чтобы ехать на дачу к вам. В городе мне душно. Гляжу на детей, и мне противно вспомнить свое детство; как это вышибали у меня всякую память, колотя по башке! Могу сказать, что я испробовал всякого рода битье в своем детстве, а ласки ни одной. Кажется, если бы меня кто-нибудь приласкал, то я привязался бы всем своим детским сердцем к этому человеку… — И при этом Решетников прибавил, горько усмехнувшись: — Ишь размяк на чистом-то воздухе, о чем стал болтать!
В одну из суббот Решетников доставил мне большое беспокойство. Он приехал с братьями Добролюбова поутру; у меня всегда был готов для них завтрак. Я заметила, что Решетников уже изрядно закусил в городе; он сел за завтрак, стал наливать себе водку из графина и сказал:
— Эх, как мало водки в графине!
— Довольно с вас, будет, — сказала я.
— Не стоит и рта марать, — проговорил он; однако допил всю водку и сказал мне: — Дайте еще водки.
— Больше нет.
— Жаль денег, что ли, послать за водкой?
— Не жаль денег; а больше не дам вам водки, — ответила я.
— Хотите командовать надо мной? Захочу пить водку — достану и без вас — пойду в трактир.
— Идите.
— Ну, так прощайте! — сказал Решетников, бросился в сад, перескочил через решетку и побежал бегом по дороге.
Мальчики улыбались, думая, что он шутит. Но Решетников не явился ни к обеду, ни ночевать. Мальчики поджидали его и долго не ложились спать, так как он всегда спал с ними в одной комнате.
Я была вполне уверена, что Решетников уехал в город. У трактира, особенно в субботний день, извозчики из города поджидали седоков, чтобы не возвращаться домой порожняком. В воскресенье вечером, когда мне надо было отправлять в город мальчиков, неожиданно явился Решетников. Я боялась пустить его вместе с ними, потому что он мог дорогой надурить. Решетников настаивал, что поедет с мальчиками, а я наотрез ему сказала, что не хочу этого. Тогда он насказал мне разных грубостей и опять ушел играть на биллиарде в трактир, где он ночевал, как сам это мне объявил.
Я беспокоилась за него, чтобы он не попал в какую-нибудь историю, находясь в задорном настроении, и послала записку ему в трактир, чтобы он пришел сейчас же ко мне. Но он не явился.
На другой день, рано утром, только что я вышла на террасу пить кофе, как увидела Решетникова, сидящего на скамейке у калитки. Я подошла к нему и окликнула. Он встал и мрачно спросил меня:
— Ну, говорите скорей, сердитесь на меня — так я уйду.
— Входите, и будем пить кофе, — ответила я. Решетников пошел за мной на террасу, и когда я налила ему чашку кофе, то он произнес:
— Не смотрите на меня, я ночь провел в лесу, и должно быть, у меня отвратительный вид.
— Зачем же вы не пришли, когда я вам прислала записку?
— Нечего меня расспрашивать! — с досадой ответил он. — Простили, так не след и разговаривать, что было!
Решетников хотел ехать в город, но я его уговорила остаться до вечера.
— Что мне торчать-то у вас на глазах!
— Можете пойти в комнату и сидеть там, читайте, отдохните, а вечером поедете в город.
Решетников согласился и до обеда не выходил из комнаты. После обеда мы долго катались на лодке по озеру. Ему достали телегу ехать в город, и он, прощаясь со мной, пробурчал: ,
— Спасибо!
С этих пор мне более не приходилось видеть Решетникова в задорном состоянии. Он иногда не показывался по неделям, а когда являлся, то предупреждал меня не расспрашивать, почему он так долго не был.
Об уме Решетникова мне нечего говорить, — это видно по его произведениям. Могу только сказать, что он был добряк. Бывало, пойдет на даче гулять, забежит в лавку, набьет полные карманы своего широкого пальто пряниками и леденцами и, при встрече с крестьянскими детьми, раздает им. Могу привести еще факт его участия к ближнему. Я знала, что Некрасов только что дал Решетникову вперед сто пятьдесят рублей, а он через два дня явился ко мне без часов.
