Мы остались одни.
И тогда Брут, на протяжении всего пути не сказавший мне ни слова о том, что заставило его отправиться к Кассию, поведал ему о том, что произошло ночью, и попросил его высказать свое мнение по поводу видений.
Кассий опустил голову на ладони и задумался.
— Послушай, — произнес он после минутного молчания, — я часто спорил с тобой о материях такого рода; но вот рядом с нами Гораций, и он, будучи, как и я, последователем учения Эпикура, скажет тебе, что один из принципов нашей философии состоит в том, что не все, что мы видим или же чувствуем, — истинно. Ощущение есть нечто расплывчатое и обманчивое, а мышление с необычайною легкостью сочетает и претворяет воспринятое чувствами в любые мыслимые образы предметов, даже не существующих в действительности. Ведь эти образы подобны отпечаткам на воске, и человеческая душа, которой свойственно не только воспринимать их, но и создавать самой, способна сама по себе, без малейших усилий, придавать им самые различные формы. Это видно хотя бы на примере сновидений, силою воображения создаваемых почти из ничего, однако же насыщенных всевозможными картинами и событиями… То, что я говорю тебе, Брут, истинно для всех, а тем более истинно для тебя, ибо тело твое, измученное непосильными трудами, колеблет и смущает разум.[90] Теперь о духах, — продолжал Кассий. — Мы не верим в их существование, а если они и существуют, то не могут иметь ни человеческого обличия, ни голоса, и власть их на нас не распространяется. Я бы, впрочем, хотел, чтобы все было иначе — тогда мы с тобою, возглавляя самое священное и самое благородное из всех людских начинаний, могли бы полагаться не только на пехоту, на конницу и на многочисленный флот, находящиеся под нашим командованием, но и на помощь богов.
Брут тяжело вздохнул, поднялся и вышел, произнеся лишь одно слово:
— Загадка!
Удалившись от палатки Кассия, он повернулся в мою сторону и спросил:
— Ну а ты, Гораций, что ты думаешь обо всем этом?
Я был вынужден признаться ему, что, будучи, подобно Кассию, эпикурейцем, придерживаюсь его мнения в отношении этого призрака, то есть полагаю, что Брут стал жертвой обмана своих чувств.
— Тем не менее, — сказал Брут, — я видел его и слышал.
И затем добавил:
— Ну а если, как он мне угрожал, я снова увижу его при Филиппах?
— В таком случае, — ответил я, — мне остается высказать лишь одно желание: быть там в тот момент, когда он явит себя.
Но Брут покачал головой и промолвил:
— Да нет, он лишь ради меня одного придет и лишь мне одному явит себя.
Затем он умолк и, как обычно, погрустнел.
Примерно в два часа пополудни войска выступили в поход. Я командовал частью авангарда и шел впереди него.
Внезапно два орла, парившие в небе, опустились на передовые знамена.
Я тут же послал к Бруту центуриона, чтобы сообщить ему об этом предзнаменовании.
Центурион вернулся. Вот что сказал ему Брут:
— Поздравь Флакка с этим предзнаменованием и скажи ему, чтобы он берег этих орлов и кормил их. Все будет хорошо, если они не улетят.
Я изо всех сил заботился об этих орлах, кормил их на протяжении всего пути, и они оставались с нами до самых Филипп.
Однако накануне битвы они улетели.
Предзнаменование это сильно испугало Брута.
XXIX
Начало военных действий. — Брут и Кассий неожиданно нападают на авангард Антония. — Искупительные жертвоприношения Цезаря Октавиана и Брута. — Зловещие знамения. — Кассий предлагает отсрочить сражение; Брут настаивает, чтобы оно было дано немедленно. — Большинство присоединяется к мнению Брута. — Брут и Кассий заключают между собой договор о жизни и смерти. — Бездействие Октавиана, вызванное сновидением. — Первая битва при Филиппах. — Брут одерживает победу, Кассий терпит поражение. — Кассий посылает Титиния на разведку. — Роковая ошибка Кассия. — Полагая, что Брут разгромлен, а Титиний взят в плен, Кассий приказывает Пиндару убить его. — Титиний, невольно став виновником этой смерти, убивает себя у тела своего военачальника.
Двигаясь в северном направлении, Брут и Кассий принудили к подчинению те несколько городов, оказавшихся на их пути, что были способны встать на сторону Октавиана и Антония.
Они переправились через Геллеспонт и следовали вдоль берегов Фракии, в то время как их флот продвигался вперед по водам залива, именуемого Фасосским морем.
Авангард Антония и Октавиана уже встал лагерем в местности, именуемой Теснинами, напротив горы Символ, одного из отрогов Пангейских гор.
Командовал авангардом Норбан.
Далекий от мысли, что Кассий и Брут находятся так близко от него, он оказался окружен нашими войсками в тот момент, когда менее всего этого ждал, и, вынужденный покинуть свои позиции, оставил в плену у нас значительную часть своей армии.
Она едва не попала туда вся целиком вместе с ним.
