У него был вид человека, уверенного в своем праве.
Его речь не была ни самовосхвалением, ни самооправданием. Он просто-напросто изложил факты, напомнил, что никогда не стремился ни к какой должности, доступ к которой не был бы открыт для любого римского гражданина, и выждал время, предписанное законами, чтобы вновь домогаться должности консула. Он напомнил все то, что было предпринято им, дабы примириться с Помпеем; указал на различие в своем образе действий и поведении его врагов; подтвердил, что гражданам, каких бы взглядов они ни придерживались, не следует опасаться каких бы то ни было гонений с его стороны; попросил сенат вместе с ним заботиться о Республике, но добавил, что в случае, если сенат откажет ему в содействии, он возьмет всю заботу о Республике на себя одного, и, улыбнувшись, заметил, что ему будет проще обойтись без сената, чем сенату без него.
Затем он вернулся к себе домой, сопровождаемый таким же ликованием, с каким его встречали на выходе оттуда.
Но, как уже было сказано, Цезарь вернулся в Рим вовсе не для того, чтобы остаться там: Цезарь намеревался напасть на Помпея в Испании.
Испания, напомним, была отдана в управление Помпею при учреждении триумвирата, в то самое время, когда Цезарь получил Галлию, а Красс — Сирию.
Испания была любимой провинцией Помпея; именно там находились его лучшие легаты: Афраний, Петрей и Теренций Варрон.
Цезарь нуждался в деньгах; и тут ему пришла в голову та же мысль, что и консулу Лентулу: взять их из государственной сокровищницы, то есть из храма Сатурна.
Однако его непостижимое мягкосердечие принесло свои плоды: многие убедили себя, что причиной его милосердия является страх, и эта убежденность придала им смелости оказывать ему противодействие.
В итоге у дверей храма Сатурна он обнаружил трибуна Метелла, который заявил ему, что к находившемуся там золоту прикасаться нельзя.
— И почему же? — спросил Цезарь.
— Это запрещают законы, — ответил Метелл.
— Трибун, — произнес Цезарь, пожимая плечами, — тебе следовало бы знать, что время, когда действует оружие, отлично от времени, когда действуют законы.
Затем, поскольку Метелл не сдавался, он добавил:
— Берегись, ибо мне проще убить тебя, чем сказать тебе, что я это сделаю.
Метелл пропустил его. Цезарь вошел в храм Сатурна и обнаружил сокровищницу открытой, но не тронутой.
Он взял оттуда три тысячи фунтов золота.
И потому, когда позднее Цезаря упрекнули во взломе дверей сокровищницы, он ответил:
— Клянусь Юпитером, мне не было нужды их взламывать: консул Лентул так боялся меня, что оставил их открытыми!
Между тем Цезарь сожалел, что рядом с ним нет Цицерона.
Как видим, все хотели иметь подле себя Цицерона; Помпей тянул его в свою сторону, а Цезарь — в свою.
И поскольку, по мнению Евклида, две равные силы уравновешивают друг друга, Цицерон не присоединился ни к Цезарю, ни к Помпею.
Он остался в Кумах.
Цезарь счел, что обстоятельством, мешающим Цицерону принять решение в его пользу, служит присутствие Марка Антония в его окружении. Марк Антоний, напомним, был пасынком Лентула, по приказу Цицерона удавленного во время заговора Катилины, и мужем Фульвии, вдовы Клодия, убитого Аннием Милоном.
Антоний, чье сердце было незлопамятным, взял перо и написал Цицерону:
«Народный трибун пропретор Марк Антоний шлет привет императору Цицерону!
Если бы я не любил тебя сильно и гораздо больше, нежели ты полагаешь, я бы не побоялся слуха, который о тебе распространился, особенно раз я считаю его ложным. Но так как я чту тебя сверх меры, не могу скрыть, что для меня важна и молва, хотя она и ложная. Не могу поверить, что ты собираешься за море, когда ты столь высоко ценишь Долабеллу и свою Туллию, самую выдающуюся женщину, и столь высоко ценим всеми нами, которым твое достоинство и значение, клянусь, едва ли не дороже, чем тебе самому. Тем не менее я полагал, что другу не подобает не быть взволнованным даже толками бесчестных, и испытал это тем глубже, что на меня возложена, по моему суждению, более трудная задача в связи с нашей обидой, которая возникла более от моей ревности, нежели от твоей несправедливости.
Ведь я хочу, чтобы ты был уверен в том, что для меня нет никого дороже тебя, за исключением моего Цезаря, и что я вместе с тем нахожу, что Цезарь относит Марка Цицерона всецело к числу своих.
Поэтому прошу тебя, мой Цицерон, сохранить для себя полную свободу действий, отказаться от верности тому, кто, чтобы оказать тебе услугу, сначала совершил несправедливость, с другой стороны, — не бежать от того, кто, если и не будет тебя любить, чего не может случиться, тем не менее будет желать, чтобы ты был невредим и в величайшем почете.
