Когда Антоний находился в Патрах, молния обрушилась на тамошний храм Геркулеса и сожгла его. То было дурное предзнаменование, ведь Антоний притязал быть потомком этого бога.
Пизавр, колония на берегу Адриатического моря, основанная Антонием, во время его пребывания на Самосе разрушилась вследствие землетрясения.
В Альбе мраморная статуя Антония в течение нескольких дней истекала потом.
Из «Гигантомахии» в Афинах воздушный вихрь вырвал скульптурное изображение Вакха и перенес его в театр. А ведь наряду с тем, что Антоний возводил свое происхождение к победителю Немейского льва и Лернейской гидры, он еще и похвалялся тем, что укладом жизни подражает Вакху, и по этой причине именовал себя новым Вакхом.
Та же буря, обрушившаяся на Афины, опрокинула статуи Эвмена и Аттала, на пьедесталах которых было выбито имя Антония, причем опрокинула только их, хотя вокруг было много других статуй.
Наконец, самое страшное предвестие проявилось на флагманском судне Клеопатры, звавшемся «Антониада». Ласточки свили на его корме гнездо, но внезапно прилетели другие ласточки, выгнали первых и убили птенцов.
Я видел все эти приготовления к войне, слышал все эти слухи и, признаться, нисколько не сомневаясь в удаче Октавиана, заранее оплакивал кровь, которой предстояло пролиться, ибо, оставляя в стороне союзников Антония, в предстоящей битве, как это уже случилось при Фарсале и Филиппах, римляне должны были сражаться с римлянами.
После смерти Помпея оставались Цезарь, Антоний, Октавиан, Брут и Кассий. После смерти Цезаря оставались Антоний, Октавиан, Брут и Кассий. После смерти Брута и Кассия оставались Антоний и Октавиан; но теперь, что Октавиан будет убит Антонием, что Антоний — Октавианом, тот, кто выживет, останется один, и на сей раз никто не будет оспаривать у победителя власть над миром.
И вот тогда я предпринял последнюю попытку примирить враждующие стороны, опубликовав свой седьмой эпод:
Куда, куда, преступные? И для чего мечи свои
Вы из ножен хватаете?
Иль по земле и по морю латинской крови пролито
Все мало, — вы считаете?[112]
Но, как нетрудно понять, несколько стихотворных строк бедного поэта были чересчур слабой преградой на пути этого бушующего потока. Поток перевалил через нее и покатился в сторону Акция.
XXXVII
Две новые оды. — Эпиграмма Мецената. — Объявление войны Клеопатре. — Отплытие римского флота. — Его слабость. — Благоприятные условия, предложенные Антонию. — Он вызывает Октавиана на поединок. — Стычки. — Домиций переходит на сторону Октавиана. — Измена Аминты и Дейотара. — Канидий дает советы Антонию. — Антонию устраивают засаду. — Его приготовления к сражению. — Знамения благоприятствуют Октавиану. — Битва при Акции. — Атака Антония. — Столкновение флотов. — Маневр Агриппы. — Неожиданное бегство Клеопатры. — Антоний покидает свои войска и устремляется вслед за царицей Египта. — Эврикл. — Узнав о капитуляции своей армии, Антоний пытается покончить с собой. — Полагая, что Клеопатра еще может нуждаться в его помощи, он возвращается к ней. — Попытка царицы Египта спасти свой флот. — Антоний удаляется в свое морское пристанище. — Канидий является к нему с известиями, которые крушат все его надежды.
В это же самое время появились две мои новые оды: «О navis, referent…»[113] и «Pastor cum traheret…».[114] Обе они являются аллегориями и подсказаны теми событиями, какие потрясали тогда мир.
Первая не нуждается в объяснениях.
Вторая — это пророчество Нерея в связи с прелюбодейством Елены и Париса.
Нет нужды говорить, что любовная связь Антония и Клеопатры угрожала Риму бедами не менее страшными, чем те, какие обрушились на Трою вследствие похищения жены Менелая.
Эта вторая ода имела столь огромный успех, что осталась в памяти всех современников и, надеюсь, не будет совершенно неизвестна грядущим поколениям.
Между тем Октавиан, объявив войну не Антонию, а Клеопатре, что, благодаря хитрому политическому расчету, делало Антония всего лишь обычным военачальником на службе у иноземной царицы, отбыл, наконец, взяв с собой Мецената.
Я повидался с Меценатом накануне его отъезда и умолял его взять меня с собой. Однако он ответил мне категорическим отказом, и это было тем досаднее, что я адресовал ему свой первый эпод.
Впервые тогда в своих стихах я назвал Мецената другом. Право на такое он дал мне сам, написав в мой адрес эпиграмму, где наделяет меня этим званием.
Так что Октавиан и Меценат отплыли, как я написал в своем эподе, на одном из тех легких либурнийских судов, которые ходят быстрее галер, но опаснее их, поскольку куда меньше приспособлены для дальних плаваний в открытом море. Но разве Цезарь не рискнул выйти на лодке в это же самое море, и разве не либурнийское судно везло тогда Цезаря и его удачу?
