Наконец, он рухнув, испустив первый вздох, ставший и его последним вздохом.
Это убийство совершилось в присутствии тех, кто сбежался на берег, и на глазах тех, кто находился на корабле.
Мальчик плакал; Корнелия в отчаянии ломала руки.
Она кричала, обращаясь к убийцам и требуя, чтобы ей отдали тело супруга.
Но, опасаясь погони, капитан корабля распустил все паруса и удалился от берега, несмотря на настойчивые просьбы Корнелии остаться.
Обращенная лицом к берегу, от которого она не в силах была оторвать глаз, Корнелия не упустила ни единой подробности разыгравшейся там страшной сцены.
Убийцы отрезали Помпею голову своими мечами, чтобы царь Птолемей, знавший Помпея в лицо, не усомнился в его смерти.
Что же касается тела, то они бросили его нагим прямо на берегу, прихватив с собой тогу Помпея, чтобы завернуть в нее его голову.
Филипп, вольноотпущенник Помпея, спрыгнул на берег и, весь в слезах, сел подле обезглавленного трупа.
Убийцы оставили его предаваться скорби и удалились.
И тогда Филипп, оставшись наедине с любопытными, сбежавшимися соизмерить человеческое величие с видом обезглавленного тела, благоговейно обмыл труп морской водой, облачил его в свою собственную тунику, собрал по берегу обломки рыбацкой лодки, потерпевшей кораблекрушение, и сложил из них погребальный костер.
Посреди этой скорбной работы он заметил какого-то старика, который медленно приблизился к трупу и остановился перед ним.
— Стало быть, это тело Помпея, — спросил он Филиппа, — ты намерен предать здесь огню?
— Да, — ответил тот.
— Позволь мне помочь тебе, — промолвил старик, — ведь я служил под начальством Помпея. И тогда мне не придется сетовать на свое пребывание на чужбине, раз после стольких бедствий я удостоился славы помочь тебе похоронить величайшего из римлян.
Так совершилось погребение Помпея.
На следующий день Луций Лентул, в свой черед плывший с Кипра и не знавший, что произошло накануне, следовал вдоль берегов Египта и, со скрещенными руками стоя на палубе, смотрел на угасающий огонь погребального костра и сидевшего рядом с ним плачущего человека.
— Кто же это, — с печалью в голосе промолвил он, — закончил здесь отмеренный судьбой срок и опочил после тяжких трудов?
Затем, минуту спустя, он тяжело вздохнул и прибавил: — Увы, быть может, это ты, о великий Помпей!
Через день он тоже сошел на берег и был убит.
Поскольку мне следует вернуться к собственной истории, скажем прямо сейчас, что случилось со всеми этими убийцами.
Прибыв в свой черед в Египет, Цезарь застал здешние дела в чрезвычайном расстройстве. Юный царь, по-прежнему воевавший с сестрой, решил снискать его благосклонность, предъявив ему голову Помпея; однако при виде нее Цезарь в ужасе отвернулся, а когда ему поднесли печатный перстень, которым было скреплено столько посланий и который, будучи символом нерушимости, нес на себе изображение сфинкса, он взял его, обливая слезами.
Возможно, Цезарь уже предчувствовал смерть, не менее страшную, нежели та, какую он оплакивал!
Он приказал убить Ахиллу и Потина и хотел покарать такой же казнью софиста Феодота, самого виновного из всех, того, кто дал совет убить Помпея. Однако человек этот опередил его и покинул Египет. Жалкий, всеми ненавидимый и презираемый беглец, он долго скитался, однако в конце концов Марк Брут, ставший владыкой Азии, обнаружил убежище, где скрывался Феодот, и предал негодяя мучительной смерти.
Что же касается юного царя Птолемея, то он бесследно исчез во время сражения с Цезарем. Полагают, что он утонул в Ниле.
Наконец, действуя по приказу Цезаря, вольноотпущенник Филипп привез Корнелии урну с прахом Помпея, и Корнелия захоронила ее в гробнице, в той самой вилле в Альбанских горах, где она провела с Помпеем столько славных и счастливых часов.
Происходило все это в 707 году от основания Рима.
XXI
Гораций покидает Орбилия. — Его отъезд в Афины. — Он садится на корабль в Таренте. — Корабль доставляет его в Коринф. — Коринф. — Мегара. — Элевсин. — Афины. — Гораций поселяется на улице Гермеса, напротив храма Тесея.
Мне исполнилось восемнадцать лет. Благодаря моим занятиям в школе Орбилия и ученым беседам в доме Сирона, я говорил по-гречески почти как на латыни. Отец решил пойти на последнюю жертву и отправить меня в Афины, дабы я обрел там, как выразился Цицерон, окончательный лоск воспитанности и образованности, лоск заморский и заемный.
Афины, захваченные Римом, вследствие превратности судьбы стали наставником победителей; это был город, где говорили на самом чистом греческом языке и где находилось самое большое число опытных преподавателей. Сулла обошелся с городом щадяще, хотя и выказал себя жестоким в отношении некоторых его обитателей. Он оставил его свободным и окруженным почетом; все его главные величественные здания уцелели; бо́льшая часть его статуй по-прежнему стояли на своих пьедесталах. Афины утратили свое политическое значение, но сохранили первенство в качестве средоточия духовной власти.
