– Не смейте меня так называть, – сказал Гершон Ихелевич, – да, я еврей, и горжусь этим.
В училище таких преподавателей больше не было, близкими ему по мастерству были только два преподавателя в академии, профессор Ларин, и полковник Мартынов, который читал у нас «эффективность». Как-то Мартынов заболел, и две лекции вместо него читал подполковник Воробьев, из его лекций мы ничего не поняли. А когда Мартынов вернулся, мы пожаловались ему на прочитанные Воробьевым лекции. И вот сейчас о мастерстве этого лектора, Мартынов в течение двадцати минут объяснил нам суть прочитанных без него лекций, и всем все стало понятно, даже удивительно стало, как смог Воробьев такие простые вопросы завернуть в такую неузнаваемую оболочку.
Так вот, я сдавал Гершону Ихелевичу экзамен по математическому анализу. Одним из вопросов билета было доказательство какой-то очень сложной теоремы, сейчас уже не помню, какой именно. Я помнил сам вывод, помнил результат, а вот начальные условия никак вспомнить не мог. Ничего не оставалось, как начать записывать с того, что помнил, то есть с конца. Дойдя таким образом в начало, вспомнил и начальные условия, записал и их. Хотел было переписать все начисто в нужном порядке, но Гершон Ихелевич вызвал меня отвечать, так как предшествующий товарищ попросил дать ему еще десять минут на подготовку. Я ответил на все вопросы, в том числе и на дополнительные.
– Я одного не понял, – сказал Гершон Ихелевич, – почему доказательство снизу-вверх написано. Евреи пишут справа-налево, а Вы еще круче написали, снизу-вверх.
Пришлось сознаться, что не мог вспомнить начальные условия, поэтому пришлось начинать писать с конца. Но отличную оценку я получил.
Интересный случай произошел на экзамене у профессора Виглина, но не со мной, а со слушателем Ячиным. Ему достался вопрос о принципе работы магнетрона. Это такой генератор СВЧ колебаний, который сейчас применяется во всех микроволновках. Он состоит из медной болванки, помещенной в магнитное поле, с просверленным по центру большим отверстием, и более мелкими отверстиями, так называемыми лунками, по периметру. Поток электронов движется по кругу большого отверстия, пролетая мимо каждой из лунок электроны тормозятся, в результате чего часть энергии отдают в эти лунки, вроде бы все просто. Ячин рассказал профессору свой вариант этого процесса.
– Электрон летит, – объяснял Ячин, – долетает до лунки, отдает энергию в лунку, меняет знак на противоположный, и летит в обратную сторону.
– Товарищ Ячин, – сказал профессор, – если бы у меня был пистолет, я бы Вас застрелил.
На пятом курсе у нас было много свадеб. Свадьба Коли Багмета была в воскресенье, а на следующий день мы сдавали экзамен по специальности. Несмотря на то, что экзамен был секретным, Саша Особливец раздобыл билеты, и мы подготовили на этот экзамен так называемые «бомбы», готовые для ответа шпоры, тоже секретные. Заходящий на экзамен громко называл номер билета, а заходящий за ним заносил ему шпору на этот билет. Мне тоже принесли и передали такую шпору. Она была написана идеальным каллиграфическим почерком, что резко контрастировало с моим корявым. В принципе, шпора мне не нужна была, материал я и так знал, и я начал писать ответы на вопросы на чистом секретном листе. Но дописать мне не дали, подполковник Крутаков, принимавший экзамен, вызвал меня к доске, чтобы дальше я готовился возле доски, а затем отвечал на билет. Я спрятал недописанный лист, а со шпорой вышел к доске. На все вопросы я ответил, и получил отличную оценку, которую уже поставили в зачетку. После этого преподаватель почему-то обратил внимание на мой лист.
– Ну ка покажи лист, – попросил он меня.
Я показал.
– Да, – сказал он, – после свадьбы Багмета почерк у тебя неузнаваемо изменился. Ладно, иди.
И хотя я этой шпорой не пользовался, мне стало стыдно перед преподавателем. Всю нашу глубоко скрытую, как нам казалось, систему он понял, но шум поднимать не стал, и все спокойно сдали экзамен по той же системе. Кстати, вспомнил подобный провал, который случился у нас на втором курсе. Мы сдавали экзамен по математике Гершону Ихелевичу, но за неимением свободных аудиторий, сдавали его у нас в казарме, в ленкомнате. Все столы мы накрыли скатертями, в том числе и стол преподавателя, на который поставили минеральную воду и букет цветов. Скатерти нужны были, чтобы скрыть спрятанные в столах конспекты и учебники. Вовочка Иванов сдавал экзамен в первой пятерке, и после его сдачи на свою законную тройку, зашел обратно и спросил Гершона Ихелевича, можно ли ему забрать свой конспект.
– Какой конспект? – ничего не понимая спросил профессор.
– Вот этот. – сказал Вовочка, и вытащил из-под стола, за которым он сидел на экзамене, свой конспект.
Скатерти сняли со всех столов, и везде обнаружились конспекты и учебники. Гершон Ихелевич хотел вообще прекратить прием экзамена, начальнику курса, подполковнику Гетманенко, с большим трудом удалось уговорить его продолжить экзамен. Так из-за одного не очень далекого человека пострадало все отделение, несмотря на свой добрый характер, обиженный профессор принимал экзамен довольно жестко, несколько человек получили неудовлетворительные оценки.
