Они отправили к нему депутацию, чтобы просить его сойти на берег в Митилене; однако он категорически отказался, заявив, что к нему привязалось несчастье и у него есть опасения, что оно отчасти перейдет к ним. И добавил:
— С доверием покоритесь Цезарю: Цезарь добр и милосерден.
Затем он какое-то время спорил с философом Кратиппом о том, существует ли божественное провидение.
Корнелия пожелала последовать за Помпеем вместе с сыном, и у побежденного полководца, так много потерявшего за последнее время, не хватило духу потерять еще и жену и ребенка.
Он снова пустился в плавание, проплыл между Спорадами и Кикладами, оставил по правую руку от себя Карпатос, а по левую — Родос, обогнул Священный мыс и сделал остановку в Атталии, расположенной у границы между Ликией и Памфилией.
Там к нему присоединились пять или шесть галер, пришедших из Киликии; это позволило ему сформировать небольшое войско, и вскоре подле него собралось не менее шестидесяти сенаторов.
Стало известно, что флот Помпея не понес никакого ущерба и что Катон, оставленный в Диррахии охранять обозы, взял на себя командование, собрал большое количество беглецов и переправился вместе с ними в Африку.
Помпей сильно горевал из-за того, что уступил бесконечным настояниям тех, кто его окружал, и дал сражение, используя лишь свою сухопутную армию и оставив в бездействии свой флот, составлявший его главную силу, причем даже не уведомил флот о своем решении вступить в битву и не дал морякам приказа быть готовым принять его на борт в случае поражения на суше.
Ту же самую ошибку и в таких же самых обстоятельствах позднее совершили Брут и Кассий.
Не располагая флотом, то есть не имея самого мощного средства ведения военных действий, Помпей решил сделать хотя бы все то, что было возможно сделать в его положении.
Он разослал по всему побережью своих друзей просить помощи во всех союзных городах, а в ближайшие города отправился за такой помощью лично, проявляя при этом необычайную энергию.
Однако ему было известно, что в этом отношении он не мог сравниться с Цезарем.
Опасаясь в любую минуту оказаться блокированным в том уголке света, где он укрывался, Помпей собрал своих друзей, чтобы обсудить с ними, где, в ожидании формирования новой армии, можно было бы попытаться обрести убежище.
Сам он хотел остановить свой выбор на Парфянском царстве. По его мнению, это была держава, способная предоставить ему самую надежную защиту; однако Корнелия категорически не желала укрываться у тех самых варваров, которые убили ее мужа.
Фавоний предложил искать убежища у нумидийского царя Юбы. Там можно было бы присоединиться к Катону, который уже находился в Африке и обладал значительными военными силами.
К несчастью, среди советчиков Помпея оказался Феофан Лесбосский. Он настаивал на том, чтобы Птолемей укрылся в Египте.
Юный царь Птолемей, отца которого Помпей восстановил на троне, был обязан ему всем и, несомненно, не мог этого забыть. К тому же Египет находился всего лишь в трех или четырех днях плавания, тогда как для того, чтобы добраться до Катона, нужно было потратить две недели.
Помпей поддержал это предложение.
Да и разве не должно было свершиться предначертанное судьбой?!
Совет этот состоялся на Кипре. Помпей с женой и сыном отплыл из Саламина на селевкийской галере. Члены его свиты отплыли вместе с ним на торговых судах.
Смерть имела интерес в том, чтобы плавание было благополучным: ее дыхание двигало вперед их корабли!
Помпей навел справки и узнал, что царь Птолемей находится в Пелузии и ведет войну против своей сестры Клеопатры.
Они были женаты уже два года. Птолемею было лет пятнадцать или шестнадцать, а Клеопатре едва исполнилось девятнадцать.
Клеопатра, основываясь на своем праве старшинства, притязала на единоличную власть.
Ближайшие советники Птолемея подтолкнули его к войне.
Вполне возможно, что близость Секста Помпея и юной царицы послужила одним из обстоятельств, которые они использовали, чтобы отдалить от нее мужа.
Таково было положение дел, как политических, так и супружеских, когда один из друзей Помпея, посланный им вперед, явился в Египет, чтобы просить там убежище для побежденного при Фарсале полководца.
Упомянутыми ближайшими советниками Птолемея были три человека: евнух, учитель риторики и спальник царя.
Евнуха звали Потин, ритора — Феодот из Хиоса, спальника — Ахилла.
Просьба Помпея была представлена на рассмотрение этого почтенного совета.
Бедный Помпей!
Евнух Потин держался мнения, что следует отказать Помпею в гостеприимстве.
Спальник Ахилла выступил за то, чтобы предоставить его Помпею.
Ну а ритор Феодот из Хиоса, когда поинтересовались его мнением, ответил:
— Только мертвые не кусаются.
Его попросили объяснить, что он хочет этим сказать.
— Я хочу этим сказать, что ни то, ни другое предложение не устраняет опасности: принять Помпея — значит сделать Цезаря своим врагом, а Помпея — своим владыкой; отказать Помпею в приеме — значит нажить в его лице смертельного недруга, если он когда-нибудь воспрянет.
