Днепр и Днестр. Одни эти две реки заключают себе колоссальный источник энергии. Совет министров еще в июне месяце для продолжения приисканий в этой области на Днепре ассигновал 8 миллионов карбованцев. Я думаю, что разрешение этих вопросов дало бы могущественный толчок развитию нашей промышленности, и я вполне был согласен с теми, кто говорил о необходимости монополизации всех подобных источников энергии. Немцы явились на Украину, видимо, с колоссальными планами. Но потом в середине лета все это замерло. Товарообмен, начавшийся чрезвычайно неудачно по вине «Аусфур Гезельшафг», был раскритикован впоследствии самими же немцами. Но этот первый шаг многих удивил и несколько уменьшил то преувеличенное мнение о немецком коммерческом таланте, которое было распространено у нас. Было несомненно, что товарообмен при всех условиях войны будет с немцами очень оживлен, так как соседские условия давали Германии такие преимущества, которые никакими другими условиями не могут быть изменены. Я думаю, что даже и теперь, с созданием всех этих новых государств, условия мало в этом отношении изменятся. Entente-е же, мы считали, Украина представляется как широкое поле деятельности для ее капиталистических начинаний. Планов всевозможных проектов было очень много, но в этом отношении, я должен сказать, министр Гутник был очень пассивен. Несмотря ни на какие условия, можно было многое провести в жизнь. Затем, когда его сменил Меринг, он, видимо, был полон желаний скорее начать дело, но ему требовалось время для того, чтобы разобраться в своем министерстве, а потом грянула катастрофа, и все рухнуло.
Одной из коренных ошибок немцев, я не могу сказать, кто здесь является главным виновником, генерал Греннер, посол ли Мумм или кто-либо другой, несмотря на то, что все деятели правительства их предупреждали, а многие частные лица умоляли этого не делать, – было самое настоятельное и категоричное требование немцев о введении у нас хлебной монополии, для исполнения им по договору своих обязательств о вывозе 60 миллионов пудов хлеба. Я лично неоднократно им доказывал те печальные результаты, которые получатся от этой меры. Немцы настаивали на своем в течение всего лета. Монополия была введена. Немцы ни одного пуда от этого больше не получили, но страшно возбудили против себя селянство и весь помещичий класс. Австрийцы же под шумок покупали хлеб из-под полы, что внесло еще большую неразбериху во все это дело. Министр Гербель, который сменил безвольного Соколовского, был особенно против монополии. Он неоднократно доказывал это немцам и перетянул на свою сторону весь Совет министров, за исключением Гутника, который остался при своем мнении в необходимости этой монополии. Чем он при этом руководствовался, я не понимаю. Немецкая хлебная политика, так же как и торговля на Украине, даже с их точки зрения была неудачна, но то упрямство, которое они проявляли в деле хлебной монополии, окончательно подорвало их престиж в глазах многих. Я на них за эту монополию был страшно зол, так как это дело было блестяще использовано врагами нашего режима.
Ничто так не раздражало селянство, как неразрешенне свободной продажи хлеба. Гербель был мнения, что хлеб при свободной продаже свободно притекал бы и в общем не вздорожал бы. За отмену монополии с ослаблением немецкого влияния ухватились, но было поздно; восстание уже началось, а немцам было безразлично, так как все равно они хлеба не могли уже требовать. По моем возвращении из Германии все эти вопросы, и земельный, и промышленный, и эта проклятая монополия, занимали все мое время. С начала сентября я начал думать, что действительно дело пойдет на лад. Помню, что 24 октября я праздновал 6 месяцев гетманства, помню, в каком радужном настроении я был, и казалось, дела складывались хорошо. У меня был ужин, на который были приглашены все участники апрельского переворота. После ужина мы фотографировались. Я потом разглядывал фотографии. Кто только не участвовал в перевороте, люди самых различных политических партий, самых разнообразных профессий и социального положения.
Во внешнем политическом отношении дела Украины были блестящими. Мы готовили миссии для посылки их в нейтральные страны, и если можно, то и к Entente-е для того, чтобы указать этим державам на нашу деятельность и работу. Я действительно в то время верил, что освобождение России произойдет при помощи Entente-ы и из Украины. Мы представляли из себя, несмотря ни на какие существующие у нас дрязги и раздоры, изо дня в день теряющие свою остроту, вполне обоснованное государство с налаживающимся правительственным аппаратом. Наши друзья и наши враги смотрели на нас как на серьезный фактор в мировых событиях. Да это и не было преувеличением. Несомненно, что в новейшей истории человечества, после поражения Германии и начала ее революции, событием является крушение гетманства, которое, с одной стороны, убило на многие годы, если не навсегда, Украину, но, с другой стороны, уничтожило у самых больших оптимистов надежду на спасение России от большевистского ига на долгое время. Я очень хотел бы видеть теперь тех русских патриотов, которые с таким остервенением терзали мое имя на всех перекрестках за ту идею Украины, которую я проповедовал, теперь вымаливающих крохи всяких подачек от иностранцев, когда раньше Украина широко раскрывала дверь всем несчастным, давала денежные субсидии всем, кто хотел помочь в борьбе с большевизмом, когда Южная, Астраханская и Северная армии и Дон требовали миллионы и миллионы и Украина никому в них не отказывала, когда Украина была накануне выступления и уже формировала свои армии из великорусских элементов для той же борьбы. Все эти жалкие люди, погубишие большое дело, забыли, что они русские, они трепетали перед Entente-ой, большинство же из них за несколько месяцев до этого раболепствовали перед немцами. Я хотел, чтобы мы спаслись, пользуясь иностранцами постольку, поскольку это было бы нам выгодно. Но я никогда не отождествлял наши интересы с интересами немцев, а они, эти люди, всецело воспрняли точку зрения Entente-ы. Я понимаю, что представители гордых наций-победителей теперь их презирают. Я их тоже презираю.
