Народ собрался там, чтобы преградить Крассу путь, осыпать его оскорблениями и даже учинить над ним насилие. Однако Помпей, шедший впереди Красса, своим строгим и спокойным голосом обратился к недовольным, призывая их разойтись.
И, хотя и не разойдясь, они все же расступились, пропуская Помпея, а вслед за ним и Красса.
Однако в начале Триумфальной дороги Красс увидел трибуна Аттея, стоявшего у него на пути.
Аттей сделал пару шагов навстречу Крассу, от имени народа приказывая ему отложить поход и от имени народа возражая против этой войны.
Но, находясь рядом с Помпеем, Красс решил, что ему нечего опасаться и продолжил свой путь.
Аттей дал ликтору приказ задержать его.
И власть трибунов была столь велика, что ликтор положил руку на плечо наместника провинции, запретив ему сделать хотя бы еще один шаг.
Крассу пришлось остановиться.
Но сбежались другие трибуны, которые, видя, что Красса оберегает и сопровождает Помпей, осудили поведение своего коллеги и позволили Крассу продолжить путь.
Тогда Аттей бросился вперед, добежал до Капенских ворот, поставил там треножник, полный пылающих углей, а когда Красс приблизился, воскурил благовония и, совершая жертвенные возлияния, обрек его подземным богам.
То была страшная, крайняя мера, и потому это событие произвело глубокое впечатление в Риме.
Не было ни одного примера, чтобы человек, обреченный подземным богам, не умирал в течение трех лет после подобных заклинаний.
Правда, умирая, он почти всегда уводил с собой в могилу неосторожного подстрекателя, призвавшего на помощь себе ужасные адские божества.
Впрочем, Аттей обрек подземным богам не только Красса и самого себя, но и армию.
Он обрек им даже город — священный город Рим!
Этому проклятию предстояло принести плоды. Тридцать тысяч римлян остались лежать на поле битвы при Каррах, а голова Красса и голова его сына все еще служат трофеями в руках преемников царя Орода.
X
Возобновление моих школьных занятий. — Смерть Лукреция. — Подробности этой смерти. — Оценка поэмы «De natura rerum». — Лукреций — истинный латинский поэт. — Обзор древней поэзии и древних поэтов. — Арвальские братья. — Песнопения салиев. — Пророчества Марция. — Ливий Андроник. — Невий. — Энний. — Атта. — Луцилий. — Плавт. — Теренций. — Причины, по которой поэты исчезли во время гражданских войн и появились вновь с установлением мира.
Со смертью Клодия спокойствие отчасти восстановилось. С изгнанием Милона спокойствие восстановилось полностью.
И я с усердием возобновил свои занятия в школе магистра Орбилия.
Мой педагог определенно взялся за меня всерьез; он вознамерился сделать из меня опору древней римской поэзии.
Незадолго перед тем Италия понесла в этом отношении огромную потерю.
В возрасте сорока шести лет умер Лукреций.
О его смерти ходило множество всяких слухов, но ни в одном из них речь не шла о естественной кончине. Школьные учителя, проповедники нравственности и люди с мрачным мироощущением говорили, что он покончил с собой, не в силах более сносить зрелище римской развращенности.
Момент для этого он выбрал неудачный.
Поскольку Клодий был убит, Милон находился в изгнании, Цезарь отсутствовал, а Цицерон возвратился, наметилось своего рода возвращение к нравственности. Да, Габиний ограбил Иудею и Египет, действуя в собственных интересах и отчасти в интересах Помпея, а Красс добился права вести войну против парфян, после чего Аттей в момент его отъезда из Рима установил у городских ворот треножник, полный пылающих углей, и обрек подземным богам главного денежного дельца, подставившего римлян под стрелы парфян. Но все это не было для автора поэмы «De natura rerum»,[38] философа-эпикурейца, последователя учения Зенона и Федра, поводом для того, чтобы по собственной воле уйти из жизни.
Нет, вероятнее всего он, по словам одних, удавился, а по словам других, отравился в минуту эпилептического помешательства, к которому у него была предрасположенность и которое постигло его из-за любовного зелья, данного ему его любовницей.[39]
То была эпоха любовных зелий, и в Риме подобный способ заставить влюбиться был в большой моде; многие находили его более удобным, чем быть милыми, и более легким, чем быть красивыми.
Отметим, что к этому средству прибегали главным образом женщины, которые достигли определенного возраста и, даже суля золото, не могли найти себе любовников.
В своих стихах против колдуньи Канидии — позднее я назову подлинное имя этой Канидии — я предал проклятию колдуний и любовные зелья.
Воспоминания о смерти Лукреция, живые, как и все детские воспоминания, содействовали изреченному мною проклятию.
Вернемся, однако, к поэме «De natura rerum», которой так восхищался Орбилий и которая в самом деле искрится блистательными красотами.
