Октавиан, который при виде этих приготовлений трепетал от страха, что Клеопатра сожжет себя со всеми своими богатствами, посылал ей письмо за письмом, дабы уверить ее, что она ничего не должна опасаться.
Клеопатра предпочла бы выслушать предложения Октавиана, однако она не знала, как ей избавиться от Антония, упорствовавшего в стремлении верить ей и умереть ради нее или вместе с ней.
В тот день, когда Октавиан появился у стен Александрии, все мужество Антония вернулось к нему. Он совершил вылазку, сражался так, как никогда не сражался прежде, обратил конницу Октавиана в бегство и гнал ее вплоть до лагерных укреплений.
Гордый своим успехом, он возвратился в город, вбежал во дворец, обнял, не снимая доспехов, Клеопатру и представил ей солдата, который, наряду с ним, сражался храбрее всех. Царица наградила этого солдата золотой кирасой и таким же шлемом.
С наступлением ночи солдат дезертировал и перешел в лагерь Октавиана.
Однако в ту ночь имело место куда более важное отступничество.
Среди тишины и мрака внезапно раздались стройные, согласные звуки множества музыкальных инструментов, смешанные с невнятными голосами, шумными криками и смехом вакханок.
Все это со страшным шумом прошествовало через середину города и двинулось к лагерю Октавиана.
Ни у кого не было сомнения, что это бог Александрии и Антония, то есть Вакх, покинул своего прославленного последователя.
И действительно, на другой день конница Антония предала его, пехота была разгромлена и на глазах у него остатки египетского флота присоединились к флоту Октавиана.
Антоний возвратился в Александрию, обезумев от гнева и отчаяния, крича, что Клеопатра изменила ему и предала его в руки тех, против кого он воевал лишь ради нее.
Когда Клеопатре донесли об этой ярости Антония, ее охватил страх; она укрылась в своей гробнице, велела опустить подъемные ворота и сказать Антонию, что она покончила с собой.
Антоний, при всей его кажущейся недоверчивости, поверил в эту страшную развязку; несколько минут он пребывал в глубоком потрясении, походившем на остолбенение.
Но вскоре он вышел из этого состояния и, обращаясь к самому себе, воскликнул:
— Чего же ты еще ждешь, Антоний? Ведь судьба отняла у тебя единственную отраду, привязывавшую тебя к жизни!
Затем он бросился в свою спальню, расшнуровал кирасу, обнажив тем самым грудь, и вскричал:
— Ах, Клеопатра, не разлука с тобой сокрушает меня, ибо, где бы ты ни была, через минуту я присоединюсь к тебе, а то что я, будучи столь могущественным полководцем, мог позволить женщине превзойти меня мужеством и величием души!
С этими словами Антоний подозвал к себе верного раба по имени Эрот, на чью преданность он вполне мог рассчитывать.
— Эрот, — произнес он, распахивая грудь, — ты давно обещал мне, что в тот день, когда я прикажу тебе нанести мне смертельный удар, ты сделаешь это без колебаний и твердой рукой. Так бей же, день этот настал!
Эрот поднялся, взял меч и приблизился к Антонию; подставив свою грудь, тот закрыл глаза, чтобы не видеть приближающуюся смерть, как вдруг услышал тяжелый вздох и шум упавшего к его ногам тела. Эрот, вместо того чтобы подчиниться своему господину и поднять на него кощунственную руку, нанес смертельный удар самому себе и испустил дух.
С минуту Антоний смотрел на его труп, а затем со слезами на глазах воскликнул:
— О благородный Эрот, своим примером ты учишь меня самому сделать то, на что у тебя не хватило духа, когда речь шла обо мне!
С этим словами он ударил себя в грудь и опустился на кровать.
Однако рана не была смертельной. Кровь остановилась. Антоний, вначале потерявший сознание, пришел в себя. И тогда, понимая, что рана оказалась недостаточно глубокой для того, чтобы избежать опасности живым попасть в руки Октавиана, он принялся молить тех, кто собрался вокруг его кровати, прикончить его. Но, вместо того чтобы оказать ему услугу, о которой он просил, все его друзья в испуге выбежали из спальни, и он остался один, чересчур сильный, чтобы умереть, чересчур слабый, чтобы добить себя.
В этот момент в спальню вошел Диомед, письмоводитель Клеопатры.
Он пришел известить Антония, что Клеопатра не умерла, а всего лишь затворилась в своей гробнице. И тогда, обрадованный мыслью умереть подле той, которую он так сильно любил, Антоний стал умолять своих рабов отнести его в эту гробницу. Они, в самом деле, подняли его и на руках перенесли к дверям гробницы.
Исполненная недоверия, Клеопатра не открыла дверей, но появилась в окне и, узнав Антония, спустила вниз цепи и веревки, которыми обвязали раненого; затем, с помощью двух своих рабынь, Хармионы и Ирады, — только им было позволено последовать за ней внутрь гробницы, — она сумела подтянуть Антония к себе и втащить его в гробницу.
Те, кто стал свидетелем этого зрелища, говорили мне, что никогда не видели ничего более достойного жалости: умирающий Антоний, весь обагренный кровью, подтягиваемый кверху совместными усилиями трех женщин, обрел в себе силы простереть руки к Клеопатре и горестно позвать ее по имени, в то время как Клеопатра, напрягая руки, обливаясь слезами, искупала все свои проступки и даже все свои преступления тем благочестивым делом, какое она совершала в ту минуту.
