Сидя верхом на коне, Помпей с вершины холма осматривал боевые порядки обеих армий.
Прежде всего Помпея поражало резкое отличие в их поведении: спокойствие и неподвижность армии Цезаря и возбуждение, если не сказать замешательство, царившее в его собственной армии.
Все эти конники, все эти щеголи, все эти красавцы не подчинялись никаким приказам и желали быть в первых рядах.
И потому он послал гонцов с поручением передать им приказ твердо стоять на месте и сомкнуть ряды.
Видя этих гонцов, доставлявших во все концы приказ Помпея, Цезарь решил, что они дают сигнал к атаке.
Он тотчас велел передать по рядам своего войска пароль Венера Победоносная.
В то же самое время Помпей назначил свой пароль — Геркулес Непобедимый.
В этот момент Цезарь услышал, как один из солдат, добровольцем вступивший в его армию, а в предыдущем году бывший центурионом Десятого легиона, воскликнул, обращаясь к центурии таких же, как он, добровольцев, которые избрали его своим командиром:
— За мной, соратники, ибо настало время выполнить все то, что мы обещали Цезарю!
Цезарь узнал центуриона и, обратившись к нему по имени, спросил его:
— Ну и что, Крастин, ты думаешь о сегодняшнем сражении?
— Оно принесет тебе победу и славу, император, — ответил Крастин. — И в любом случае, сегодня ты похвалишь меня, живого или мертвого!
После чего, повернувшись к своим товарищам, он произнес:
— Вперед, друзья, на врага!
И первым, во главе ста двадцати солдат, бросился в атаку на пятьдесят две тысячи помпеянцев.
Приблизившись к противнику на расстояние в двадцать шагов, Крастин и его сто двадцать солдат метнули дротики.
Это стало сигналом к бою. С обеих сторон, словно сами собой, зазвучали трубы и горны.
В едином порыве и с единогласным криком весь строй цезаревой пехоты устремился вперед, издалека бросая дротики и на полном ходу обнажая мечи.
Помпеянцы встретили противников, не отступив ни на шаг.
Убедившись, что его армия доблестно выдержала первый натиск, Помпей приказал коннице атаковать правое крыло Цезаря и окружить его.
Цезарь ощутил, как под этой лавиной лошадей дрожит земля, но, видя, как на него несется этот страшный смерч, произнес, а точнее сказать, повторил лишь три слова:
— Друзья, бейте в лицо!
В то же мгновение он приказал подать знаменем условленный сигнал трем тысячам своих солдат, стоявшим в резерве.
Они ринулись вперед, целя острием своих копий в лица врагов, как и приказал Цезарь, и повторяя его клич:
— Бейте в лицо, друзья! В лицо!
И вся эта превосходная конница, сплошь состоявшая из патрициев, вельмож и всадников, услышала их крик, одновременно ощутив на себе их удары.
Конники держались какое-то мгновение, скорее из удивления, чем из храбрости, но затем, предпочтя быть опозоренными, нежели изуродованными, побросали оружие и обратились в бегство, закрывая лицо руками.
Копейщики, шедшие в атаку одновременно с этой конницей, тотчас же оказались брошенными ею и отрезанными от своих.
Десятый легион тронулся с места, смял их и с дротиками в руках обрушился на левое крыло Помпея.
В ту же самую минуту тысяча конников Цезаря, за спиной каждого из которых сидел лучник, бросились в погоню за убегавшей конницей Помпея.
Помпеева пехота, имевшая приказ обойти неприятеля с правого фланга, как только восемь тысяч конников внесут смятение в его ряды, увидела, что эти конники обратились в бегство и обходят ее самое.
Она держалась какое-то мгновение, но вскоре, атакованная в лоб Десятым легионом, а с флангов — лучниками, бросилась врассыпную и обратилась в бегство.
В тот же миг все эти конники, пришедшие на помощь Помпею из Галатии, Каппадокии, Македонии и Крита, все эти лучники из Понта, Сирии и Финикии, все эти новобранцы из Фессалии, Беотии, Ахеи и Эпира закричали в один голос, но на десяти разных языках:
— Мы побеждены!
И, повернувшись к врагу спиной, бросились бежать.
Правда, они вполне имели на это право, поскольку Помпей сам подал им пример.
При виде беспорядочного бегства своей конницы он пустил коня в галоп и вернулся в лагерь.
Зевс же, владыка превыспренний, страх ниспослал на Аякса:
Стал он смущенный и, щит свой назад семикожный забросив,
Вспять отступал, меж толпою враждебных, как зверь, озираясь.[66]
Эти стихи Гомера пришли мне сейчас на ум. Раз уж Аякс бежал, то и Помпей вполне мог бежать.
И разве Антонию, который в этот момент преследовал его во главе своей конницы, не предстояло самому бежать в битве при Акции?
Вступив в лагерь, Помпей громко крикнул стоявшим в карауле центурионам, так, чтобы его могли слышать и солдаты:
— Позаботьтесь об охране ворот; я обойду весь лагерь, чтобы везде дать такой же приказ.
Несомненно, Помпей полагал, что его солдаты бросятся бежать к лагерю и войдут туда.
