После моего ухода из университета я пошел осмотреть батареи Сердюцкой дивизии, и тут мое сердце радовалось тому порядку, который уже совершенно налаживался в этих частях.
В то же время в университете продолжались речи, между прочим, таковую сказал Винниченко, которая была особенно приветствуема студенчеством. Это было лишь оттепелью, потому что все приветствия встречались очень шумными овациями. Тем не менее, сидевший в числе гостей генеральный консул Тилле, исполнявший в то время обязанности посланника за отъездом Мумма и болезнью графа Берхгейма, это заметил, и, видимо, его это поразило настолько, что он счел долгом при встрече со мной, в скором времени, об этом сказать. Вообще, видно было по этому разговору, что Винниченко вырос в глазах немцев. Последние в течение всего гетманства имели сношения со всеми партиями, но они не считали эти партии достаточно подготовленными для государственной деятельности. Осенью же эти сношения особенно усилились, и Винниченко положительно завоевал их сердца. Они были особенно приятно поражены тем, что Винниченко выставлял себя чрезвычайно умеренным социалистом и жаловался лишь постоянно на то, что гетманский режим является угнетателем национального украинского элемента.
На самом деле это было совершенно не так, Винниченко – человек очень левых и совершенно не государственных убеждений. Но это еще ничего, а главное то, что это демагог, находящийся во власти элементов уже прямо-таки антигосударственных. Ясно было, что этот человек никогда не в состоянии будет удержаться хотя бы и на левой ступени, а несомненно покатится все ниже и ниже, пока не докатится до полного большевизма, что, впрочем, уже и факты это показали. Нo немцы ему верили, и он у них приобретал все большее и большее влияние, главным образом, у дипломатов, военные в этом отношении были туги на подъем и оставались больше при прежних убеждениях.
И вот уже в начале октября на меня началось давление о большем национализировании кабинета. Лично я очень хотел частичных изменений в кабинете, и изменений в более национальном духе, для того, чтобы удовлетворить те стремления украинства в большей степени, нежели я это мог сделать при существующем кабинете, и тем самым успокоить и сблизиться с ними и смягчить то настроение, которое начинало все более ярко выражаться, главным образом, из-за политики Кистяковского среди украинства, но, как я говорил, лишь частичного изменения и не среди главных деятелей. Я так смотрел на решение этого вопроса потому, что положительно не видел действительно государственных людей среди украинцев, а только партийных деятелей, которые уже, я знал по опыту, в большинстве случаев не годятся для высших государственных должностей. Лизогуб был того же мнения. У нас уже намечалось несколько освобождающихся по различным причинам портфелей. Нужно было это сразу сделать, и все были бы удовлетворены, но быстрые решения не в духе Лизогуба, он ежедневно оттягивал, а я настаивал. Он никак, например, не мог покончить с министром труда Вагнером, который при всех своих достоинствах положительно не в состоянии был при существующих комбинациях что-либо провести в своем министерстве и т. д.
Время шло. В то же самое время произошел целый ряд событий, которые значительно усилили значение наших социалистических партий. Во-первых, внутри страны направление политики было нереакционно, как принято называть теперь все то, что сделало правительство, хотя на самом деле оно проводило в жизнь разумные либеральные начала. Но на местах оно слишком мало считалось с тем, что революция еще не кончилась, что люди еще возбуждены и что все те элементы, которые за время революции выплыли на поверхность, не принимались в расчет министром внутренних дел Кистяковским. Это бросало людей в явную оппозицию.
Затем во внешней политике обстановка резко переменилась. Австрия в октябре уже распалась. Австрийские войска бежали по всем дорогам на запад в полнейшем беспорядке, продавая и бросая свое имущество. Добрая половина Украины была освобождена от всякого чужеземного влияния, с одной стороны, с другой – уход австрийских войск давал возможность всем нашим элементам сильно поднять головы. Кистяковский все же недурно сорганизовал Державну варту, потому что, несмотря на уход австрийцев, страна оставалась в порядке и всякие поползновения идти ему наперекор сразу прекращались силами варты.
В Германии военная партия больше не играла никакой роли, а все дело перешло в руки социалистического министерства Шейдемана. Таким образом, хотя курс, который у нас был взят раньше, и те люди, которые до тех пор находились в правительстве, больше не подходили к моменту. Дипломаты немецкие это понимали, там они же и получали соответственные инструкции из Берлина влиять на меня в том же духе. У нас мало кто это понимал, помню, сколько ко мне приходило депутаций, особенно от Протофиса и от Союза землевладельцев, просить стоять на том же, как до сих пор, и не менять кабинета. Я и сам того не хотел в такой мере, как это пришлось сделать, но затяжки Лизогуба в принятии решительных действий создали то, что между министрами пошли трения. В результате я попросил Лизогуба и тех министров, которых я положительно не мог заменить, прийти ко мне, и на этом заседании было решено, что они останутся и в новом кабинете, а этот кабинет – распустить, что я в тот же вечер и сделал.