Приложив старания, посылаю к тебе своего близкого друга Кальпурния, чтобы ты знал, что твоя жизнь и достоинство — предмет моей большой заботы».[61]
Все эти настояния не имели успеха; участь Цицерона была заранее написана в книге судеб. В начале июня он покинул Кумы и 7-го числа того же месяца писал из гавани Кайеты своей жене Теренции, что сильнейшая рвота желчью положила конец недомоганию, удерживавшему его в Италии, и что он просит ее совершить благоговейно и в чистоте, как ей это присуще, жертвоприношение Аполлону и Эскулапу.
Пока Цицерон садился на судно в Кайете, Цезарь отправился в Испанию. Он оставался там семь месяцев. Через семь месяцев Испания была усмирена. По возвращении Цезаря в Рим сенат назначил его диктатором.
В момент провозглашения диктатуры Цезаря все ожидали увидеть начало проскрипций.
Но ничего такого не произошло. Напротив, первым указом Цезаря стал закон о возвращении изгнанников.
Все, кто еще оставался в ссылке, даже со времен Суллы, вернулись в Рим.
Конфискованное имущество изгнанников, умерших в ссылке, было возвращено их детям.
Был издан указ о tabulæ novæ,[62] то есть частичном банкротстве на двадцать пять процентов в пользу должников, и все при этом оказались довольны, даже кредиторы, опасавшиеся банкротства на семьдесят пять, а то и на сто процентов.
Затем, на одиннадцатый день своей диктатуры, он добился, чтобы его избрали консулом вместе с Сервилием Исаврийским, который перед тем дал ему добрый совет: немедленно выступить против Помпея.
Это был один из тех советов, какие можно было дать лишь Цезарю.
Цезарь оставил свою армию в Испании, и теперь ему необходимо было спешно создавать новую армию, тогда как Помпей, напротив, находившийся в Диррахии почти целый год, имел в своем распоряжении достаточно времени, чтобы собрать великолепную армию.
Помпею не нужно было делать ничего другого весь этот год, пока Цезарь подчинял себе Испанию, захватывал Массалию, усмирял мятежи, успокаивал Рим, возвращал изгнанников и улаживал интересы должников и кредиторов.
У всех было время присоединиться к Помпею; это сделали Катон, Цицерон и даже Марк Брут, отца которого Помпей убил в бытность свою легатом Суллы.
Однако тем, кто высказывал удивление по поводу его образа действий, Брут отвечал:
— Марк Брут их числа тех, кто непременно принесет свое злопамятство в жертву отечеству.
Так что существовало два отечества: аристократическое, подле Помпея, и демократическое, подле Цезаря.
Но как получилось, что я, сын вольноотпущенника, отдал предпочтение аристократическому отечеству перед демократическим отечеством, Помпею перед Цезарем? Я скажу об этом позднее, когда речь пойдет о моем пребывании в Афинах и учении там вместе с сыновьями Катона и Цицерона.
Итак, как было сказано, Помпей располагал великолепной армией.
Во-первых, у него был огромный флот, который он стянул к себе с Кикладских островов, с Керкиры, из Афин, Понта, Вифинии, Сирии, Киликии, Финикии и Египта.
Его сын Секст, вместе с Габинием и Антонием проделавший кампанию, вследствие которой Птолемей Авлет был восстановлен на троне, остался затем в Египте.
Через год Птолемей Авлет умер, и ему наследовала его дочь Клеопатра.
Секст был любовником юной царицы и получил от нее большое количество кораблей в качестве подкрепления для своего отца.
В итоге флот Помпея составляли пятьсот военных кораблей, не считая множества легких транспортных и сторожевых судов.
Его сухопутную армию составляли девять легионов: пять легионов, которые вместе с ним переправились из Италии в Диррахий; ветеранский легион с Сицилии, именовавшийся Сдвоенным, поскольку он состоял из остатков двух других легионов; легион с Крита и из Македонии, сформированный из ветеранов, которые обосновались в Греции.
И, наконец, еще два легиона, набранные в Азии тем самым Лентулом, который с таким остервенением противился любому примирению между Помпеем и Цезарем.
Кроме того, Сципион, тесть Помпея, должен был привести два легиона из Сирии.
И это не считая трех тысяч лучников с Крита и двух когорт пращников по шестьсот человек каждая.
Его конница насчитывала четырнадцать тысяч солдат, причем семь тысяч из них принадлежали к цвету римского всадничества, а семь тысяч выставили союзники.
Что же касается денег, то их было через край.
В распоряжении Помпея были сундуки римских ростовщиков, которые все как один стояли на его стороне, и сокровищницы восточных сатрапов. Восток по праву принадлежал победителю Митридата.
В особенности напряглась в последнем усилии Греция. Она страшилась Цезаря, она страшилась его армии варваров, она дрожала от одного имени галлов, разграбивших некогда Дельфы.
В качестве поставщиков продовольствия помпеянцы имели два амбара Европы: Египет и Азию.
Располагая огромным флотом, разделенным на шесть эскадр, они держали в своих руках все море.
Египетской эскадрой командовал юный Секст Помпей, который позднее, как мы увидим, будет называть себя сыном Нептуна и коронуется царем Средиземного моря.