Один только Цицерон, естественный враг Антония, Цицерон, которого письма Антония не смогли заставить встать на сторону Цезаря, мог бы противодействовать этому захвату власти Антонием.
Но Цицерон никогда не отличался храбростью, а теперь ее было в нем еще меньше, чем прежде; он старел; ему исполнилось шестьдесят три года.
Сам по себе Антоний не так уж страшил Цицерона; Цицерон знал, что Антоний пьяница, грубиян, распутник, мот, но Антоний, как я уже говорил, не был злым по натуре.
Однако у него было два повода испытывать ненависть к Цицерону.
Он был пасынком Лентула и мужем Фульвии.
Так что Цицерон приготовился покинуть Рим и в качестве легата присоединиться к своему зятю Долабелле, который был консулом и, следовательно, коллегой Антония.
Напомним, что, будучи зятем Цицерона, Долабелла, тем не менее, был цезарианцем.
Цицерон уже было собрался уехать, как вдруг оба консула, назначенные преемниками Антония и Долабеллы, явились к нему и попросили его не покидать Рим.
Это были почтенные и заслуженные люди; звали их Гирций и Панса.
Они пришли с предложением договориться с ним о взаимном содействии, если он останется в Риме и поможет им прийти к власти, и брали на себя обязательство сокрушить могущество Антония, как только вступят в должность.
Но Цицерон был охвачен страхом, и они смогли добиться от него лишь одного: отказавшись от поездки к Долабелле, он согласился отправиться в Афины и вернуться в Рим, когда, придя к власти, новые консулы обеспечат его безопасность.
Цицерон и в самом деле уехал и погрузился на судно в Регии; как он и говорил, намерение его состояло в том, чтобы отправиться в Афины, однако противные ветры дважды помешали ему прибыть туда и вынудили его сделать остановку в Сиракузах.
Там он получил свежие вести из Рима.
Новости эти заключались в том, что Антоний полностью переменился, что он во всем покорен сенату и что Брут и Кассий скоро вернутся в Рим. Цицерон встретился в Велии с Брутом, и следствием этой встречи стало его решение возвратиться в Рим.
В итоге он написал нескольким своим друзьям, извещая их о своем скором возвращении. Эти несколько друзей известили других. Цицерон был воплощением интересов деловых людей, банкиров, ростовщиков — короче, всех тех, кто во времена гражданских войн именуют себя партией благонамеренных. Чувствовалось, что им нужен был противовес этому пьянице Антонию. И потому Цицерону было устроено торжественное чествование в духе тех триумфов, какие я наблюдал собственными глазами.
Он немедленно отправил Бруту письмо, написанное в самых радужных тонах.
Это изъявление всеобщей любви к Цицерону обеспокоило Антония.
Он созвал сенат. Антоний хотел понять, как ему вести себя дальше.
Цицерон был приглашен на это заседание.
Приглашение весьма напоминало приказ, однако запасов мужества на два дня подряд у Цицерона не было. Он остался в постели, ответив, что слабость, испытываемая им после утомительного путешествия, мешает ему выйти из дома.
Эту отговорку Антоний оценил по достоинству и, как если бы у него было желание немедленно показать Цицерону, насколько он намерен соблюдать по отношению к нему осторожность, послал солдат с поручением пригласить его явиться в сенат.
На случай, если он ответит на это приглашение отказом, солдаты имели приказ сжечь дом прославленного оратора.
К счастью, несколько друзей Антония помешали солдатам исполнить данное им поручение.
Это насилие возымело действие, противоположное тому, на какое рассчитывал Антоний. Оно возмутило Цицерона и, возмутив его, вернуло ему мужество.
Он велел передать, что, коль скоро его ждут в сенате, он явится туда на другой день не только для того, чтобы лично отчитаться за свой образ действий, но и с целью потребовать, чтобы за свое поведение отчитались другие.
Отличный ход! Теперь в свой черед испугался и не явился в сенат Антоний.
Его отсутствие сделало Цицерона грозным, и он выступил против него со своей первой филиппикой.
Филиппики навсегда останутся образцом красноречия. Но вполне возможно, что однажды кто-нибудь спросит, почему, в то время как речи Цицерона против Катилины называются катилинариями, его речи против Антония именуются филиппиками?
Дело в том, что за четыре столетия до этого Демосфен выступил со своими филиппиками, направленными против македонского царя Филиппа, отца Александра Великого, и Цицерон, будучи большим поклонником Демосфена и находясь в похожем положении, заимствовал у великого афинского оратора название его великолепных речей.
Первая филиппика Цицерона была произнесена 2 сентября 711 года от основания Рима.
В промежуток между первой и второй филиппиками в Рим прибыл Октавий, носивший теперь как приемный сын диктатора имя Гай Юлий Цезарь Октавиан.
Ему предстояло встать на сторону одного из двух противников: либо Цицерона, либо Антония.
Октавиан был слишком осторожен, чтобы встать на ту или другую сторону, не отдавая себе отчета в том, какие шансы на успех имеет та, к которой он примкнет. Чтобы взвесить эти шансы, он должен был увидеть людей, представлявших оба политических настроения, и изучить вождей противоборствующих станов.
