нами ссору, за ней последовала драка, и в ходе схватки его ранили копьем, пронзившим ему плечо.
— Он мертв? — живо спросил Милон.
— Нет, но тяжело ранен; его унесли друзья.
— Если он так ранен, как ты говоришь, — промолвил Милон, — то прикончить его означает оказать ему услугу.
И, обращаясь к старшему над рабами, произнес:
— Ступай, Фустиний! При нынешнем положении дел опаснее оставить его в живых, нежели убить.
Фустиний не заставил повторять сказанное и, видя, что Клодия отнесли в харчевню Колония, взял с собой три десятка рабов, а также Евдама и Биррию, вполне стоивших десятка бойцов, и со всей поспешностью бросился выполнять приказ хозяина.
Именно этот отряд, увиденный вдалеке трактирным слугой, обратил в бегство трех друзей Клодия и его свиту.
Полумертвый Клодий, обнаруженный в пекарне, где его спрятал Колоний, был добит Фустинием; затем его исколотый труп выволокли на Аппиевую дорогу и там бросили.
Что же касается Милона, то он продолжил свой путь, как если бы то, что произошло, было всего лишь рядовым событием.
Все это происходило около одиннадцатого дневного часа, когда стало смеркаться; труп положили на дорогу ничком, надеясь, несомненно, что в темноте его переедет какая-нибудь телега.
Но случилось иначе; первым, кто после этого убийства проехал по Аппиевой дороге, был сенатор Секст Тедий, в дорожных носилках возвращавшийся из деревни в Рим. При виде мертвого тела носильщики остановились и сообщили хозяину о том, что произошло.
Он спустился с дорожных носилок и при свете угасающего дня узнал Клодия.
Клодий не только испустил последний вздох, но и потерял такое количество крови, что тело его уже остыло.
Вступив в город через Капенские ворота, Секст Тедий заявил о своей находке привратной страже, так что слух о том, что Клодий убит, тотчас же распространился по городу.
Вся римская чернь испустила единый оглушительный вопль, и, когда дорожные носилки прибыли к Палатинскому холму, то есть к дому Клодия, за ними следовало более двух тысяч человек.
Услышав шум, исходивший от этой толпы, Фульвия выбежала на порог ровно в тот момент, когда носилки остановились перед ее дверью.
Клодий женился на ней, дочери вольноотпущенника, по любви; это и впрямь была статная женщина с красивыми зубами, живыми глазами и великолепными волосами.
Она отказывалась верить в роковое известие, и, чтобы поверить в случившееся, ей понадобилось увидеть лежавший на носилках труп, который был весь покрыт ранами.
И тогда, проявив чисто мужскую силу, она подняла мертвое тело и на руках отнесла его в атриум.
Затем, когда его поместили на ложе, она, вся испачканная кровью после соприкосновения с телом убитого, появилась на пороге, крича:
— Идите, честные люди, идите все смотреть на дело рук Цицерона и Милона!
Поскольку мы жили по соседству с домом Клодия, нам первым стало об этом известно. И тогда отец, взяв меня за руку, сказал мне:
— Идем, Квинт, идем посмотрим на труп человека, который в течение двух лет предавал Рим огню и мечу. Бедный Рим, теперь, когда этот человек мертв, дни твои потекут спокойно и ты не будешь больше просыпаться, вздрагивая, посреди ночи!
Однако на улице открыто высказывать подобные взгляды было бы опасно, и потому, выйдя из дома, мы молча двинулись по Новой дороге к храму Победы, дошли до улицы, которой этот храм дал свое имя, затем спустились вниз между домами Скавра и Кальвина и оказались прямо на Триумфальной дороге, в сторону которой был обращен портик дома Клодия, своими садами соприкасавшегося с домом жреца Юпитера.
Лишь сады и стена отделяли его от дома Цицерона, заново построенного на месте храма Свободы.
Мы не знали бы, где находится дом покойника, если бы не толпа, которая привела нас туда, увлекая вслед за собой.
По мере того как мы приближались к этому дому, шум становился все сильнее, а людское скопище все плотнее.
Отец испугался, как бы меня не задушили в этой толпе, так что мы пересекли Триумфальную дорогу, двинулись по улице, которая ведет к Целию, пролегая между Старыми куриями, и достигли портика Мясного рынка; оттуда, находясь над вестибюлем дома Клодия, мы могли видеть все, что там происходило.
Труп, полностью обнаженный, за исключением ног, оставшихся обутыми, покоился на ложе, покрытом пурпурной тканью, багровый цвет которой подчеркивал бледность мертвого тела.
Фульвия, чьи вопли, а порой и слова мы слышали, указывала на раны мертвеца, потрясала его окровавленными одеждами и призывала народ к отмщению.
Время от времени, прекращая на мгновение рвать на себе волосы, ломать руки и кричать: «Клодий! Милый Клодий!», она прижималась губами к ледяным губам мертвеца.
Впечатление, которое произвело на меня это зрелище, было глубоким, но не таким, какого ожидал отец; я видел лишь труп и плачущую над ним женщину, и мое детское сердце сочувствовало тому, что было у меня перед глазами, а не тому, о чем мне рассказывали.