Октавиан опасался — и Меценат поделился со мной этим опасением, — что Антоний намерен сражаться на суше; однако Клеопатра, которая предоставила кораблей намного больше, чем сухопутных войск и хотела, чтобы победа была одержана благодаря ей, склонила Антония к решению дать морское сражение.
То был крайне опрометчивый шаг. Флот Антония испытывал огромную нехватку гребцов, и, я бы сказал, ему недоставало даже матросов. Чтобы справиться с нехваткой людской силы, командиры кораблей были вынуждены отлавливать по всей Греции погонщиков мулов, жнецов и безусых мальчишек в возрасте от двенадцати до четырнадцати лет. Но, невзирая на все эти насильственные действия, экипажи судов остались далеко не полными.
Тем не менее Антонию были предоставлены самые благоприятные условия. Октавиан отправил к нему на Самос гонцов с предложением не терять более драгоценного времени и немедленно выступить со всеми своими сухопутными и морскими силами; он был готов предоставить вражескому флоту якорные стоянки и гавани, где можно было без всяких помех причалить, а сухопутной армии — не только прибрежную полосу шириной в день пути верхом, но и время, необходимое для того, чтобы осуществить высадку и разбить лагерь.
Антоний, в свой черед, предложил Октавиану либо поединок, либо сражение в сомкнутых боевых порядках на равнине Фарсала, на том самом месте, где некогда сошлись в бою войска Цезаря и Помпея. Кроме того, он велел передать ему, что будет ждать его ответа, стоя у мыса Акций.
И тогда Октавиан решил доставить ему этот отчет лично. Он в спешном порядке пересекает Ионическое море и прежде всего захватывает Торин, небольшой городок в Эпире.
Быстрота, с какой действовал Октавиан, внушила сильное беспокойство Антонию, и, когда на другой день у него на глазах противник пришел в движение, он, опасаясь, что тот в стремительной и смелой атаке захватит его суда, остававшиеся без защиты, для вида расставил на палубе гребцов, вооружив их, словно солдат, и, приказав поднять и закрепить на обоих бортах галер весла, при том что никто за ними не сидел, поставил суда носом к флоту Октавиана.
Поддавшись обману, Октавиан подумал, что Антоний готов к сражению, и отступил. Тогда Антоний принялся отрезать его от питьевой воды, выкапывая рвы и отводя в них ручьи, влагой которых войска Октавиана могли утолять жажду.
Первым, кто в этих обстоятельствах засомневался в удаче Антония, был Домиций. Домиций страдал сильной лихорадкой. Он сел в лодку, заявив, что желает подышать морским воздухом, более здоровым и живительным, чем воздух на суше, и переметнулся к Октавиану.
Антоний очень любил Домиция; он был чрезвычайно раздосадован этой изменой, но, несмотря на все возражения Клеопатры, отослал ему все его вещи и отпустил его друзей и рабов.
Пару дней спустя два союзных Антонию царя, Аминта и Дейотар, покинули его и перешли на сторону Октавиана.
И тогда, поскольку остальная часть флота Антония все не прибывала, Канидий, который прежде, подкупленный Клеопатрой, выступал за морское сражение, изменил свое мнение и посоветовал Антонию отослать Клеопатру в Египет и сражаться на земле Фракии и Македонии. По его словам, в этом есть еще и то преимущество, что Диком, царь гетов, если только он выполнит свое обещание, должен привести к Антонию мощное подкрепление.
В ответ на возражение Антония, что, коль скоро Октавиан предложил ему морскую битву, позорно будет уступить ему море, Канидий заявил:
— Ты можешь поступить так тем охотнее и без всякого позора, что Октавиан вот уже пять лет приобретает навык в морских боях, воюя против Секста Помпея, тогда как ты, столь искусный военачальник в сухопутных битвах, сделаешь бесполезными свой опыт и доблесть своих легионов, сражаясь во главе флота.
Однако Антоний сделался рабом Клеопатры, а Клеопатра решила, что сражаться следует на море.
Пока обе стороны проявляли подобную нерешительность, однажды вечером в лагерь возвратился раб Октавиана и попросил разрешения переговорить с ним. Октавиан, который всегда был доступен любому посетителю, приказал впустить его; и тогда раб сообщил ему, что, по его наблюдению, из лагеря Антония к якорной стоянке ведет длинная и узкая насыпная дорога и что дважды в день Антоний проходит по ней, чтобы осмотреть свой флот.
По словам раба, будет нетрудно захватить Антония в тот момент, когда он пойдет по этой насыпи.
Октавиан велел провести разведку местности и, основываясь на том, что донесли ему лазутчики и что полностью согласовывалось со словами раба, приказал устроить там засаду, чтобы захватить Антония. И в самом деле, Антоний чуть было не попал в руки тех, кто его подкарауливал. Они захватили солдата, который шел впереди него, освещая дорогу; однако Антоний, не уступавший в быстроте ног Ахиллу, обратился в бегство и скрылся.
В итоге было решено принять морской бой; но, дабы избавиться от кораблей, которые могли лишь мешать ему, Антоний распорядился сжечь все египетские суда, за исключением шестидесяти. Таким образом, он принес в жертву сто сорок египетских судов.