В итоге мы двинулись по Тригеминской дороге, проследовали мимо храма Геркулеса Победителя и подошли к мосту.
Возле него стоял деревянный столб с такой надписью:
«На сем мосту, на том его конце, что прилегает к правому берегу реки, неустрашимый Гораций Коклес в одиночку сдерживал войско тирана Порсенны, покуда его соратники разрушали за спиной у него мост; когда же мост был разрушен, неустрашимый Гораций Коклес в полном вооружении прыгнул в реку и, несмотря на тучу вражеских стрел, целым и невредимым добрался до другого берега».
Я поинтересовался у отца, прочитавшего мне эту надпись, не родственник ли нам Гораций Коклес. Отец улыбнулся и впервые, перед лицом этой безмерной славы, прошедшей сквозь века и докатившейся до нас, поведал мне о нашем низком звании.
Признаться, я испытал немалый стыд от сознания нашей униженности. И насколько, в самом деле, далеко мне было до догадки, что я, ребенок, которому только что рассказали эту невероятную историю, стану тем самым поэтом, который однажды сочтет себя вправе написать в конце своей третьей книги од:
Мы пересекли тот знаменитый мост, который восемь лет тому назад был унесен паводком Тибра и который цензор Эмилий Лепид построил заново в камне, лишив его старой республиканской надписи и заменив своим безвестным именем Эмилий Лепид то великое историческое имя, какое он носил прежде.
Когда-нибудь, в будущих веках, путник спросит, а кто такой этот Эмилий, который счел свое имя достаточно известным и способным заменить собой имя Горация Коклеса.
И единственным ответом на этот вопрос будет забвение.
Мост Сублиций,[16] названный так по материалу, из которого его соорудили, был построен Анком Марцием.
III
Прогулка к цитадели Сервия Туллия. — Вид на Рим со стороны Яникула. — Возвращение в Рим. — Велабр. — Привоз свежей морской рыбы в Рим. — Овощной рынок. — Цветочницы. — Магистр Пупилл Орбилий. — Облик школы. — Портрет учителя. — Мой страх. — Растерянность отца. — Презрительное отношение Орбилия к Катуллу. — Его восторженное отношение к Ливию Андронику. — Я прохожу под ферулой Орбилия. — Я поступаю в школу.
Мы проследовали вдоль городской стены, построенной Сервием Туллием, и подошли к подножию цитадели, являющейся самой высокой точкой города. И в самом деле, высота ее составляет, должно быть, около трехсот футов.
Позднее, возмужав, я часто приходил поразмышлять на это место, где сидел в тот день, будучи ребенком и не имея представления о величии зрелища, развернувшегося перед моими глазами.
И действительно, именно оттуда можно было увидеть, как возник и разросся город, которому двенадцать коршунов Ромула предвестили двенадцать веков существования.
Эти два пригорка, высотой не более ста футов, Сатурния и Палатин, первый из которых — крытая соломой деревня, построенная Эвандром, а второй — кратер потухшего вулкана, разделенные той лощиной, что стала Форумом, то есть точкой, к которой прикованы взгляды всего мира, — вот то место, где орел расправил крылья, чтобы, взмыв в облака, покрыть своей тенью всю землю.
Дело в том, что с первого своего дня Рим являлся символом мощи. И потому через сто семьдесят пять лет после его основания Сервий Туллий насчитал в нем восемьдесят тысяч горожан, способных носить оружие, и обнес город стеной, которая могла вместить двести шестьдесят тысяч человек.
Уже в четвертый раз раздвигался пояс укреплений, который по замыслу Ромула должен был стать незыблемым и который самому Ромулу пришлось расширить.
Да и в наши дни мы видели, что Сулла в 674 году от основания Рима был вынужден проложить новый пояс укреплений, уже начавший трещать в то время, когда, будучи еще совсем ребенком, я впервые шел вдоль его стен.
Некогда снаружи и внутри стены Померия простиралось пространство, запретное для мастерка каменщика и плуга пахаря, то есть его нельзя было ни обрабатывать, ни застраивать. Сегодня вдоль стен Померия располагаются целые кварталы.
Должен признаться, что если порой я прихожу сюда поразмышлять, то куда чаще я возвращаюсь сюда просто для того, чтобы насладиться великолепным зрелищем. Рим раскинулся в трехстах футах ниже тебя, и ты находишься выше даже самых высоких зданий, построенных на соседних холмах. Слева от меня Капитолий, передо мной Палатин, а справа — Авентин, гора простонародья.
На двойной вершине Капитолия, среди невероятного скопления сооружений, видны островки зелени, которые выдают дома богатых собственников, трепещущих при появлении каждого нового Гая Гракха, каждого нового Катилины, каждого нового Юлия Цезаря; по левую руку от меня простирается Марсово поле, видны сады Агриппы, которые как раз сейчас закладываются, и театр, который Помпей построил и открытие которого едва успел увидеть. Я погружаюсь взглядом в Форум, где уже имеется такое огромное количество храмов и статуй, что со времен Цезаря требуется разрешение, чтобы добавить новую статую к имеющимся статуям и новый храм к имеющимся храмам.
