Что касается приюта, то рудокоп мог предоставить мне кров, даже не заставляя меня сворачивать с дороги. Пройдя по той же тропе еще две лиги, я обнаружу его хижину, а в хижине — его жену и двух ребятишек.
Я расскажу женщине, что повстречался с ее мужем, что это он направил меня к своему жилищу и что в мои планы входит остаться на какое-то время в их хижине, а затем добраться до моря.
Что же касается проводника, способного отвести меня к Абдерскому заливу, то беспокоиться об этом мне не нужно: хижина рудокопа находится всего лишь в трех милях оттуда, и его жена, дочь рыбака, может послужить мне провожатой.
Я дал славному человеку золотую монету и продолжил свой путь.
Как он и говорил, я обнаружил хижину, женщину и двух ребятишек и оставался там с третьего до десятого часа дня.
С наступлением темноты мы вышли из дома и где-то через час были на берегу залива, в доме рыбака.
Там я к великой своей радости узнал, что новость о разгроме флота триумвиров была достоверной и что те суда, которые я видел издалека и на борту которых находились солдаты и продовольствие, принадлежали к флоту республиканцев.
У меня была надежда, что Брут, если ему удалось вырваться из вражеских рук, обретет убежище на кораблях своего флота и еще сможет противостоять на море Октавиану и Антонию.
Во втором часу ночи я попрощался со славной женщиной, дав ей второй филиппус, и сел в лодку ее отца.
Два красивых и рослых парня, сыновья старого рыбака, взялись за весла, тогда как сам он сел у кормила.
Наша лодка бесшумно скользила по водам прекрасного Фасосского залива, где оставалось еще около трехсот судов, принадлежавших партии, вождей которой больше не было в живых.
В тот момент, когда мы шли вдоль косы, где сглаживается и сходит на нет один из отрогов Пангейских гор, мы услышали чей-то крик:
— Эй, рыбак, ко мне!
Одновременно послышался всплеск от падающего в воду тела.
Я понял, что это какой-то беглец, пытающийся, подобно мне, обрести спасение на кораблях республиканского флота, и распорядился не только остановить ход лодки, но и направить ее в ту сторону.
Вскоре мы увидели, как в лунной дорожке на поверхности моря показался пловец, с силой рассекавший воду; я говорю «воду», а не «волны», ибо море было гладким как зеркало.
Гребцы навалились на весла с удвоенной силой.
Оставалось еще несколько взмахов весел, чтобы оказаться рядом с пловцом.
Едва стало возможно хоть как-то различать черты его лица, я начал пристально всматриваться в него, и, по мере того как он приближался к нам, а мы приближались к нему, мне стало все больше казаться, что я узнаю его.
Наконец, когда мы оказались всего лишь в нескольких шагах друг от друга, я встал в лодке и крикнул:
— Это ты, Помпей Вар?
Резким усилием он по пояс выпрыгнул из воды и радостно вскричал:
— Квинт Гораций! Благодарю бессмертных богов!
Загребая одной рукой, он протягивал мне другую, и, как только он оказался рядом с нами, я схватил его за протянутую руку и помог ему забраться в лодку.
Позднее, когда мы оба вернулись в Рим, я посвятил ему одну из своих од, которая бесспорно произвела определенное впечатление из-за содержащихся в ней подробностей.
Понятно, что первые минуты, последовавшие за этой встречей, ушли на обмен вопросами.
Я мог сообщить ему очень мало, поскольку покинул поле боя до него, в тот момент, когда решил, что Брут схвачен.
Что же касается Помпея Вара, то он стойко держался, сражаясь подле Марка Катона, но, когда тот был убит, решил отступить и вернулся в лагерь. Там, заметив Статилия в ту самую минуту, когда тот, как и было условлено у него с Брутом, подал сигнал зажженным факелом, он бросился к нему. И тогда Статилий рассказал ему, где находится Брут, и предложил отвести к нему.
Однако по дороге они наткнулись на отряд цезарианцев. Статилий, как уже говорилось, был убит, но Помпею Вару удалось бежать.
На рассвете, после долгих поисков, он обнаружил тело Брута, которое не имело никакого иного караула, кроме рыдавшего подле него Стратона.
И вот тогда, из уст самого Стратона, он узнал все подробности, изложенные нами выше.
Затем, спасаясь бегством, он, подобно мне, пересек Пангейскую долину, питаясь чем попало и выпрашивая хлеб у фракийских горцев; наконец, он достиг берега моря, намереваясь, подобно мне, добраться до кораблей республиканского флота. Увидев безобидную рыбацкую лодку, он окликнул ее, бросился в море и доплыл до нас.
Я чувствовал величайшую радость и ощущал себя в десять раз сильнее.
Какова бы ни была моя участь, мне предстояло разделить ее с другом.
Мы направились к кораблю, лежащему в дрейфе ближе всего к нам. Не вызывало сомнения, что командиры флота уже знали о том, что произошло на суше, ибо все суда, вместо того чтобы стоять на якоре, как это делалось в спокойное время, были под парусами и напоминали стаю испуганных птиц, готовых распустить на ветру крылья и обратиться в бегство.