— Ну и какой из этого следует вывод? — спросил юный царь.
— Я уже сделал его: только мертвые не кусаются, — повторил ритор.
Царь и два других советника переглянулись: они начали понимать.
Оставшуюся часть обсуждения его участники проводили шепотом, и осуществить задуманное было поручено Ахилле.
Он взял с собой двух римлян, которые оба служили некогда под начальством Помпея: один — в качестве командира когорты, другой — в качестве центуриона.
Первого звали Септимий, второго — Сальвий. Полезно обречь на бессмертие имена убийц.
К ним он присоединил трех или четырех рабов и отправился к галере Помпея.
Помпей ожидал увидеть, что навстречу ему будет отправлена не иначе как царская галера и встречать его явится лично Птолемей.
Корнелия и Помпей напряженно всматривались в горизонт и едва обратили внимание на отделившуюся от берега и приближавшуюся к ним лодку, в которой сидело семь или восемь человек, как вдруг эта лодка причалила к их судну.
Такое проявление неуважения к столь великому несчастью оскорбило даже наименее обидчивых, и все в один голос стали советовать Помпею снова выйти в открытое море.
Однако силы Помпея были уже на исходе, как на исходе была и его удача.
— Это выглядело бы бегством, — промолвил он, — а бежать перед лицом восьми человек было бы постыдно.
Тем временем, встав в лодке, Септимий на латыни приветствовал своего бывшего командующего, величая его императором.
Со своей стороны, Ахилла приветствовал Помпея по-гречески и от имени царя Птолемея пригласил его перейти с галеры в лодку.
Все в один голос стали убеждать Помпея не делать этого.
— Если ты намерен подойти к берегу, то хотя бы подойди к нему на своей галере, — сказала ему Корнелия. — Если ты намерен сойти на берег, то хотя бы сойди на него вместе со свитой.
Но, по-прежнему обращаясь к нему на греческом языке, Ахилла промолвил:
— О прославленный император, это невозможно. Берег здесь топкий, море изобилует песчаными отмелями, и твое судно заденет дно.
Между тем в гавани и на берегу началось заметное оживление.
На борт кораблей поднимались матросы, и повсюду носились солдаты, отдавая приказы.
Помпей колебался.
— Чего ради вся эта суматоха на кораблях и среди солдат? — спросила Корнелия.
— Чтобы с почетом принять Помпея, — ответил Ахилла.
Это последнее заверение заставило Помпея решиться. Он обнял Корнелию, обливавшуюся слезами, приказал двум центурионам из своей свиты, Филиппу, одному из своих вольноотпущенников, и рабу по имени Скиф сойти вниз первыми, и, поскольку Ахилла уже протягивал ему с лодки руку, чтобы помочь спуститься, он еще раз обернулся к жене и сыну и попрощался с ними двустишием Софокла:
Кто б в дом тирана ни вошел, его становится рабом,
Пусть даже на пути к нему свободным мужем был!
Это были последние слова Помпея, которые услышали от него Корнелия и его сын.
В полной тишине лодка отдалялась от корабля, провожаемая тревожными взглядами тех, кто остался на его борту. Слышался лишь плеск весел, которые с каждым гребком матросов все дальше уносили Помпея от его друзей и все больше приближали его к побережью Египта.
Гребцы хранили молчание, все остальные были угрюмы и недвижимы.
Помпей прервал эту гробовую тишину.
— Не служил ли ты под моим командованием? — спросил он Септимия.
Септимий утвердительно кивнул ему в ответ, но рта так и не открыл.
Помпей тяжело вздохнул. У него с собой были писчие таблички с заранее написанной им по-гречески речью, с которой он намеревался обратиться к юному царю.
Он вынул из-за пазухи эти таблички, открыл их и, взяв в руки грифель, стал править сочиненную им речь.
Между тем было видно, что все эти люди, суетившиеся на берегу, стекаются к тому месту, где должен был причалить Помпей.
Зрелище это несколько ободрило тех, кто остался на корабле и не спускал глаз с лодки, уносившую будущее и удачу одних, счастье и любовь других.
Наконец, лодка коснулась причала.
Помпей поднялся и, чтобы выйти из лодки, оперся на плечо Филиппа, своего вольноотпущенника.
Но в ту же минуту, как если бы ему было запрещено позволить Помпею живым сойти на берег, Септимий быстрым как молния движением выхватил свой меч и ударил Помпея в бок.
Удар был страшной силы, однако Помпей остался стоять. Чтобы повалить великана, нужен не один удар мечом, подобно тому как нужен не один удар топором, чтобы повалить дуб.
Не издав ни единого крика, ни испустив ни единого вздоха, Помпей обратил свой последний взгляд на жену и сына, двумя руками натянул себе на лицо тогу и без жалоб принял от Сальвия и Ахиллы два других удара мечом, не пытаясь уклониться от них.