Переговоры о новом министерстве, сформирование которого я поручил тому же Лизогубу, тянулись 10 дней, в это время я правил страной единолично. Осложнения с составлением министерства были чрезвычайны. Я хотел, чтобы украинские элементы были представлены в достаточном числе, но одновременно чтобы не было значительного уклона влево, который мог бы повести к крушению всей нашей работы. Украинский национальный союз, в котором объединились все украинские партии с Винниченко во главе, с одной стороны, с другой Протофис и Союз землевладельцев и прочие, мучили меня с утра до вечера. Немцы стояли за более яркую украинизацию и в этом отношении производили на меня давление, давая намеки, что при более русском и правом кабинете центральное немецкое правительство может вывести свои войска, что поставит меня в очень трудное положение. Был момент, когда Лизогуб отказался совершенно от формирования кабинета. Наконец, на десятый день кабинет был сформирован в следующем составе:
министр внутренних дел Рейнбот
министр юстиции Вязлов
министр земледелия Леонтович
министр промышленности Меринг
министр финансов Ржепецкий
военный министр Рогоза
морской министр Максимов
министр труда Сливинский
министр народного просвещения Стебницкий
министр вероисповедания Лотоцкий
министр путей сообщения Бутенко
контролер Петров
министр продовольствия Гербель
министр иностранных дел Дорошенко
министр здравия Любинский
председателем в конце концов остался Лизогуб
Новый кабинет был буржуазный, но с сильной украинской окраской. Украинцы страшно хотели, чтобы министром внутренних дел был кто-нибудь из них, но сами же они не могли мне указать подходящего кандидата, так на Рейнботе временно и остановились. Министры нового кабинета имели желание совместно дружно работать. Мне думалось, что дело может пойти, и в первое время действительно все шло хорошо. Но события шли своим чередом, все более и более давая пищу левым партиям предъявлять большие требования. Они не дремали. В это время на севере усиленно шевелились большевики и собрали значительные силы на наших северных границах. Немцев было недостаточно, я послал туда один полк из бригады генерала Бочковского, бывшей Нагиева, и, по свидетельству самих же немцев, этот полк дрался очень недурно под командой Болбочана, того самого, который впоследствии поднял восстание в Харькове, где украинские партии уже давно готовили восстание. Мы об этом были осведомлены. Они не столько имели что-либо против меня, сколько считали, что кабинет был слишком не украинский. Это сплошной вздор и доказывает их политическую неподготовленность, потому что в смысле действительного государственного строительства прежний кабинет был на высоте. Верно, что все условия внутренней политики были против нас, и несколько министров, задавшиеся целью действительно восстановить порядок, не могли бы этого сделать без принятия сильных мер. Но честолюбивые вожди партий хотели сами играть роль, а Кистяковский с ними не считался. Неудовлетворенность их честолюбия и заставила пользоваться всеми условиями для того, чтобы восстановить народ против гетманства, не считаясь с тем, что они сами разрушат все то, что было уже сделано для Украины. Дело дошло до того, что Винниченко входил в переговоры с большевиками.
Кистяковский заарестовал многих украинцев, но он арестовал также и русских, принадлежащих к большевикам и левым социал-революционерам, занимающихся у нас пропагандой. Украинцы подняли страшный крик, доказывая всем, что это гонение на украинцев. Министры украинцы в совете взяли сторону, конечно, арестованных, начались трения. Рейнбот мягкий человек, но здесь он не поддавался. Вязлов же, украинец, стоял на точке зрения, что без суда никого нельзя держать под арестом. Он был прав, но что делать министру внутренних дел, который имел массу лишь косвенных данных о противозаконной деятельности того или другого лица, но не имел еще возможности доказать на суде его виновность. Левые украинские партии всюду по Украине образовывали ячейки для будущего восстания, народу говорилось все, что на ум взбредет: что я привел немцев, что я не хочу дать земли народу, что я устроил монополию хлеба и т. д. и т. п. Многие из небольших служащих в правительстве возмутительно своими самочинными действиями играли на руку господам, готовившим восстание. Немцы проявляли мало интереса ко всему тому, что у нас творилось, они сами были под гипнозом украинских левых партий. К тому же, симпатии их далеко не были в сторону некоторых членов правительства, которые, сообразив, что дело немцев проиграно, сразу стали относиться к ним с пренебрежением и все свои симпатии перенесли на Entente-у. Эта черта многих, живших в Киеве и имевших дела с немцами, сослужила плохую службу нашему делу. Я постоянно говорил: «Господа, нужно помнить, что единственной серьезной силой являются пока немцы. Когда придет Entente-а, вы можете всем высказать вашу радость по поводу того, что Entente-а является победительницей в мировой войне, но сдерживайте ваши порывы, время еще не наступило». Это мало имело значения. А немцы, оскорбленные таким отношением, предоставляли событиям развиваться. Новые министры в специальных своих вопросах вели политику старого кабинета, в общем ничего не изменилось. Как я уже говорил, один лишь Вязлов проявлял особую энергию в смысле желания освободить всех заарестованных украинцев или предать их суду. С другой стороны, русское общество, все те союзы, которые под прикрытием Украины образовались у нас, особенно в этот период, проявляли свою деятельность. Лейтмотив был «Entente-а победила», она немедленно придет и восстановит Россию, единую, нераздельную, великую, направление будет буржуазное, восстановление монархии. Когда им задавался вопрос, почему это будет, они отвечали: Entente-а хочет возвращения миллиардов, выданных взаимообразно России. Никакие доводы противника их мнения не принимались ими в расчет. Милая Украина, которую они еще так недавно любили и куда стремились, как в обетованную землю, стала им ненавистна: «Она будет сметена без остатка». Это мне лично сказал один очень безобидный человек, приходившийся мне даже немного родственником, далеко не правый. Главное, что они ненавидели, – это язык, хотя язык частному человеку приходилось, если он его избегал, слышать лишь в официальных канцеляриях и читать на нем лишь «Державный Вестник». Они совершенно упускали все те колоссальные положительные стороны Украины даже с чисто великорусской стороны, о которых я, кажется, уже мною раз писал в своих записках и каковые, повторяю, являлись единственными главными факторами для спасения России от большевизма. Только национальное чувство можно противопостав