.
[На полях:] P.S. Недавно Пастернак прочел нам новую поэму Марины: «Поэма конца». Разнузданность полная, но талантливо необычайно [200].
P.S. Карточку вышлю как только выберусь к фотографу. Он живёт далеко от меня, а я почти не бываю в городе, т‹о› е‹сть› в «центре».
Дорогая Женечка!
Наконец-то ты откликнулась на мой привет. Я, конечно, не сержусь, п‹отому› ч‹то› слишком хорошо знаю, как иногда невозможно писать письма, но мне было грустно от твоего молчания.
Мне очень дорого, что ты так приняла наш «Узел» и, в частности, мою книжечку [201]. Она, к большому моему удовлетворению, встречает отклик у людей самых разнородных и нравится всем больше, чем прежние мои книги. Это мне дорого сейчас, главным образом, не как поэту, а как человеку. Меня волнует, что сейчас, когда такой голос, как мой, официально беззаконен, такая книжка является неожиданно желанной. Мне приходилось несколько раз публично выступать с чтением моих «Снов» [202], и всякий раз я чувствовала в слушателях ответное волнение. Я совсем не рассчитываю на то, что такой голос, как мой, может быть сейчас услышан. Признание за душой права на существование, конечно, дороже мне всякого литературного признания. Сейчас я на стихи мои смотрю только как на средство общения с людьми. Я счастлива тем, что есть вечный, вневременный язык, на котором во все времена можно объясняться с людьми, и что я иногда нахожу такие, для всех понятные, слова. Это очень помогает мне жить.
А жизнь становится все труднее. Всюду и у всех катастрофическое безденежье. Работу получать с каждым днем труднее, и издательства сплошь да рядом не платят. Физически живу я очень скверно. С величайшим трудом получила 2 перевода на лето [203], и, следовательно, вместо отдыха мне предстоит все летние месяцы надрываться над неинтересной работой. Но приходится благодарить судьбу за то, что она послала мне это иго. Напиши мне подробней о себе и о вашей жизни. Знаю, что денежно вам безысходно плохо, и это очень меня угнетает. Никак не могу, хоть и пора было бы, привыкнуть к чувству полного своего бессилья! Кто тебе устраивает издание твоего Эдгара По и когда, наконец, это будет осуществлено? Ведь это даст тебе все-таки некоторую сумму денег. Я хочу с осени опять устроиться куда-нибудь на службу, но при теперешнем «режиме экономии» это почти безнадежно.
Завтра мы, Бог даст, выедем, наконец, в деревню. В этом году мы будем жить вчетвером:
Ольга Ник‹олаевна›, Машенька, Зинаида Михайловна и я в Братовщине по Ярославской дороге, рядом с Н.В.Холодовской. Все мы очень измучились за зиму и мечтаем об отдыхе. Машенька все такая же хорошая, ясная, но очень усталая.
Родная моя! Недавно была у нас Алла Алекс‹андровна› Грамматикова [204], и мы с ней целый вечер проговорили о Судаке. Неужели мне так и не придется ещё разок посидеть на полынной горке с тобою?! [205] Нежно тебя люблю и о Судаке не могу вспомнить без умиления. Сердечный мой привет всем твоим. Дай Вам Бог побольше здоровья и сил!
Целую тебя нежно.
Твоя София.
Ольга Ник‹олаевна› сердечно кланяется.
[На полях:] Пиши на городской адрес: я буду приезжать в Москву. Посылаю пока 4 стихотворения, – те, что мне милее других [206]. Напиши о них. Почему ты находишь, что я «лукаво» говорю о «рае»? [207]
[Приложены стихи:]
И вот расстались у ворот…
Пусть будет как завещано, -
Сегодня птица гнезд не вьет
И девка косу не плетет.
Сегодня Благовещенье.
Сегодня грешникам в аду
Не жарче, чем в Сицилии,
И вот сегодня я иду
У Музы не на поводу, -
Друг друга отпустили мы.
25.III-1.IV.1926 г.
И распахнулся занавес,
И я смотрю, смотрю
На первый снег, на заново
Расцветшую зарю,
На розовое облако,
На голубую тень,
На этот, в новом облике
Похорошевший день…
Стеклянным колокольчиком
Звенит лесная тишь, -
И ты в лесу игольчатом
Притихшая стоишь.
12.V.1926r.
Папироса за папиросой.
Заседаем, решаем, судим.
Целый вечер, рыжеволосая,
Вся в дыму я мерещусь людям.
А другая блуждает в пустыне…
Свет несказанно-синий!
Каждым листочком, грустные
Вздрагивают осины.
Расступаются сонные своды,
Открывается ясная пасека-
«Падчерицы мои! Пасынки!…»
Вздыхает природа.