И еще один случай произошел на экзамене по эксплуатации, который принимал добрейший человек, начальник кафедры, полковник Запорожченко. Один из наших товарищей не смог толком ответить ни на один вопрос, ни по билету, ни на наводящие дополнительные вопросы. Полковник с жалостью посмотрел на него и сказал: «Я не знаю, что мне с Вами делать. Вы же абсолютно ничего не знаете. Больше тройки я Вам поставить не могу».
Но не для всех слушателей экзамены заканчивались так безболезненно, некоторые получали двойки, а некоторые умудрялись и две двойки за сессию получить. Эти избранные, вместо поездки на каникулах домой, оставались в казарме готовиться к пересдаче, это был для них так называемый «освенцим». Некоторые, особо выдающиеся, из этого освенцима никогда не вылезали, оставались в нем после каждой сессии. Но, несмотря на все трудности, на нашем курсе по неуспеваемости не был отчислен ни один человек, с экзаменами в конечном счете все справились успешно. На первом курсе мы правда потеряли Юру Фаустова, весельчака и прекрасного исполнителя бардовских песен, но он не был тогда отчислен, за неуспеваемость его оставили на первом курсе на второй год, небывалый случай для училища, отчислили его только через год, когда он во второй раз не сумел перейти на второй курс. Но было бы неправильно считать, что те двоечники, которые не вылезали из освенцима, все были бестолковыми, хотя конечно же среди них были и такие. Одному из наших товарищей, не буду называть его фамилию, наука давалась очень тяжело, из освенцима он никогда не вылезал, но он старался, и несмотря ни на что, пользовался в отделении большим авторитетом, чем некоторые отличники. Из выпускников нашего курса до генеральских званий дослужились только два человека, и один из них, этот наш товарищ.
Саша Особливец
Высокий и худой парень, житель Харькова, ефрейтор Осибливец был командиром первого строевого отделения в первом же учебном отделении, которым командовал сержант Корнев. В этом же учебном отделении учился и я, только командиром моего строевого отделения был Коля Багмет. Саша уже год прослужил в армии, поэтому чувствовал себя практически взрослым и повидавшим виды. В отличие от Корнева он был веселым и жизнерадостным человеком. Легко находил подход к женщинам, чему мы были очень рады, так как через женщин из канцелярии факультета он доставал билеты для всех экзаменов. Кто сдавал экзамены, тот знает, насколько легче готовиться к экзамену по билетам, чем просто по конспекту, не зная конкретных вопросов. Так вот этими билетами Саша нас всегда и обеспечивал, за что мы были ему бесконечно благодарны. А еще он оказывал нам с Александром Уздемиром помощь на кроссах, на которых мы с Александром практически умирали, и всегда еле тащились последними. А время для отделения засекалось по последнему прибежавшему. Поэтому перед финишем, когда у нас уже совсем не оставалось сил, Особливец и в спины нас подталкивал, и за руки тащил, лишь бы мы быстрее прибежали. Хотя Саша был и худой, но сил у него было намного больше, чем у нас с Уздемиром. Так он нас таскал целый год, за что я ему очень благодарен. Только на втором курсе я научился нормально бегать, и помощь мне уже не была нужна.
Как местный житель Саша ходил в увольнения на сутки и ночевал дома, в результате чего у него родился сын Славик, и ему уже на втором курсе пришлось жениться. Он женился первым, кажется был счастлив, гордился тем, что у него растет сын, показывал нам его фотографии. Кстати, он сам фотографировал и делал прекрасные фотографии. Время шло, с третьего курса все, поступившие из армии, оставили казарму и жили или дома, или в общежитии. Саша жил дома и ездил на занятия с большим желтым кожаным портфелем, довольно тяжелым по весу. Как-то ребятам захотелось посмотреть, что же он там носит. Кроме конспектов в портфеле оказались ножницы, иголки с нитками, но самым поразившим нас предметом был большой электрический утюг. Было такое ощущение, что Саша не всегда ночует дома, иначе зачем носить с собой утюг. Шутники вынули этот утюг, а вместо него положили в портфель два кирпича. Подмену Саша обнаружил только дома, говорил, что чувствовал, что портфель стал немного тяжелее, но особого внимания этому не придал. С четвертого курса мы уже все жили вне казармы, многие, в том числе и я, женились. Моя жена, как медсестра, работала летом за городом в пионерлагере. Поскольку она работала с диабетиками, то выходных у нее не было, а я по выходным приезжал к ней в гости. Она рассказывала, что у ее здешней подруги есть жених Саша, тоже курсант. Они уже давно живут как муж и жена, но Саша еврей, и его мать не разрешает ему жениться на русской. Ситуация была практически безнадежной, но подруга все равно продолжала на что-то надеяться. В очередной мой приезд жена сказала, что Саша тоже приехал, и решила меня с ним познакомить. При знакомстве обалдели оба, и я, и Саша Особливец, это был он. Удивление на наших лицах было настолько явным, что и жена, и ее подруга сразу поняли, что мы знакомы. И тут жену осенило.