Кстати говоря, я часто слышал из уст самого императора, что в своих первых действиях он руководствовался советами двух человек:
Филиппа, своего отчима, который после смерти Октавия Старшего женился на его вдове,
и Марцелла, своего зятя, который был первым мужем его сестры, Октавии Младшей.
Молодому человеку следовало начать с визита к Антонию.
Он явился к нему домой.
Впрочем, в цели этого визита Октавиана, и Октавиан настаивал на этом, не было никакой политики: молодой человек всего-навсего пришел повидаться со своим приемным отцом.
Но, беседуя со своим приемным отцом, молодой человек все же ввернул словечко по поводу четырех тысяч талантов, которые Кальпурния доверила Антонию.
По тому, как Антоний воспринял этот заход, Октавиану было нетрудно догадаться, что Антоний уже растратил часть доверенных ему денег.
И Октавиан это понял.
— Разумеется, — поспешил добавить он, — я говорю тебе об этих деньгах не ради самого себя, не как наследник трех четвертей состояния Цезаря, а из-за обещанных трехсот сестерциев на каждого гражданина.
В ответ Антоний стал насмехаться над этим притязанием Октавиана вмешиваться в дела между народом и Цезарем.
— Ах, юноша! — воскликнул он. — Да ведь это безумие, в твоем возрасте, имея так мало друзей и не выказав еще никаких способностей, принимать наследство Цезаря.
Затем, покачав головой, он добавил:
— Поверь мне, это ноша непосильна для девятнадцатилетнего молодого человека.
Однако Октавиан продолжал настаивать на обещанных трехстах сестерциях, ни слова не говоря о том, принимает он наследство Цезаря или нет.
— Посмотрим, — ответил Антоний, жестом давая знать Октавиану, что, по его мнению, их спор слишком затянулся.
Ничего другого Октавиану добиться не удалось, и он ушел. Антоний или уже растратил эти четыре тысячи талантов, или хотел присвоить их себе.
Но прежде всего, и это было совершенно ясно, он хотел оставаться душеприказчиком Цезаря.
Оставался еще Цицерон.
И Октавиан направился к Цицерону.
Цицерон по-прежнему питал к Октавиану определенную слабость после привидевшегося ему сна, о котором я рассказал выше.
Вновь увидев его в этот критический момент, Цицерон подумал, что сам Юпитер послал к нему Октавиана, и приветствовал его по-гречески.
Октавиан залился краской: он не слыл знатоком языка Гомера.
В моих глазах император всегда олицетворял собой дух латинян, борющийся против засилья иноземных богов и иноземных обычаев.
Октавиан признался в неспособности говорить на языке, которым Цицерон владел в совершенстве. Цицерон раздулся от гордости. Октавиан польстил его самолюбию и одержал победу.
В ходе первой же встречи все было договорено.
Цицерон предоставил в помощь молодому Цезарю свое красноречие, а молодой Цезарь предоставил в помощь Цицерону свое оружие и своих солдат.
Все это было направлено против Антония.
Все претило Цицерону в Антонии.
Все удовлетворяло Цицерона в Октавиане.
Антоний в присутствии плебея Цицерона во всеуслышание восхвалял благородство своего происхождения. Он притязал на то, что происходит от Геркулеса.
У Октавиана никаких притязаний в этом отношении не было. Он принадлежал к всадническому роду, точь-в-точь как Цицерон Младший. Он не происходил от бога, он шел к тому, чтобы стать богом.
Антоний после смерти Цезаря выдавал себя за самого великого полководца своего времени. Он утверждал, что все общественные вопросы следует разрешать при помощи сабли, тогда как Цицерон говорил: «Cedant arma togae».[85]
Октавиан открыто признался в отсутствии у него склонности к сражениям и в своем глубоком невежестве в вопросах стратегии. Перикл был для него куда более великим человеком, нежели Фемистокл, Мильтиад и Эпаминонд.
Антоний был цезарианцем; он воевал вместе с Цезарем, тогда как Цицерон примкнул к Помпею и наряду с Катоном охранял обозы. Антоний помог Цезарю одержать победу при Фарсале, и его ненавидели все эти красивые и знатные молодые люди, чьи лица он изуродовал шрамами.
Октавиан не был замаран участием в гражданской войне: он не вставал ни на сторону Цезаря, ни на сторону Помпея. Он явился в Рим, словно новая и неведомая восходящая звезда.
Так что Октавиан полностью подходил Цицерону.
Что же касается самого Октавиана, то он прекрасно понимал, что ничего нельзя сделать без солдат и народа.
Солдаты были на его стороне, поскольку он был племянником Цезаря.
Народ должен был встать на его сторону, так как он намеревался выплатить гражданам завещанные им Цезарем деньги.
Октавиан приказал вывесить на Форуме объявление, что, поскольку Антоний отказался вернуть четыре тысячи талантов, отданные ему на хранение Кальпурнией, он собирается распродать часть имущества Цезаря, которое досталось ему по завещанию диктатора, и оплатить его долг.