Кассий и Брут намеревались броситься в погоню за ним, как вдруг им стало известно, что Антоний, с невероятной быстротой совершая усиленные дневные переходы, пришел на помощь своему легату.
Октавиан был болен и потому задержался; он появился лишь через неделю после Антония.
Задолго перед тем Кассий и Брут уже заняли позиции на склоне горы, у подножия которой построены Филиппы; обращенная к противнику сторона боевого расположения их войска была защищена небольшим ручьем, который берет начало на этой горе и впадает в море.
Лагерь Брута был ближе к Филиппам, лагерь Кассия — ближе к морю.
Войско Октавиана и Антония целиком опиралось на Стримон.
Пространство, заключенное между безымянным ручьем, на берегу которого мы встали лагерем, и Стримоном, то есть равнина, где разыгралась битва, которую я намереваюсь описать, называется Филиппийскими полями.
Октавиан расположил свой лагерь напротив Брута, Антоний — напротив Кассия.
Никогда еще, даже при Фарсале, две столь крупные римские армии не противостояли друг другу.
Войско Брута, в которое входил и я, по численности намного уступало войску Октавиана, но, благодаря красоте вооружения, большей частью сверкавшего золотом и серебром, отличалось от него своим великолепием.
Будучи сам скромным и непритязательным, Брут позволял своим солдатам и командирам роскошество в вооружении. Он был убежден, что, когда человек обороняется, он одновременно защищает и свое вооружение и, чем это вооружение богаче, тем лучше он его защищает.
Чувствовалось, что близится решающий час, и все готовились к сражению.
Октавиан приказал раздать своим солдатам по малой мерке зерна и по пять драхм по случаю искупительного жертвоприношения.
Что же касается Брута, то он произвел очистительные обряды над своим войском прямо под открытым небом и, чтобы подчеркнуть скупость Октавиана, раздал по пятьдесят драхм всем своим солдатам.
Во время этой церемонии те два орла, что не покидали нас от самых Сард, внезапно взлетели и так и не вернулись.
То было не единственное дурное предзнаменование, и вечером, беседуя между собой, Брут и Кассий решили ничего не говорить о нем солдатам.
Тем же утром ликтор, несший фасции перед Кассием, подал ему венок верхом вниз.
За несколько дней до этого, во время религиозной церемонии, человек, который нес золотую статую Победы, принадлежавшую Кассию, оступился, и статуя упала на землю.
Целыми днями над двумя нашими лагерями летали огромные стаи хищных птиц.
Наконец, внутри лагерных укреплений собралось несколько пчелиных роев, и потому прорицатели, сочтя такие скопления дурным знаком, распорядились огородить это место и вывести его за пределы лагеря.
Невзирая на свои эпикурейские убеждения, которые начисто отвергают влияние знамений на события, Кассий начал поддаваться тревоге. И потому, имея в своем распоряжении прекрасный флот, полностью избавлявший его от беспокойства по поводу продовольственного снабжения, он, вероятно, хотел затянуть борьбу до зимы.
Брут, напротив, в любых обстоятельствах настаивал на том, чтобы поскорее дать сражение. Он спешил вернуть свободу отечеству, либо хотя бы избавить от стольких зол людей, измученных поборами на войну и множеством других невзгод, которые она влекла за собой.
Однако утвердило его в этом мнении прежде всего то, что, с одной стороны, его конница брала верх во всех стычках, а с другой стороны, участились случаи дезертирства солдат, из республиканского лагеря переходивших на сторону Антония и Октавиана.
Поскольку возникло разногласие между Брутом, желавшим как можно скорее дать сражение, и Кассием, желавшим повременить с ним, был созван военный совет, на котором присутствовали все старшие командиры.
Началось обсуждение вопроса.
Каждый из главнокомандующих выступил в свой черед и привел свои доводы.
Самым существенным доводом со стороны Брута стало напоминание о повальном дезертирстве. Каждый день более шестидесяти солдат переходили в лагерь Октавиана.
Добавим к этому, что Брут был одарен захватывающим красноречием, и потому несколько друзей Кассия, которые, как он полагал, придерживались его мнения, после выступления Брута изменили свои взгляды и встали на его сторону.
Но один из друзей Брута, напротив, перешел на сторону Кассия.
Это был Аттелий.
Он предложил переждать зиму.
— Ну и что ты выгадаешь, дождавшись следующего года? — спросил его Брут.
— Да хоть проживу на год дольше, — ответил Аттелий, — и то, на мой взгляд, неплохо.
Этот ответ, чересчур откровенно, возможно, отразивший взгляды того, кто так высказался, возмутил остальных командиров, заставив многих из них присоединиться к мнению Брута, и потому большинством голосов решено было дать сражение на другой день.
Брут ликовал; исполненный надежд, он позвал нас отужинать у него и весь вечер провел в беседах с нами о поэзии и философии; затем, отпустив нас пораньше, чем обычно, он лег спать, посоветовав нам последовать его примеру, чтобы наутро быть полными сил.