Он начал свою речь. Все заговорщики тотчас же обступили Цезаря: решающий момент настал.
Цезарь взирал на них без всякой тревоги, полагая, что находится в окружении друзей.
На просьбу Тиллия Кимвра он ответил отказом; впрочем, то, что в ней будет отказано, было известно заранее.
Это стало поводом еще плотнее стиснуть его со всех сторон, и поводом этим воспользовались.
Все простирали к Цезарю руки, словно моля его.
Но он, отвергая их настояния, промолвил:
— Это бесполезно. Я решил, что при моей жизни Кимвр не вернется в Рим.
Затем, чувствуя, что ему становится душно, он попытался отстраниться от наседавшей на него толпы.
Но Тиллий обеими руками схватил его тогу, потянул на себя и рывком обнажил ему плечо.
— Ах так! — воскликнул Цезарь. — Это уже не просьба, это насилие!
Путей к отступлению у заговорщиков больше не было.
Каска, стоявший позади Цезаря, выхватил кинжал и первым нанес удар.
Но, поскольку Цезарь, выведенный из терпения, подался вперед, чтобы подняться, клинок скользнул по плечу и лишь слегка поцарапал его.
— Каска, негодяй, что ты делаешь?! — вскричал он.
И, схватив кинжал Каски одной рукой, другой он ударил его стальным грифелем, который служил ему для писания на восковых табличках.
— Друзья, — по-гречески крикнул Каска, — на помощь!
В ответ на этот призыв одни заговорщики выхватили кинжалы, другие — мечи и все вместе бросились на Цезаря.
В какую бы сторону он ни поворачивался, он видел и чувствовал лишь направленные на него клинки.
Однако этот человек, прошедший через кровавые битвы, ничуть не казался испуганным таким зрелищем и, вырвав из рук убийц один из этих мечей, намеревался, несомненно, дорого продать свою жизнь, как вдруг среди заговорщиков он заметил Брута.
При виде его он выпустил из рук клинок и, не произнеся никакой другой жалобы, никакого другого упрека, кроме слов: «И ты, сын мой!», накинул себе на голову тогу и подставил свое тело под удары мечей и кинжалов.
Но, странное дело, он оставался стоять, и потому убийцы принялись с удвоенной яростью наносить ему удары, поранив при этом друг друга.
В итоге у Брута оказалась рассечена рука.
Наконец, Цезарь рухнул у подножия статуи Помпея.
Он был мертв.
Тогда Брут вознамерился произнести речь и восхвалить совершенное им деяние, однако кругом царило ужасающее смятение и те сенаторы, что не состояли в заговоре, бросились к выходам, крича: «Убийство! Цезаря убивают!»
Вслед за ними, с криком «Цезарь мертв!», наружу бросились те, кто видел, как Цезарь упал.
Тотчас же начавшаяся в сенате сумятица перекинулась на Форум, а с Форума — на улицы города.
Одни запирали двери своих домов и прятались внутри.
Другие, напротив, оставив открытыми свои лавки и опустевшими свои меняльные столы, устремлялись к портику Помпея в надежде, что, возможно, добегут вовремя и успеют предотвратить убийство.
В разгар этой сумятицы обратились в бегство два человека, которые опасались за собственную жизнь.
То были Антоний и Лепид, два ближайших друга Цезаря.
Другие сенаторы, напротив, присоединились к заговорщикам, которые собрались в кучу и которых легко было узнать по их обнаженным и обагренным кровью мечам.
Все вместе они спустились по ступеням портика Помпея и направились на Форум.
Что же касается трупа, то он так и остался лежать в луже крови.
Все подходили взглянуть на него, но никто не осмеливался притронуться к нему.
Наконец, трое рабов подняли его, взвалили на носилки и отнесли домой.
Кальпурния уже знала о своем несчастье и поджидала труп супруга, стоя у двери своего дома.
Послали за врачом Антистием.
Увы, Цезарь был мертв; врач насчитал на его теле двадцать три раны.
Лишь одна из них, нанесенная в грудь, оказалась смертельной.
Однако события развивались совсем не так, как замышляли заговорщики.
Предполагалось, что, когда Цезарь будет убит, его тело проволокут по улицам и бросят в Тибр.
После этой расправы все его имущество конфискуют, а все его постановления объявят недействительными.
Однако заговорщики не осмелились осуществить свой замысел. Они опасались Антония и Лепида. Антоний был консулом, а Лепид — начальником конницы.
Оба они могли появиться с минуты на минуту: один — со своими солдатами, другой — со своими ликторами.
Более того, никто не знает, что делали заговорщики в оставшееся время этого дня.
Казалось, что, напуганные своим ужасным деянием, они просто попрятались.
На другой день Брут, Кассий и другие убийцы явились на Форум и обратились с речами к народу.
Однако их встретили ледяным молчанием.
Народ чтил Брута, но явно скорбел о Цезаре.
Видя это, заговорщики удалились на Капитолий, как если бы желали отдаться под защиту богов.
Тем временем сенат собрался и приступил к совещанию.