Наконец, когда благодаря нечеловеческим усилиям трех женщин Антоний очутился внутри гробницы, Клеопатра, уложив его на постель, стала с рыданиями рвать на себе одежды, бить себя в грудь, раздирать ее ногтями, отирать кровь, которой было залито лицо Антония, и называть его своим господином, супругом, властелином; видя эти проявления любви, Антоний заверил царицу, что умирает утешенным.
Как все раненые, Антоний испытывал жгучую жажду. Ему принесли кубок вина, который он выпил одним глотком; затем, когда выпитое вино придало ему сил, он использовал их на то, чтобы попытаться утешить Клеопатру.
Утешения эти имели целью призвать ее употребить все меры, необходимые для ее спасения, однако сделать это по возможности так, чтобы сохранить свое достоинство. Кроме того, он советовал ей, если у нее будет нужда довериться кому-нибудь из друзей Октавиана, положиться прежде всего на Прокулея; затем он стал умолять ее не оплакивать его, ибо жизнь его была великой и славной, а добровольная смерть увенчает его жизнь.
И он добавил:
— Римлянин, я умираю со славой побеждать все иноземные народы, с какими мне довелось сражаться, и быть побежденным лишь римлянином.
И с этими словами он испустил дух.
Он умер в возрасте Цезаря: по словам одних, на пятьдесят третьем году жизни, по словам других — на пятьдесят шестом.
Между тем Октавиана известили если и не о смерти Антония, то, по крайней мере, о его ранении, ибо, когда меч, которым Антоний нанес себе удар, упал на землю, Деркетей, один из его телохранителей, осознававший ценность новости, которую он намеревался сообщить, подобрал этот окровавленный меч и отнес его Октавиану, рассказав ему о том, что видел собственными глазами.
Октавиан немедленно послал Прокулея к Антонию, но, поскольку к этому времени Антония уже отнесли к гробнице Клеопатры, посланец Октавиана направился туда. Прокулей имел приказ сделать все возможное, чтобы захватить Клеопатру живой. Октавиан рассчитывал на ее сокровища, чтобы вознаградить свое войско, и на нее самое, чтобы украсить свой триумф; но, невзирая на доверие, которое Антоний выразил в отношении Прокулея, Клеопатра категорически не пожелала отдаться в его руки, и после долгого разговора у дверей гробницы — Прокулей по одну их сторону, Клеопатра — по другую, — разговора, в ходе которого Клеопатра требовала оставить Египетское царство ее детям, а Прокулей, не беря на себя никаких обязательств, призывал ее довериться Октавиану, Прокулей вернулся к тому, кто его послал.
Однако в течение этого разговора Прокулей имел время осмотреть гробницу извне и понять, каким образом туда можно проникнуть.
Он доложил о своих наблюдениях Октавиану и поделился с ним замыслом, который тот одобрил.
В итоге к египетской царице был в свой черед послан Галл.
Это был тот самый Галл, воин и поэт, родившийся в Галлии, мой друг и друг Вергилия, адресовавшего ему свою десятую эклогу. Да он и сам сочинил четыре книги элегий. Назначенный позднее наместником Египта, он был обвинен в злоупотреблении властью и приговорен императором к изгнанию.
Он покончил с собой в знак того, что обвинение было ложным.
В том, чтобы ему открыли дверь гробницы, Галл преуспел нисколько не больше Прокулея, но, пока он через эту дверь вел переговоры, Прокулей приставил лестницу к окну, которое осталось открытым, и через него забрался внутрь гробницы.
Это было то самое окно, через которое женщины втащили Антония.
Услышав шум, который произвел Прокулей, спрыгнув вниз, Ирада воскликнула:
— О несчастная Клеопатра, тебя взяли живьем!
В ответ на этот крик Клеопатра повернулась и, увидев в нескольких шагах от себя Прокулея, выхватила из-за пазухи кинжал и хотела нанести себе удар, однако Прокулей бросился к ней и остановил ее руку.
— По правде сказать, Клеопатра, — произнес он, — ты вредишь себе и несправедлива к Цезарю.
— И чем же это я несправедлива к Цезарю?! — воскликнула Клеопатра, пытаясь высвободить руку из сжимавших ее тисков.
— Ты лишаешь его прекраснейшего случая выказать присущую ему доброту, — ответил Прокулей.
С этими словами он вырвал кинжал из ее руки и отряхнул на ней платье, желая узнать, не спрятан ли в его складках какой-нибудь мешочек с ядом.
Извещенный Галлом о том, что произошло, Октавиан послал к ней Эпафродита, одного из своих вольноотпущенников, с наказом не спускать с нее глаз и наблюдать за тем, чтобы она не покусилась на самоубийство. В остальном же ей было предоставлено все, чего она только могла пожелать, и вольноотпущенник Октавиана имел приказ даже опережать ее желания. Тем временем Октавиан торжественно вступил в Александрию.
К великому удивлению египтян, это было не вступление разгневанного победителя, а, напротив, вступление друга, который, покинув город, возвратился туда после короткого отсутствия.