И почему это у русских сложилось мнение, что кто-то должен их спасать. На чем это все основано? Но нужно было видеть, как они были в этом убеждены, сколько копий они из-за этого ломали. Я их теперь не видел, интересно было бы знать их мнение. Наверно, нашли других спасителей.
Что касается украинцев, поднявших народ всякими демагогическими приемами, я их психологию понимаю. Вождям украинского движения я не мог дать места, они слишком левые. Их неудовлетворенное самолюбие, с одной стороны, и чрезвычайно удобная почва для всяких восстаний – с другой. Озлобление на немцев, водворявших порядок, хлебная монополия, невозможность быстрого разрешения земельного вопроса, северный большевизм, манивший деморализированные толпы своей проповедью, грабежи и насилия, бегство австрийцев, возвращение из плена сотен тысяч всякого озлобленного, бесшабашного люда из Австрии, вздорожание цен на предметы первой необходимости. Я понимаю, что наши украинские демагоги воспользовались этим моментом, но они же, свергая гетманство, уничтожили и Украину как уже определившуюся единицу. Теперь украинцам придется начинать сначала. Я глубоко убежден, что северный большевизм к нам бы не проник, если бы весь государственный аппарат был бы цел и украинские партии не приняли бы участия в восстании. Обоюдными усилиями всех тех формирований, которые у нас были, можно было не дать Украину на большевистскую погибель. Но ни руководящие русские круги этого не поняли, а украинцы не могли, хотя бы временно, отказаться от своих мелких честолюбивых расчетов ради большого дела.
В сентябре и октябре месяце я был превосходно осведомлен, что делалось в левых украинских партиях. Должен сказать, что народ в своей большей части оставался совершенно спокоен, и, несмотря на полное отсутствие стремления укрепить гетманскую власть в Совете министров, власть эта укрепилась в сознании народа. У меня был небольшой, но прекрасно функционирующий аппарат, который мне давал вполне точные сведения о том, что делалось в самых низах народа, и там в общем было, совершенно ясно, обыкновенное недовольствие некоторыми местными органами управления, но в общем, повторяю, ни озлобления, ни недовольства не было, лично я становился там популярным. Это достигалось именно тем порядком, который начал проникать и в деревню. Все те бесчинства, как со стороны деморализированной массы на селе, так и со стороны карательных отрядов, действующих вначале за свой страх, постепенно прекращались.
В середине сентября состоялось с большим торжеством открытие украинского университета. В то время была раскрыта масса заговоров, по одному из них должны были убить меня. В день открытия университета с утра я получил из двух источников определенное предупреждение, что покушение на меня состоится обязательно сегодня. Подобные предупреждения я получал постоянно, и я потом уж просил их мне не сообщать, а передавать все эти сведения начальнику штаба, находя, что при условиях ежедневного покушения трудно работать, а дело начальника штаба меня охранять. Но в день открытия университета дело было как будто бы серьезное. Мне говорили, что положительно ехать нельзя. Я тем не менее поехал и не пожалел. Вся церемония была очень хорошо задумана и проведена. Тот самый господин Швец (между прочим, сидящий теперь в Директории) говорил мне при входе приветственную речь. Вначале было молебствие. Я передал универсал об открытии первого украинского университета ректору. Начались речи. После слова ректора, по выработанному церемониалу, я уехал. Тут было два штриха, которых я не могу не упомянуть. В моих словах была нотка примирения Украины с Россией. Обдумывая мою речь дома, я именно хотел оттенить, что в науке особенно нет места узкому шовинизму, с другой стороны, я указал, что старая высшая власть на Украине всегда заботилась о просвещении народа и в числе гетманов указал, между прочим, Мазепу. Все у нас знают его любовь к просвещению, искусству и религии. Я это сказал без всякой политической тенденции, но нужно было бы потом слышать, как зашипели со всех сторон в некоторых кругах, для того, чтобы понять, какой дух непримиримости живет в отношении ко всякому неказенному проявлению мысли. Я терпеть не могу украинского шовинизма, но должен сказать, что этот шовинизм искусственно поддерживается многими дикими выходками с противной стороны.