Его собственные дети взбунтуются против него.
Доктор Лилиенталь был возмущен. Он поклялся Сейфер-Тойрой (священным свитком Торы), что стремится сохранить еврейскую самобытность и религию и мысль о крещении его ужасает. Плача от волнения, он повторял, что хочет евреям только добра. В конце концов ему удалось успокоить собрание.
Выполняя задание министерства, он посетил также город Воложин, где в то время находилась процветающая йешива (талмудическая высшая школа).
Йешива представляет собой учебное заведение для юношей, достигших высшей ступени в знании Талмуда и созревших для того, чтобы получить место раввина. В то время имелось три таких заведения — в Воложине, Мире и Минске[187]. На их содержание до сих пор собираются деньги со всего еврейства. В каждом из них, большом здании с несколькими просторными комнатами, обучалось в то время более двухсот студентов. Во главе учреждения обычно стоял весьма авторитетный талмудист. Набожный, умный, очень честный человек, он являлся как бы директором, а преподавание велось несколькими опытными меламедами, знатоками Талмуда. Контингент набирался из всех слоев еврейского народа, в основном из среднего класса; весь капитал этих учащихся составляло духовное наследие, и они жили за счет заведения. Что же касается довольно многочисленных молодых людей из состоятельных кругов (как правило, это уже женатые мужчины, отцы нескольких детей), то они проживали здесь за свой счет. Мой отец имел уже троих детей, когда целый год «проучился» в Воложинской йешиве. Домой он приезжал только на праздники.
В Воложине Лилиенталю снова пришлось многократно заверять взволнованных слушателей, что он никоим образом не собирается подталкивать евреев к принятию крещения.
Культурное движение среди евреев России зарождалось исподволь. Оживилась молодежь; началась духовная работа. Намеченные реформы были проведены довольно быстро и легко. В еврейском обществе города Бреста, как и других российско-еврейских городов, повеяло свежим ветром перемен.
Я уже рассказывала, как ликовали мои зятья, услышав о предстоящих реформах. Но им приходилось скрывать свою радость, чтобы не выдать себя и не обидеть мать, которая имела свое пророческое суждение об этом преобразовании. Между тем мои зятья были не одиноки в своем восхищении западноевропейской культурой. В Бресте имелась группа из двадцати молодых мужчин, всерьез воспринявших движение Лилиенталя и энергично его поддержавших. Если они сталкивались с человеком ограниченным, не разделявшим их восторга, они считали, что с такого упрямца достаточно и того, что он сможет написать по-русски свой адрес.
Нельзя забывать, что познания моих зятьев и их современников в европейских языках были в то время очень слабыми и ограничивались умением читать и писать и немного объясняться по-русски и по-польски. Немецкий давался им легче. Они имели довольно смутное представление о классической литературе и науках на этих языках. Но низший класс еврейства не умел ни читать, ни писать, ни говорить на каком-либо европейском языке, разве что с трудом по-польски, а еврейские торговцы в силу необходимости пользовались мешаниной немецкого и русского; толпа на рынках объяснялась с жителями деревень на жаргоне, представлявшем собой смесь польского, русского и литовского.
Реформу образования начали с учреждения школ раввинов, руководство которых стремилось бы учитывать требования нового времени. Такие школы возникли в Вильне и Житомире[188]. Первыми учащимися были в основном молодые люди, которым слишком уж доставалось дома. Они приложили огромные усилия, чтобы попасть в первый же набор. Поступление в школу редко обходилось без сражений в семье. Тот, кому приходилось очень уж тяжело, бросал жену и детей и бежал в Германию, где, терпя всяческие лишения, изучал медицину, фармакологию, филологию и добивался подчас блестящих результатов. Город Россиены[189] в Курляндии насчитывает более десяти таких рыцарей духа — врачей, юристов, аптекарей, философов и поэтов, получивших высшее образование частью в России, частью в Германии. Еще и сейчас в России трудится некий профессор ориенталистики[190], который все свои молодые годы прокорпел над фолиантами Талмуда, что потом помогло ему в приобретении высшего образования. Разумеется, и он, и его дети были крещены. Доскональное знание Талмуда не помешало, а возможно, и помогло еврейскому астроному Х.З. Слонимскому[191] стать знаменитым математиком. Большинство воспитанников новых школ для раввинов были прежде талмудистами. Они учились легко, и многие получили при окончании школы золотые медали, как и те, кто позже посещал университет! Изучение Талмуда в любом отношении полезно как упражнение интеллекта, не говоря уж о любознательности тогдашних евреев, их темпераментном характере и духовном азарте.
Однажды после визита к доктору Лилиенталю мои зятья, сидя в своем кабинете, вели примерно такой разговор. «Мы непременно раздобудем эти книги, — говорил старший, очень любознательный молодой человек. — Главное — выкроить время за счет Талмуда, да так, чтобы родители не заметили…» «Разумеется, раздобудем, — отвечал младший, довольно флегматичный юноша. — Если ты начнешь учиться, я тоже справлюсь». Доктор Лилиенталь рекомендовал им начать с изучения русского языка, потом заняться не менее важной естественной историей, а также немецкой литературой.