Увидев, что мы гребем к нему, нас окликнули с корабля и спросили, кто мы такие.
И тут, прежде чем я мог помешать ему, мой друг ответил:
— Друзья Брута!
Такой ответ, прозвучавший на другой день после столь страшного поражения, был весьма неосторожным.
К счастью, те, к кому мы обратились, остались верны нашему делу.
Нам велели приблизиться.
Через несколько мгновений мы уже были на борту.
О поражении Брута морякам было известно, но вот о его смерти они ничего не знали; именно мы доставили им эту печальную весть.
На рассвете наш корабль подал другим судам уведомительные сигналы; сплотившись, весь флот сосредоточился позади острова Фасос. Там все командиры кораблей собрались на борту галеры Антистия, того самого друга Брута, на встречу с которым мы в свое время отправились в Карист и который передал ему пятьсот тысяч драхм из тех денег, какие он вез в Италию.
Позднее Антистий связал свою судьбу с Брутом и получил от него командование одной из частей флота, главноначальствующим над которым был Домиций Агенобарб.
Все собравшиеся единодушно решили сохранять верность если и не Бруту и Кассию, которых более не было в живых, то, во всяком случае, партии республиканцев.
Стало быть, предстояло присоединиться к флоту Секста Помпея в водах Сицилии.
Но перед этим желательно было узнать последние новости о сухопутной армии, и, чтобы отправиться за ними, требовался доброволец.
Сделать это вызвался некий грек из Македонии, матрос на борту подобравшего нас судна, и рыбак, который нас туда доставил, за определенное вознаграждение взялся высадить его на берег, а затем ждать возле устья Стримона.
Впрочем, грек этот был отличным пловцом; в случае погони он бросился бы в реку, а если бы рыбака не оказалось в условленном месте, должен был идти вдоль морского берега до самой близкой к Фасосу точке на побережье, броситься в море и вплавь добраться до острова, удаленного оттуда всего лишь на семь или восемь миль.
Он отбыл в ту же минуту, чтобы как можно ближе подойти к берегу, на который ему предстояло высадиться ночью.
Его намеревались ждать три дня.
Однако уже на другой день все увидели, как возвращается лодка, которая его увезла. Одной ночи ему оказалось достаточно, чтобы собрать все сведения, интересовавшие Антистия.
Он подтвердил все то, что Помпей Вар сообщил о смерти Брута, но к этому первому рассказу добавил сведения о почестях, которые Антоний оказал телу своего врага.
Что же касается Октавиана, то его никто не видел. Он был по-прежнему болен. Казалось очевидным, что этот молодой человек, отличавшийся, как все уверяли, слабым здоровьем, должен был вот-вот умереть, и тогда вся власть перешла бы к Антонию. (Единственный признак своего существования, который был в состоянии подать Октавиан, это потребовать у Антония голову Брута.)
Теперь, несомненно, должны были начаться новые преследования, поскольку в случае победы триумвиры обещали по пять тысяч драхм каждому солдату.
Эти новости лишь утвердили Антистия в его намерении присоединиться к Сексту Помпею.
Я попросил, чтобы по пути меня высадили в Брундизии или в Таренте. У меня не было никаких вестей об отце с тех пор, как я покинул Италию. Ну а там я их получу, и, какими бы жестокими ни были преследования, горы моего старого Самния предоставят мне укрытие от победителей.
Что же касается Помпея Вара, то он упорствовал в своем стремлении присоединиться к Сексту Помпею, увлекаемый воинственным пылом, который угас во мне вследствие рокового исхода двух битв при Фарсале.
Полагаю, настал момент сказать несколько слов об этом молодом человеке, который на короткое время стал владыкой Средиземного моря и на равных вел переговоры с триумвирами.
Впервые имя Секста Помпея вышло из-под моего пера в связи с рассказом о походе Габиния в Египет.
Мы говорили, что он отправился в этот поход, поскольку был любовником Клеопатры.
После битвы при Фарсале он отбыл вместе с несколькими сенаторами, имея намерение присоединиться к отцу в Памфилии. Но, прежде чем у него появилась возможность сделать это, он узнал о его смерти в Египте.
Тогда он удалился на Кипр, оттуда перебрался в Африку, а из Африки отплыл в Испанию, приведя туда несколько кораблей своему брату Гнею Помпею Младшему.
Гней Помпей Младший, поддерживаемый двумя легатами своего отца, Скапулой и Апронием, собрал остатки помпеянской армии, разгромленной в Африке.
Он обладал громким именем, щедрой рукой и к тому же стал победителем в нескольких стычках. Вскоре вся Испания приняла его сторону, и он оказался во главе тринадцати легионов и флота, к которому Секст Помпей присоединил еще несколько кораблей.
И вот тогда Цезарь, которого начала тревожить эта армия, увеличивавшаяся с каждым днем, отбыл в Испанию и вынудил обоих братьев принять сражение на равнинах Мунды.
Столкновение было ужасным, и исход сражения долгое время оставался неопределенным. Цезарь, во главе своего прославленного Десятого легиона лично ходивший в атаку, несколько раз подвергался страшной опасности.