Находясь там, можно было бы обороняться, а однажды, когда предзнаменования будут благоприятны, и атаковать.
Пребывая, вероятно, именно в этой надежде, Помпей удалился в свою палатку.
Однако он не взял в расчет гений Цезаря, а главное, его человечность.
Понимая, что битва уже выиграна им, Цезарь собрал всех своих трубачей и глашатаев и разослал их по всему полю сражения с наказом трубить и кричать:
— Смерть чужеземцам! Пощаду римлянам!
Услышав эти слова, обещавшие им жизнь, помпеянцы, которые, возможно, отчаянно защищались бы или сумели бы каким-либо образом уйти от преследования, остановились и с криком «Мы римляне!» протянули руки солдатам Цезаря, которые шли к ним с поднятыми мечами.
И тогда победители и побежденные стали брататься прямо на поле боя.
Казалось, добрая и исполненная сострадания душа Цезаря вселилась в тело каждого из его солдат.
В итоге подле Помпея оказалось лишь небольшое число беглецов, собранных их командирами, и две или три тысячи человек, оставшихся охранять лагерь и ничего не знавших о полном прощении, объявленном Цезарем.
У Цезаря, напротив, стало на двадцать тысяч человек больше: ряды его пополнились теми, кого он пощадил.
Ему следовало воспользоваться своей удачей. Цезарь, в отличие от Помпея, был не из тех, о ком можно сказать: «Он победил бы, если б умел побеждать».
Цезарь собрал всех солдат, каких только мог, примерно десять тысяч человек, и вместе с ними напал на лагерь Помпея.
Помпей сидел в своей палатке, обхватив голову руками.
Он услышал крики, поднялся, подошел к порогу палатки и спросил:
— Что за шум?
— Цезарь! Цезарь! — кричали на бегу перепуганные солдаты.
Он остановил одного из беглецов и заставил его объяснить, что произошло.
— Неужели уже дошло до лагеря?! — воскликнул Помпей.
И тут он сорвал с себя знаки отличия военачальника, вскочил на первую попавшуюся лошадь, приказал солдатам держаться до последнего — а это были фракийские солдаты, то есть чужеземцы, — выехал через задние ворота и во весь опор помчался по дороге, ведущей к Лариссе.
Фракийцы, которым не приходилось надеяться на пощаду, держались до шести часов вечера.
Победители прошли сквозь лагерь, не остановившись в нем, хотя обнаружили там накрытые столы, заставленные золотой и серебряной утварью. Палатка Лентула была сплошь увита плющом, а внутри сплошь устлана цветами.
Было крайне заманчиво остаться там, однако Цезарь крикнул:
— Вперед!
И солдаты сами повторили вслед за ним:
— Вперед!
Цезарь оставил треть своих солдат охранять лагерь Помпея, еще одну треть — охранять свой собственный лагерь, а с последней третью двинулся по дороге, с помощью которой можно было перерезать беглецам путь к отступлению, и действительно, через час этот путь был перерезан.
Беглецам пришлось сделать привал; они собрались на холме, у подножия которого протекал ручей.
Цезарь немедленно завладел этим ручьем; в итоге враг, умиравший от жажды, лишился возможности утолять ее.
За два часа четыре тысячи человек вырыли ров между холмом и ручьем.
И тогда, видя, что никакой надежды спастись у них больше нет, что путь к отступлению им отрезан, и каждую минуту ожидая атак с тыла, помпеянцы заявили о готовности сдаться на милость победителя.
— Завтра, — сказал им Цезарь, — я приму от вас изъявление покорности, а пока те, кого мучит жажда, могут группами по пятьдесят человек спуститься к ручью; им будет позволено напиться.
Все знали, что на слово Цезаря можно положиться, и помпеянцы стали спускаться вниз.
Спускаясь, побежденные узнавали в рядах победителей своих старых товарищей, протягивали им руки, бросались им в объятия, и те самые люди, которые за три часа до этого убивали друга, теперь обнимались, словно братья.
Вся ночь прошла в такого рода узнаваниях; те, у кого была пища, делились ею с теми, у кого ее не было; повсюду разжигали костры, и казалось, будто у этих людей праздник.
Тем, кто не желал его прощения, Цезарь предоставил для бегства время до утра.
Кое-кто воспользовался этой возможностью, но, когда на рассвете Цезарь вышел из своей палатки, из четырех тысяч беглецов на месте оставалось еще три с половиной тысячи.
Побежденные опустились перед ним на колени.
— Встаньте, — сказал он им, — на другой день после победы врагов больше нет!
И он протянул им обе руки; затем все вместе, цезарианцы и помпеянцы, победители и побежденные, вернулись в лагерь.
Поле боя покрывали тела пятнадцати тысяч помпеянцев, мертвых и умирающих.
Потери Цезаря составили не более двухсот человек.
Он дал приказ внимательно осмотреть одно за другим тела всех погибших, чтобы увидеть, нет ли среди них трупа Брута.
Во время сражения и даже перед его началом он дал своим центурионам и солдатам распоряжение под страхом смерти не убивать Брута, а напротив, щадить его и привести его к нему, если он сдастся добровольно. Если же он будет отбиваться от тех, кто попытается задержать его, следует позволить ему бежать.