И потому, намереваясь завершить в Афинах свое образование, я покинул школу в Велабре и расстался с Орбилием, любимым учеником которого мне довелось быть.
Продолжая заниматься преподавательской деятельностью, но не делая никаких поблажек ни ученикам, ни их родителям и прежним образом обращаясь со всеми, кого ему доверяли, как с плебеями, так и с патрициями, Орбилий жил в бедности и умер, скоро уже шесть лет тому назад, почти в столетнем возрасте.
До девяноста восьми лет он полностью сохранял память. Меня уверяли, что его земляки установили ему памятник на главной площади Беневента; он изображен сидящим, облаченным в паллий и с двумя привычными письменными приборами на боку, которые так изумили меня, когда я увидел его впервые.
Мы с отцом отправились в Тарент, где я должен был погрузиться на судно и расстаться с отцом, которому предстояло вернуться в Венузию и жить там в полной безвестности на те крохи средств, какие оставались у него после всех жертв, принесенных им ради моего образования.
Тарент был родиной Энния. Дом, где он родился, еще существовал и привлекал внимание пришлых людей мраморной доской, на которой были выбиты даты его рождения и смерти.
Мы оставались в Таренте целых три дня, то ли потому, что ветер был противным, то ли потому, что судно, на котором мне предстояло уехать, еще не закончило погрузку. За эти три дня я успел осмотреть здешний огромный цирк, откуда видно море и который служит одновременно для театральных представлений и политических собраний; великолепную городскую площадь с ее гигантской статуей Юпитера, по высоте уступающей лишь колоссу Родосскому, и «Памятник двум любящим», непреходящее свидетельство любви, которую питал Плавтий к своей жене Орестилле.
Лишь в момент отправления хозяин судна предупредил нас, что он изменил свое первоначальное решение плыть в Афины, огибая мыс Тенар, и вместо этого отправляется в Коринф.
Так что он предложил тем своим пассажирам, которые направлялись в Аттику, доставить их в Коринфский залив, в гавань Лехей; оттуда они смогут добраться до Афин через Мегару и Элевсин.
Нам ничего не оставалось делать, как принять это предложение, поскольку все мои вещи уже были отнесены на борт корабля, на котором мне предстояло пуститься в плавание. Я обнял моего бедного отца, попрощался с ним и сел на корабль.
К концу шестого дня плавания показалась земля, в которой распознали Керкиру.
Это означало, что кормчий чересчур сильно взял влево, и потому дальше наш корабль поплыл на юг.
Мы прошли между Левкадой и Кефалонией, проследовали вдоль Итаки, на берегах которой я увидел те великолепные стада свиней, о каких говорит Одиссей, и, наконец, вошли в Алкионово море.
С тех пор как показалась земля Греции, я пребывал в восторженном состоянии. Я не видел больше ничего, кроме островов со звучными названиями. Проплывая мимо Левкады, я повторял стихи Сафо; проплывая мимо Итаки — стихи Гомера, и вот, когда мы вошли в Коринфский залив, я вдруг увидел взметнувшийся ввысь Парнасе, похожий на величественного титана с седой головой.
Чуть дальше простерлась Беотия, которую я приветствовал стихами из «Эдипа» Софокла, в то время как с борта корабля можно было в неясной дали увидеть Левктры, одну из бессмертных дочерей Эпаминонда; Платеи, где Павсаний разгромил Мардония, и, наконец, Коронею, где Агесилай нанес поражение союзным армиям Афин, Коринфа, Фив и Аргоса.
Наконец, мы прибыли в Лехей.
Эта гавань соединена с Коринфом двойной стеной, длина которой равна двенадцати стадиям,[68] в то время как Кенхреи, гавань Саронического моря, отстоит от города на семьдесят стадиев.[69]
Взвалив свою поклажу на спину носильщику, я двинулся в путь, но дошел не до самого города, а до Криссы, его предместья, и вместе с четырьмя или пятью другими путешественниками остановился там на постоялом дворе. Мы все направлялись в Афины и, решив добираться туда совместно, назначили встречу на третий день.
За эти три дня каждый из нас мог по собственной прихоти осмотреть Коринф и его окрестности.
В тот же вечер я начал свои изыскания.
Подобно тому как по прибытии в Рим мы с отцом первым делом взобрались на Яникул, в Коринфе я поспешил подняться в акрополь.
При входе в город я наткнулся на гробницу детей Медеи. Несчастная мать оставила их у подножия жертвенника и доверила охране богов.
Коринфяне вытащили их оттуда и побили камнями.
Правда, Еврипид в своей трагедии утверждает, что Медея сама убила их. Но это выдумка поэта, за которую власти города заплатили ему пять талантов.
Старинный обычай, вышедший ныне из употребления, требовал, чтобы во искупление злодеяния, совершенного их предками, все дети коринфян вплоть до семилетнего возраста ходили с бритыми головами и одевались в черное.