— Верно, часы заложили? Стоило и покупать их! — заметила я в шутку.
— А вам что за дело? — сердито спросил Решетников.
— Куда вы успели столько денег истратить?
— Пропил! — произнес он. — Это что за допрос?
— Нет, я знаю, куда пошли ваши деньги.
— Ничего не знаете, так врете, — пробурчал Решетников.
— Не вру, могу даже сказать, кому вы отдали все ваши деньги…
Решетников в недоумении смотрел на меня, а я продолжала:
— Студенту, которого вы вчера проводили; он мне сам сказал.
— Вы его, и он вас в глаза не видали! — воскликнул Решетников. — Фу, ты! черт возьми, кто вам мог это сказать?
— Вы сами! — сказала я.
— Как я сам?
Я забавлялась моей мистификацией и потом объяснила Решетникову, что догадалась, что он отдал студенту все свои деньги.
Решетников более трех месяцев нанимал комнату у одной хозяйки и познакомился со студентом, тут же нанимающим комнату. Со студентом случилось несчастье: он получил известие от матери из провинции, что его отец скоропостижно умер; после смерти отца многочисленное семейство осталось без всяких средств к существованию. Студент, убитый горем, не мог даже ехать к матери. Все это Решетников сам рассказал мне, придя очень взволнованным ко мне, а получив деньги от Некрасова, он на другой день пришел веселый, проводив студента на железную дорогу.
— Вам бы хоть в сыскной полиции служить, так вы ловко умеете допытывать людей по одним вашим догадкам, — сказал Решетников.
Когда Решетников пообжился в Петербурге, то у него завелось большое знакомство и, понятно, я реже его видела, а затем, поссорившись у меня с одним литератором, он совсем не показывался около года. Я слышала, что он женился, и раз встретила его на улице. Решетников спросил меня:
— Небось, сердитесь на меня?
— За что? — недоумевая спросила я.
— А что так давно не был у вас?
— За что же мне сердиться-то? Не были, значит, не хотелось, — заметила я.
— Нет, не то, — сказал Решетников, — как-то неловко было мне идти к вам после того, как я так долго не был.
— Мы с вами не ссорились, да и я никогда не претендую на тех своих знакомых, кто долго не бывает.
— Чай слышали, что я женился? — спросил меня Решетников.
— Слышала.
— Что же не поздравляете?
— С чем поздравлять? Не понимаю. Пусть сам себя поздравляет человек с женитьбой, — ответила я и добавила: — Да вы светским человеком сделались?
Решетников засмеялся и воскликнул:
— Во, что придумали!
Я торопилась домой и простилась с ним, но Решетников удержал меня, сказав:
— Дайте сказать вам два слова. Это ничего не значит, если я даже и десять лет не приду к вам, а я вас все-таки буду помнить.
На этом слове я рассталась с Решетниковым. Через несколько дней он зашел ко мне, но не застал дома. С тех пор я его не видала. Спустя несколько лет, после его смерти, я узнала, что он, умирая, вспомнил обо мне, и это мне передала его жена, которую я в первый раз увидала, когда она пришла ко мне по одному своему делу.[227]
О М.Е. Салтыкове я пока ограничусь немногими словами.
Я видела его еще в мундире лицеиста в начале сороковых годов в доме M.А. Языкова. Он приходил к нему по утрам по праздникам. Юный Салтыков и тогда не отличался веселым выражением лица. Его большие серые глаза сурово смотрели на всех, и он всегда молчал. Помню только раз на лице молчаливого и сумрачного лицеиста улыбку. Он всегда садился не в той комнате, где сидели все гости, а помещался в другой, против дверей, и оттуда внимательно слушал разговоры.