Стояли часов 5, смыкая ряды (от холода). Урки плясали (от холода, в белье, тем, у кого не было одежды, выдавали только белье). Мигали маяки, и не мигала Секирка.
Северо-восток ближе к космосу. Там, в этом углу Европы— Азии, рождается погода, [находятся] метеорологические станции, [происходят] подвижки льда. Космический холод — форпост человечества. Звезды кажутся ближе, и завесы северных сияний чуть приоткрываются над тайной Создания, чтобы вселить в души людей смертельный холод, пустоту и ужас перед громадностью мироздания.
Часовой в длинной шинели и валенках неслышными быстрыми шагами взад и вперед ходил за проволокой, точно маятник невидимых часов, точно поршень огромной машины. Не ветер, а целый ураган свистал в наших ушах, холодный, обледенелый, и раздувал полы моего полушубка.
Мороз становился крепче, талый снег обледенел, все быстрее ходил часовой, все быстрее шла таинственная машина — только звезды над головой.
Путеводные?
В утреннем полусвете стал виден мол, и оттуда, где должен был быть Остров, шел пароход — «Глеб Бокий» (я позднее узнал [его название]).
Нас втиснули в роту. Сесть негде. Втащил вещи и впихнул под нары. Потом долго искал — я знал, что вещи — это последнее, что связывало с домом (в тот момент это было главное — ощущать заботу родителей).
Сесть негде. Все освещается одной тусклой лампой. Удушливый запах. Голове жарко, а ноги в [неразб.] холоде. [Командиры из заключенных] хлестали шпану на вторых [верхних] нарах по ногам ремнями за пропавший чайник. (Наконец, чайник взлетел над головами, и бить шпану по голым ногам перестали.) Толстый взводный, поляк [из заключенных], оскорблял Андрюху [Миханькова], требовал уйти с прохода (куда? стояли плечом к плечу) и извинялся потом перед И[ваном] М[ихайловичем] Андреевским; «Нас мало — их [шпаны] много. Вы должны быть на нашей стороне».
Клопы ползли (на спящих на нарах) сплошной стеной. О[тец] Александр и кубанец [помню его: красавец в черкеске], мулла (занявшие два места) на одних нарах по очереди давали [нам] отдохнуть (кубанец-кабардинец только охранял нас, лежащих, от шпаны; уступали нам места — мулла и священник Александр).
Брали [из барака] на работу по очереди всех, кто стоял ближе (до дальних нельзя было добраться). Шпана плевала в нас и бросала вши, стреляла вшами щелчками.
Ночью [на следующую ночь] при лампах [разумеется, керосиновых — «летучая мышь»] вся наша компания переписывала татуировки [ «наколки»] на шпане на карточки [как приметы]. [Невольно у нас] появился начальственный тон (у И[вана] М[ихайловича Андреевского]). Итак, мы сразу стали на сторону меньшинства (как требовал от нас взводный-поляк). Полез переписывать татуировки поэт Ярославский. Ярославский стал что-то шептать на ухо [взводному]. [Взводный грозно стукнул по столу кулаком и сказал]: «Был тайным — станешь явным».
Получил чечевицу в кружку (родители дали мне с собой по совету опытных людей большую алюминиевую кружку — очень важный совет). Чечевица показалась вкусной. Долго [потом] чай отдавал чечевицей. Кружку носил в [большом] кармане полушубка. Нужник — на улице. Обледенелая высокая параша за перегородкой и свистящий ветер. Параша железная.
Вынося, один (помню — инженер) вылил ее на себя (выносили двое на шесте, продетом через ушки, передний упал, и на него вылилось все содержимое). [Инженер] поскользнулся с горы и обледенел, пока добрался до барака. (В барак его не пускали. Умер — замерз.)
Ма[рию] Казим[ировну] увели… Мы знали: [жених-поляк].
Познакомились с кабардинцами. Слегка хромой Хаз Булат Албаксидович. Другой — румянощекий красавец. Были и другие — спокойные, красивые, в полушубках и бараньих шапках.
Союз русских с кабардинцами.
Дм[итрий] Павл[ович] Каллистов в синем ватнике.
Ходили в ларек на гору — купил мыло в жел[езной] коробке [своего не достать] с пионером (изображение на коробке] и клюквенный экстракт [пить чай].
Были нервно веселы и часто поглядывали в сторону Острова: кто из нас поедет (с пятилетними сроками отправляли на Остров, с трехлетними оставляли в Кеми).
Знали, что едут пятилетники. Ав [енир] Петр [ович Обновленский], Арк[аша Селиванов] и Ник[олай] Ев[геньевич Сперанский] боялись остаться одни — без нас: так и случилось.
Разговоры с китайским врачом [травником]: в широком пальто-клеш, шляпе и ботинках (он был богач, но поехал — как взяли). Оказался православный, «самый знаменитый человек Сибири» (так сказали о нем знающие люди).
Мулла-кабардинец и отец Александр трогательно дружили. Давали нам отдыхать на нарах. Чай на нарах — у входа направо (там, где кабардинцы отстаивали места на нарах для муллы и священника). Большая седая борода (сейчас не помню, у кого: вероятнее всего, у муллы; о. Александр не имел особенно большой бороды).
Ив [ан] Мих[айлович] про всех нас говорил: «мои ученики». То же [сказал] китайцу. Это обижало тех из нас, кто учениками Ивана Михайловича Андреевского не были, но Иван Михайлович любил прихвастнуть. О. Александр направил к о. Ник[олаю] [Пискановскому] и владыке Вятскому Виктору Островидову (сказал, что они на Соловках и вас устроят, что и оправдалось).