25.V.1926 г.
Под зеркалом небесным
Скользит ночная тень,
И на скале отвесной
Задумался олень -
О полуночном рае,
О голубых снегах…
И в небо упирает
Высокие рога.
Дивится отраженью
Завороженный взгляд:
Вверху – рога оленьи
Созвездием горят.
29. V. 1926 г.
Дорогая моя Женечка!
Знаю, как трудно тебе жилось этим летом, и поэтому особенно дорожу каждой твоей строчкой. Мы можем почти совсем не писать друг другу и все-таки и я и ты – мы уверены, что где-то, в самой глубине, помним друг друга.
Обо всем внешнем писать не хочется, – и у тебя и у меня, и у всех вокруг то, что называется жизнию, очень безнадежно. Важно, единственно важно то, что уцелело и продолжает каким-то чудом расти, наперекор всему внешнему. Вот этим хочется делиться с близкими. Бесконечно радуюсь предстоящей встрече с тобою. А пока посылаю тебе новые стихи [208].
Машенька спокойная и светлая. Я часто срываюсь, и опять карабкаюсь вверх. Bероятно, так будет до самой последней минуты.
Евгению Антоновну и Любовь Александровну благодарю за поздравления [209] и шлю им сердечный привет.
Тебя нежно целую.
Твоя София.
P.S. Ольга Ник‹олаевна› кланяется тебе. Она за лето не отдохнула и опять завалена работой. В общем, у всех какая-то окончательная, непоправимая усталость, и жить очень грустно.
[На обороте листа:]
За стеною бормотанье,
Полуночный разговор…
Тихо звуковым сияньем
Наполняется простор.
Это в небо дверь открыли, -
Оттого так мир затих.
Над пустыней тень от крыльев
Невозможно золотых.
И, прозрачная, как воздух,
Едкой свежестью дыша,
Не во мне уже, а возле
Дышишь ты, моя душа.
Миг – и оборвется привязь,
И взлетишь над мглой полей,
Не страшась и не противясь
Дивной легкости своей.
[18.IX.1926 г.]
Все отдаленнее, все тише,
Как погребенная в снегу,
Твой зов беспомощный я слышу
И отозваться не могу.
Но ты не плачь, но ты не сетуй,
Не отпевай свою любовь,
Не знаю где, мой друг, но где-то
Мы встретимся с тобою вновь.
И в тихий час, когда на землю
Нахлынет сумрак голубой,
Быть может, гостьей иноземной
Приду я побродить с тобой
И загрущу о жизни здешней,
И вспомнить не смогу без слез
И этот домик и скворешню
В умильной проседи берез.
[21.IX.1926 г.]
с.Халепье
Дорогая Женечка!
Знаю, что на этот раз пропустила все сроки, и молчание мое, в ответ на твои 2 письма совершенно отвратительно, – и тем не менее написать настоящего письма не могу
Вот уже 1 1/2 месяца как мы отдыхаем. Мой отдых покамест выражается в том, что нервное напряжение, которым я, очевидно, держалась в Москве, кончилось, и повыползла из меня всякая, сдерживаемая до этих пор волей, хворь. Так, весьма странно и неприятно выражается пока моя поправка. Хочу надеяться, что это в порядке вещей и что по приезде в Москву все-таки окажется, что я набралась здесь сил и здоровья и могу быть работоспособным человеком.
Жизнь наша здесь и весь здешний быт – чистейший анахронизм: до такой степени все мирно и медлительно. Думаю, что лучшего места для отдыха не сыскать. Несмотря на вещественные доказательства гражданской войны (которая на Украине была особенно ужасна) – на обгорелые сады и мазанки – не верится, что в этом краю была революция. И как после этого темпа мы снова окунемся в московский водоворот – не могу себе представить!
Напиши о себе и о внутренних своих событиях. Внешние, я знаю, все те же. У всех у нас так же безысходно: безденежье, безработица – и трудно, трудно до тошноты!
Здесь не написала ни одной строки. Посылаю тебе одно из последних московских стихотворений [210]. Об издании нового сборника бросила думать: не время сейчас таким стихам.
Ольга Николаевна шлет сердечный привет. Машенька сама напишет тебе.
Целую тебя нежно и жду вестей.
Твоя София.
Адрес: Почтовое Отделение М. Триполья, Киевского округа. Село Халепье, Ленинская ул., дом 13. Г.Остапенко. Мне.
[На обороте листа:]
Мне снилось: я бреду впотьмах,
И к тьме глаза мои привыкли.
И вдруг – огонь. Духан в горах.
Гортанный говор. Пьяный выкрик.
Вхожу. Сажусь. И ни один
Не обернулся из соседей.
Из бурдюка старик-лезгин