Мораль ее чисто эпикурейская и атеистическая. Поэт выдвигает в качестве основного положения, что боги, если они существуют, никоим образом не вмешиваются в нисколько не интересные им события в человеческом муравейнике, который копошится на сгустке атомов, именуемом Землей.
Долгое время придерживаясь мнения Лукреция, я никак не высказывался о сути его поэмы, но однажды некий удар грома среди ясного неба заставил меня поменять взгляды, и сегодня я благоговейно воскуряю фимиам всем богам.
Следует сказать, что эта поэма имела огромное влияние на римскую молодежь и породила сомнения даже у богобоязненного Вергилия, который, обращаясь к Лукрецию, говорит:
Счастливы те, кто вещей познать сумели основы,
Те, кто всяческий страх и Рок, непреклонный к моленьям,
Смело повергли к ногам, и жадного шум Ахеронта![40]
Позднее, говоря об Августе, великом восстановителе латинских богов (не следует путать их с греческими богами), я вернусь к различным верованиям, составляющим вороха заблуждений, которые, словно консульские фасции, несли впереди Пиррона и Энесидема, этих двух глав школы скептицизма, их ученики.
Мы сказали о сути поэмы Лукреция.
Что же касается ее формы, то она намного превосходит все то, что появилось до Лукреция: «Афинская чума», «Обращение к Венере», «Похвальное слово Эпикуру» и «Жертвоприношение Ифигении» являются шедеврами поэзии и стихосложения; такими же шедеврами являются и начала всех песней поэмы.
Несомненно, последняя из них слабее остальных, но вспомним, что Лукреций умер в сорок шесть лет, да еще какой смертью! Вспомним, что это роковое помешательство, которым он был обязан любовному зелью Луцилии, постоянно усиливалось, коль скоро оно привело его к самоубийству. Несомненно, Лукрецию не хватило времени внести исправления в шестую песнь. Разве Вергилий, неподражаемый Вергилий, в своем завещании не приказал сжечь последние шесть глав «Энеиды»?
Великая заслуга Лукреция, по моему мнению, заключается в умении быть тем, кем я всегда стремился быть сам, — латинским поэтом. Будучи чуть моложе Цицерона и Цезаря, чуть старше Саллюстия, принадлежа к благородному семейству Лукрециев и имея возможность — ибо ему были присущи и дарования, и красноречие — принять участие во всех гражданских смутах своего времени, он предпочел покой, заполненный работой, почестям, которые в своих стихах провозгласил ничтожной суетой. Так что следует воздать честь Лукрецию, ибо он принадлежит к избранному кругу тех, кто сумел привести в полное соответствие не только свою жизнь и свои сочинения, но и свою смерть и свои верования, пусть даже ошибочные.
На его гробнице можно было бы поместить такую эпитафию: «Не веря в бессмертие души, Лукреций умертвил свое тело, полагая, что, прекратив жить, он прекратит страдать».
Вернемся, однако, к Орбилию и тому роду занятий, какой он вменял в обязанность своим ученикам. Чтобы лучше понять характер образования, которое получала римская молодежь, необходимо бросить взгляд на национальную римскую литературу и на то, что она представляла собой до проникновения греческого начала в латинское образование.
В первом стихотворном письме из моей второй книги посланий, адресованном императору Августу, я высмеиваю манию нынешней литературной критики, которая была и, боюсь, будет манией, а скорее, методой критиков во все времена, заключающейся в том, чтобы вечно уничижать живых авторов, превознося мертвых. Такое неуклонное уничижение особенно заметно происходит в наше время. Для каждого из нас имеется дубина, которой его пытаются прикончить. Ну а для тех, кто сменил поэтический жанр, имеется даже не одна дубина, а две. Вергилия, поэта пасторального, колотили, пуская в ход Феокрита. Вергилия, поэта эпического, колотили, пуская в ход Гомера.
Я глубоко убежден в том, что Елисейские поля существуют — либо в каком-нибудь неведомом уголке нашего земного шара, либо на одной из звезд, сияющих над нашими головами, — и что тени великих людей воскресают, беседуют, бродят в густой тени деревьев и по берегам прохладных ручьев, как это говорят поэты и как это без особой надежды говорю я сам; и я глубоко убежден, что мой дорогой Вергилий прогуливается там рука об руку с Гомером, называющим его своим сыном, и с Феокритом, называющим его своим братом, и что тот и другой высказывают ему сожаления по поводу огорчений, которые доставили ему критики, пуская в ход их имена.
Вернемся к моему посланию, адресованному Августу.
В этом послании я говорю:
Если, как вина, стихи время делает лучше, хотел бы
Знать я, который же год сочинению цену поднимет?
Если писатель всего только сто лет назад тому умер,
Должен быть он отнесен к совершенным и древним иль только
К новым, нестоящим? Пусть точный срок устранит пререканья!
«Древний, добротный — лишь тот, кому сто уже лет после смерти».