Антоний, Планк и Цицерон предложили объявить всеобщую амнистию и особым указом обеспечить заговорщикам полную безопасность. Кроме того, сенату следовало решить, какие почести должны быть им оказаны.
Затем, поскольку заговорщики потребовали предоставить им заложников, Антоний отправил им своего сына.
После этого заговорщики спустились вниз и собрались в сенате, где был торжественно заключен мир.
В знак полного примирения Брут отправился ужинать к Лепиду, а Кассий — к Антонию.
Что же касается остальных заговорщиков, то одних повели к себе их друзья, а других — просто знакомые, дабы побрататься с ними, как это сделали Лепид с Брутом и Антоний с Кассием.
Назавтра сенат собрался снова.
В этот день Антонию были оказаны самые торжественные почести. Его поблагодарили за то, что он пресек междоусобную войну в самом зародыше. После этого распределили провинции.
Брут, которого сенат осыпал похвалами, получил остров Крит; Кассий — Африку; Требоний — Азию; Кимвр — Вифинию, а Брут Альбин — ту часть Галлии, что лежит по берегам Пада.
К несчастью, забыли об Антонии. Однако Антоний был не из тех, кто готов удовольствоваться простыми благодарностями.
И потому среди народа стал распространяться слух, что существует некое завещание Цезаря.
Как уверяли, оно было отдано на хранение старшей весталке.
То было уже третье завещание, составленное Цезарем, и, как добавляли, своими последними распоряжениями он назначил трех новых наследников: трех своих внучатых племянников.
Первым был Октавий, и ему одному он оставлял три четверти наследства;
вторым — Луций Пинарий;
третьим — Квинт Педий.
Каждому из этих двоих он оставлял по одной восьмой своего имущества.
Кроме того, он усыновлял Октавия и давал ему свое имя.
Децим Брут — тот, кто явился за ним домой, — был включен в число его наследников второй очереди.
Цезарь завещал римскому народу свои прекрасные сады над Тибром, которые я в детстве увидел по приезде в Рим, а также по триста сестерциев каждому гражданину.
Все эти слухи, распространявшиеся приверженцами Цезаря, приводили к появлению людских сборищ на улицах города.
Когда убийцы вознамерились бросить тело Цезаря в Тибр, у них были для этого доводы.
Бросить тело Цезаря в Тибр означало предотвратить его похороны и, следовательно, устранить повод для массового скопления народа.
А главное, предотвратить траурные речи, ведь именно траурных речей нужно было опасаться прежде всего.
Но, коль скоро тело Цезаря отнесли его вдове, никакой возможности предотвратить похороны не было. Возникло предложение провести их скрытно, но что скажет в ответ на это народ?
Кассий держался мнения, что лучше пойти на любой риск, чем устраивать похороны; однако Антоний, у которого были свои расчеты, так настойчиво упрашивал Брута, что в конечном счете Брут уступил.
Брут уже допустил одну ошибку, пощадив Антония; теперь он совершил вторую ошибку, уступив ему.
В итоге в день похорон тело Цезаря было выставлено перед его домом. Весь народ собрался перед этим домом и на соседних улицах.
Появился Антоний. Все знали, что он был лучшим другом Цезаря, и его встретили единодушными рукоплесканиями.
В руке он держал развернутый свиток; то было завещание Цезаря. Он показал его народу, подав при этом знак, что хочет говорить.
Тотчас же в толпе послышались голоса: «Тихо, Антоний хочет говорить!» Установилась тишина.
Стоя на верхней ступени портика, Антоний зачитал завещание. Голос у него был сильный и звучный, так что ни одно его слово не осталось неуслышанным.
И тогда народ узнал, что, заботясь о нем даже после своей смерти, Цезарь действительно оставил ему свои сады над Тибром и по триста сестерциев каждому гражданину.
Толпа разразилась криками, плачем и стенаниями.
Антоний приказал поднять тело Цезаря и перенести его на Марсово поле.
В траурном шествии участвовал весь народ.
Погребальный костер Цезаря возвели на Марсовом поле, рядом с гробницей его дочери Юлии, той самой жены Помпея, которую Помпей так горько оплакивал и в смерти которой так быстро утешился.
Чтобы выставить тело на всеобщее обозрение, напротив ростральной трибуны соорудили вызолоченное подобие храма Венеры Прародительницы.
Внутри него поместили погребальное ложе из слоновой кости, покрытое золотыми и пурпурными тканями. С трофея, установленного в изголовье ложа, свешивалась окровавленная одежда, в которой Цезарь был убит.
С самого утра на площадях и улицах начали устраивать погребальные игры. Пьесы, поставленные на этих играх, были отобраны Антонием; среди прочих была сыграна пьеса «Аякс» Пакувия, где имелся стих, целиком и полностью приложимый к убийцам Цезаря:
Не для того ль я спас им жизнь, чтоб пасть от их руки?
Когда этот стих прозвучал, он был встречен бешеными рукоплесканиями, свидетельствующими о том направлении, какое приняло настроение народа.
И вот среди этого разгорающегося волнения похоронное шествие тронулось в путь.