Потом стали происходить разные досадные, порой смешные случаи. После визита молодых людей к доктору Лилиенталю мать была твердо убеждена, что в ее дом, как и в дома других евреев в России, проник новый чуждый элемент, действительно отодвинувший на задний план изучение Слова Божьего. И она загрустила. Незаметно, но пристально следила она за поведением и поступками молодых людей. Зятья раздобыли необходимые книги и начали учиться, конечно выкраивая время за счет штудирования Талмуда. Внешне они оставались спокойными и, казалось, как обычно сидят над Талмудом. Но внимательный наблюдатель мог бы обнаружить под толстыми фолиантами томик Шиллера[192] или сочинения Цшокке[193]. В то время идиллический образ жизни Энгельберта, героя Цшокке, вызывал восторг у молодых мужчин, а еврейские женщины проникались сочувствием и симпатией к принцессе Вольфенбюттель. Все юноши считали шиллеровского маркиза Позу своим идеалом.
Среди приобретенных книг имелась и трезвая русская грамматика, и естественная история.
Мой отец пользовался любой возможностью поговорить о докторе Лилиентале и его великой и важной миссии. Он беседовал о грандиозных реформах с любым гостем, в особенности с молодежью, и это доставляло ему истинное удовольствие. Он запальчиво одобрял идею внесения порядка в сферу образования еврейского юношества, но возмущался безбожными речами доктора Лилиенталя об исключении из курса нескольких глав Талмуда, ведь это означало допущение ситуации, когда невозможно будет руководствоваться талмудическими правилами.
В одно прекрасное утро достопамятного 1842 года мои зятья вытащили из своего тайника новые книги, положили их на открытый Талмуд и вступили в страстную дискуссию со своим третьим собеседником, великолепным знатоком Талмуда, гениальным реб Хершелем из орлянской[194] общины. Никому из них не пришло в голову, что кто-то мог подслушать их громкий спор об одной реплике в «Дон Карлосе». Но на всякий случай, чтобы их не застали врасплох, они читали Шиллера и говорили о нем точно так же нараспев, как привыкли читать Талмуд. Со времени визита доктора Лилиенталя его призрак стал наваждением моей матери, и вот она решила заглянуть в кабинет молодых людей, надеясь убедиться, что ее страхи необоснованны, что дьявол в лице доктора Лилиенталя все-таки еще не полностью завладел ее зятьями. Она остановилась у лестницы, ведущей в кабинет, и прислушалась. Потом поднялась по лестнице наверх, снова остановилась и с радостью услышала, что ее мальчики прилежно занимаются делом. Но когда она прислонила ухо к закрытой двери и напрягла слух, ее охватили изумление и ужас, разочарование и гнев. Она никак не могла расслышать столь часто встречающихся в трактатах Талмуда слов «омар Абайе»[195], зато на все лады склонялись имена маркиза Позы[196], герцога Альбы и т. д.
«Значит, они действительно занимаются только этими греховными книжонками?» — подумала она с глубокой печалью.
Так она простояла некоторое время, потом взяла себя в руки, дрожащей рукой нажала на ручку, открыла дверь и безмолвно замерла на пороге.
Услышав скрип отворяемой двери, трое застигнутых врасплох спорщиков обернулись. Они чуть не задохнулись от неожиданности. Первым их движением было спрятать все книжки под стол, они же не хотели раздражать маму. Они даже сожалели, что эти книги так ее огорчают. Но очарование новизны, увлеченность изучением иностранных языков и наук после однообразной зубрежки Талмуда являли собой непреодолимый соблазн. Мать первая пришла в себя и громко воскликнула: «О небо, так издеваться над Словом Божьим! И где? В моем собственном доме! Читать эти отступнические книжки точно так же нараспев, как вы учите Талмуд! Какое кощунство! А вы-то, вы-то, реб Хершель, вам-то это зачем?! Что вы будете с этим делать в вашей орлянской общине? Хотите стать отступником, как мои парни?» Она так разволновалась, что едва не упала. Молодые люди безмолвствовали, отвернувшись к окну. Не получив ответа, то есть не встретив открытого сопротивления, мать немного успокоилась и молча удалилась.
Спустя некоторое время она снова застала моего старшего зятя на месте преступления. Это произошло тем же летом, в одно раннее утро. Гора около нашего дома была еще покрыта туманом. Я случайно находилась во дворе и видела, как мать вышла из дому и направилась к воротам. Я двинулась за ней. Она сделала несколько шагов вдоль садовой ограды и изумленно остановилась. «Кто это там?» — спросила она себя — или меня? — заглядывая в сад. Пройдя еще