Снова били людей по пяткам (лежавших на коротких нарах). Ставили [ «провинившихся»] на камни (без одежды на ветру). «Провинившиеся», прятавшиеся от работы, бегали вокруг столба [и должны были кричать]: «Я филон, работать не хочу и другим мешаю» (так кричать приказывали беспрерывно, до потери голоса).
Наорали на Миханькова и Ив[ану] Мих [айловичу] сказали [взводные]: «Мы ведь тоже люди».
Утром собирали партию [заключенных для отправки на Соловки]. Эту ночь спал на корточках несколько времени.
Надел валенки с калошами. Дуло (по ногам; внизу мороз, вверху жарко).
Кричали несколько часов. Выкликнули всех, кроме Обнов [ленского], Спер[анского] и Арк[аши Селиванова]: это все трехлетники.
Покричали и пошли с кабардинцами.
Утром прояснило. Перед тем мы грузили вагонетку. Сошла с рельсов. Грозили карцером, но вызвали [на этап], и тем спаслись от карцера.
Чемодан [корзину в форме чемодана] нанял нести. Все время следил, чтобы не выкинул и не украл шпаненок.
Тихое солнечное морозное утро.
«Глеб Бокий» стоял под парами (монастырский пароход [ «Соловецкий»]).
Спихивали [заключенных] по очереди в трюм. Ругались.
Привели из карцера вора Овчинникова, где его били.
Овчинников ухватил нас и, не дав спуститься вниз, поволок нас на площадку под лестницу [под трап в трюм].
Долго стояли. Наверх [на палубу] погрузили женщин [Марию Казимировну] и «свиданцев»-женщин.
Когда выпускали наверх (подышать воздухом, те, что оставались в трюме, задыхались, и многие умерли), я выходил в студенческой фуражке поверх вязаного шлема, который у нас в семье сохранялся еще с первой мировой войны, и поглядывал на капитанский мостик, где стояла «свиданка», — «вот, мол, мы какие».
Море, камни. Скрывающийся берег материка. Навсегда ли? Пароход резал волны, ставил волну к борту, бил волну в брызги.
Появление Секирки: Овчинников указал.
Обморок с Иван [ом] Мих[айловичем] [Андреевским].
Появление монастырских стен. Остров казался страшно большим. Холод, пронизывающий ветер.
Овчинников указал Машк[ову], когда к нему лезли в карман. Снова загнали в трюм.
Страшный шум от растираемого бортом тонкого льда у Острова. [Стали выводить.] Погрузили вещи на возы. [Подумалось]: «Ага, — лучше».
Кал [листов] и другие пошли к возам разгружать.
Повели в 13-ю роту. [Она помещалась в Троицком соборе рядом с Преображенским; уборная находилась в алтаре — нарочно; на поверку и разнарядку на работы выводили в помещения вокруг Преображенского собора.]
Некто в бар[ашковой] шапке пирожком, шарфе и роскошных валенках — белых фетровых — принимал [этап].
Не знал [его] — может [быть, он] вольный. Заставлял громким голосом отвечать имя и отчество.
Поразил вход в монастырь через Никольские ворота — хотел снять шапку и перекреститься. Никогда до того не был в монастырях. Сергиево [под Ленинградом, у Стрельны] не в счет. Второй этаж [тот, что на подклети собора]. Снова обыск. Нет сил, чтобы [заново] связать корзину.
Страшная жажда.
Едва держался на ногах.
Вещи за меня сложили. Узнал, что Мишкин [брата] ремень украли. [Очевидно, урки.]
Пошли в баню [за кремлем, она и сейчас действует на Соловках]. Сдавали под 13-й ротой вещи в дез [инфекционную] камеру. Боялся, что снимут все и заставят голых идти в баню.
В бане пробыли необыкновенно долго, не по-ДПЗопски [там, на Шпалерной, — минут 10]. Пил холодную воду прямо из-под крана, стыли зубы. Носильные вещи все отняли в новую дезинфекцию. Голыми гнали по холодной лестнице. Яд страшной усталости не дал простудиться. Знаменитая баня № 2 [песня про нее:
Много я страдала, много я видала
в бане номер два, —
на мотив «Шахты № 2»].
Я уже был во вшах.
Потом месяц я не видел бани. Погибал во вшах. В 13-й роте [по возвращении из бани] встретил взводный-поляк, который, подозвав меня к себе, велел отобрать своих 7 человек. [Так как «своих» было больше], то отобрал не всех своих. Остальные были на меня в обиде. Не отобрал Каллистова, Машкова, Андрюшу Миханькова.
Провел в свою камеру. [Дал взводному 1 рубль.]
Вышел пьяный Чернявский, был канун 7 ноября, и велел «всех назад».
Взводный подмигнул мне и велел подождать.
Это Овчинников научил взводному давать взятку. Научил слову «блат» [которое в те времена совершенно еще не было известно «на воле»].
А Ив[ан] Мих[айлович] был первым моим учителем «туфте» и «системе Андреевского» на строительстве Филимоновской железной дороги [когда нас повезли в лес на какую-то стройку и мы должны были ломами разбивать смерзшуюся землю, он показал нам, как слегка ударить ломом и потом делать вид, что взламываешь землю, раскачивая лом]. [ «Система Андреевского» позволяла не очень утомляться. Но это было позднее, возвращаюсь к прерванному.]