Я вижу, как в город вползает Тибр, вижу, как он извивается, словно огромная змея; вижу, как с последним извивом он нехотя выползает оттуда, словно не решаясь покинуть властителя мира. На горизонте виднеется амфитеатр зеленеющих холмов, самые дальние из которых кажутся не прочным гребнем горной цепи, а колеблющейся лазурной дымкой. Затем, переполненный впечатлениями от этого поразительного зрелища и забыв обо всем на свете, я спускаюсь вниз, чтобы сочинить очередной стих или понаблюдать за детьми, играющими в орехи.
Ibam forte via Sacra, sicut meus est mos,
Nescio quid meditaris nugarum, totus in illis.[17]
Однако в том возрасте, в каком я увидел это зрелище впервые, оно оставило у меня весьма поверхностное впечатление, и потому, хотя особого желания являться к магистру Пупиллу Орбилию у меня не было, но визит к достойному преподавателю приближал нас к обеду, а поужинал я накануне, напомню, довольно скверно, я первым напомнил отцу, что настало время вернуться в Рим. Так что мы спустились вниз, оставив по левую руку от нас храм Мании и гробницу Цецилия, добрались до берега реки, прошли вдоль него до Палатинского холма, пересекли в этом месте Тибр и оказались прямо в Велабре.
Я думал, что нам никогда не удастся там пройти.
В этот час в город прибывала свежая морская рыба, а рыбный рынок[18] располагался между нами и домом Орбилия.
Так что вся Остийская дорога начиная от моста Сублиций и вплоть до Флументанских ворот была запружена низкорослыми лошадьми, которые везли на себе морскую рыбу в больших корзинах, притороченных к их бокам, и людьми, которые тащили коробы на спине; лошади и люди шли так от самой Остии, при этом люди кричали «Поберегись!», а лошади прокладывали себе дорогу, не издавая ни звука.
Прибавьте к этому двухколесные тележки, быстрой рысью везущие огромные ящики, наполненные морской водой, в которой живой доставляли особо нежную рыбу, способную испортиться в случае задержки. А поскольку этот день совпал с днем овощного рынка, который происходил за Карментальскими воротами, между Тарпейской скалой и тем местом, где сегодня высится театр Марцелла, к этому столпотворению добавились целые гурты ослов, навьюченных овощами и фруктами в огромных кулях из тростника, которые свисали по бокам животного и почти волочились по земле; телеги, нагруженные капустой из Арпина, грушами из Ариции, репой из Нурции, брюквой из Амитерна, вязанками чеснока и лука, пучками мака и укропа; все это было увенчано связками жирных дроздов, подвешенными за лапы зайцами и маленькими молочными поросятами, полностью очищенными и готовыми к насаживанию на вертел.
А среди всего этого сияли, словно падающие звезды, очаровательные белокурые галльские цветочницы, которые пришли сюда, веселые и распевающие, словно жаворонки, купить у селян, привезших целые охапки цветов, белые нарциссы, голубые гиацинты и розы всех цветов и оттенков, от желто-соломенного до темно-пурпурного.
Нетрудно понять, какое удивление подобная суматоха должна была вызывать у ребенка, который прежде видел лишь устраивавшийся раз в неделю рынок в маленьком городке в Апулии.
В конце концов нам удалось пробиться сквозь всю эту толпу и добраться до Триумфальной дороги; выйдя на нее, мы с трудом прошли между Масляным рынком и двумя храмами — Матуты и Фортуны, обогнули Эквимелий и оказались перед дверью, над которой на мраморной дощечке были выбиты следующие слова:
Мы постучали, а точнее постучал отец, ибо я с некоторой дрожью приблизился к этому храму знаний.
Нам открыла старуха, в обязанности которой входило умывать юных учеников, а также тех, кто, будучи постарше, избегал этого ежедневного туалета.
Мы осведомились, можно ли увидеться с магистром Пупиллом Орбилием.
— Он проводит урок, — ответила старуха, указывая нам на дверь.
Жест ее, впрочем, был излишним, так как шум, доносившийся до нас со стороны этой двери, достаточно ясно давал нам знать, что именно там находятся учитель и его ученики.
Приоткрытая дверь позволила мне увидеть картину, предназначенную скорее для того, чтобы заставить меня отступить на три шага, нежели сделать шаг вперед.
Облаченный в длинный плащ, заменяющий у греков римскую тогу и носящий название паллий, с двумя письменными приборами, привешенными к поясу, магистр Орбилий, держа в руке многохвостую плетку, стегал ученика, который, если верна старинная латинская поговорка: «Кто крепко любит, тот сильно бьет», явно был горячо любим своим преподавателем.
Впечатление, испытанное мною при виде этого зрелища, дало себя знать признаками, в которых нельзя было ошибиться, и я думаю, что если бы шум, который мы произвели, открывая дверь, не заставил учителя обернуться, то мой бедный отец тихо затворил бы ее и отправился бы на поиски другого преподавателя, менее сведущего, возможно, но и менее готового орудовать плеткой.