Чтобы вернуться к себе домой, нам пришлось сделать большой крюк. Мы миновали храм Минервы Капты, по Священной дороге дошли до дома Помпея, находившегося напротив храма Супружеского согласия, и снова оказались на Новой дороге. На другой день нам стало известно, что во время вчерашней давки, и это при том, что Триумфальная дорога достаточно широкая, несколько человек задохнулись в толпе.
На рассвете нас разбудил страшный шум. Мы поднялись на террасу дома и увидели, что на Форум хлынула толпа, ведомая народными трибунами Мунацием Планком и Помпеем Руфом; шесть человек, держа в руках лавровые ветви, несли на носилках труп Клодия. Это были друзья убитого, подстрекавшие народ против Анния Милона, который, как это стало известно от обратившихся в бегство рабов, а также от Кассиния Схолы, Помпония и его племянника, являлся убийцей Клодия.
Фульвия, с растрепанными волосами и в разорванном одеянии, шла подле погребальных носилок своего мужа.
Мертвое тело положили на ростры,[32] и, хотя едва рассвело, Форум был запружен ремесленниками, мастеровыми, простолюдинами и рабами, державшими в руках дубины и вопившими: «Смерть Аннию Милону!»
Но вскоре, побуждаемый писцом Секстом Клодием, народ перенес тело в Гостилиеву курию, которая была названа так по имени Тулла Гостилия, построившего ее, и на месте которой высится теперь Юлиева курия. Поскольку в Гостилиевой курии часто заседал сенат, она была обставлена большим количеством скамей и столов. Пустив в ход эти скамьи и столы, народ соорудил на скорую руку огромный костер, положил на него труп Клодия и разжег огонь, используя тетради переписчиков книг, чьи лавки примыкали к курии.
В одно мгновение к небу взметнулось огромное пламя, перекинувшееся на курию, которая вспыхнула огнем и, делая погребение достойным покойника, обрушилась на костер.
И тогда, видя, что ей больше нечего делать на Форуме, где от мертвого тела, костра и курии не осталось ничего, кроме пепла, толпа разделилась на два отряда: один ринулся поджигать дом Анния Милона, который после того, что произошло, не счел благоразумным возвращаться в Рим; другой — осаждать дом интеррекса Эмилия Лепида, чтобы вынудить его назначить комиции и избрать консулами Гипсея и Сципиона, друзей Клодия.
Однако Лепид, подозревавший о каком-нибудь покушении такого рода, собрал у себя в доме вооруженную стражу, встретившую приверженцев Клодия градом стрел; на протяжении почти двух часов осаждающие неиствовали возле дома, но в итоге были отогнаны от него, понеся немалые потери.
Тогда они вернулись на Форум, похитили из святилища Либитины консульские фасции и принесли их к жилищам Сципиона и Гипсея.
Тем временем прошел слух, что в город вернулся Помпей. Тотчас же огромная толпа устремилась к его дому, располагавшемуся, как уже было сказано, у слияния Священной и Киприйской улиц. Призывая его громкими криками, одни предлагали ему звание консула, другие — диктатора.
Но, то ли вернувшись, то ли нет, он не подавал признаков жизни.
И тогда толпа снова ринулась к дому Эмилия Лепида.
На этот раз осаждающим удалось выломать дверь, и, ворвавшись в дом, они принялись опрокидывать изображения предков хозяина, рвать ткавшиеся в соседних комнатах ткани и сожгли ложе Корнелии, жены Лепида.
К счастью, поскольку это произошло лишь к концу второго дня осады, в тот самый момент, когда еще немного и, вне всякого сомнения, нападавшие убили бы Лепида, на помощь к нему пришел отряд приверженцев Анния Милона, который и сам вернулся в Рим, пренебрегая всей этой народной ненавистью и намереваясь противостоять ей.
Вскоре волнения приняли настолько серьезный характер, что, как это обычно бывало в опасные переломные моменты, сенат издал постановление, повелевавшее интеррексу и народным трибунам предпринять меры, дабы Республика не понесла никакого ущерба.
Наконец, поскольку волнения продолжали усиливаться и многие утверждали, что единственное средство остановить их состоит в том, чтобы назначить Помпея диктатором, в пятый день до мартовских календ 703 года от основания Рима, в силу сенатского постановления, предложенного Бибулом и интеррексом Сервием Сульпицием, Помпей был объявлен единоличным консулом.
Как только это объявление прозвучало, Помпей появился снова.
Он согласился стать единоличным консулом и немедленно вступил в должность.
Я же вследствие этих волнений получил право три дня подряд не посещать школу магистра Орбилия, так как отец не хотел в подобных обстоятельствах разлучаться со мной.
Чтобы быть на высоте доверия, которое оказал ему сенат, назначив его единоличным консулом, Помпей должен был восстановить спокойствие.
Сделать это он мог легко, так как Клодия, нарушавшего спокойствие, больше не было.
Прежде всего, следовало выказать себя беспристрастным.
Первым свидетельством этой беспристрастности стало его согласие привлечь Анния Милона к суду по требованию тех, кто выдвигал против него обвинения.