– Товарищ прапорщик, Вы арестованы, – объявил я ему, – садитесь в машину и поедете со мной, будете охранять арестованную Вами машину, я ее от Вас не забираю, доедем до ближайшего телефона, и я позвоню начальнику штаба дивизии, раз Вы не разрешаете мне позвонить с этого телефона.
Ближайший телефон был только в пожарной части на въезде в городок, расположенной за три километра от КПП. Поскольку начальник штаба дивизии полковник Котов разрешил мне по любым проблемам, возникающим при устранении этой неисправности, звонить ему в любое время дня и ночи, то я и разбудил его в два часа ночи. Доложил об устранении неисправности, и о том, что дежурный по ВАИ арестовал мою машину с совершенно секретным блоком за то, что путевой лист оказался просроченным на один час, и не разрешил позвонить по этому вопросу с КПП, поэтому мне пришлось этого прапорщика арестовать, и привезти сюда. Он стоит рядом. Спросил: «Что дальше делать ему, и что делать мне с арестованной машиной?»
– Везите блок в секретку, я сейчас дам команду, чтобы вызвали секретчиков, и передайте трубку этому долбоконю. – сказал начальник штаба.
Я передал трубку прапорщику, который слышал весь наш разговор, так как громкость в телефоне была для этого достаточной. Я еще немного постоял, чтобы тоже услышать, что ему скажет разбуженный среди ночи начальник штаба.
– Вы почему не разрешили ему позвонить с КПП? Что за самоуправство? Вы что, не видели, что он с пистолетом? – кричал на него начальник штаба, – А сейчас бегом обратно на пост, даю Вам двадцать минут времени, чтобы добежать обратно, и сразу же мне позвоните. Я засекаю время.
И прапорщик побежал к себе на КПП, по снегу, по которому он мне предлагал тащить блок. Надеюсь, что после этой пробежки у него надолго отпало желание поиздеваться над людьми, попавшими в затруднительное положение. Я был доволен, этот кретин, который упивался своей значимостью, демонстрируя передо мной свою власть, был примерно наказан. А мы с водителем поехали сдавать совершенно секретную столешницу. Главное, чего мне тогда хотелось – это выспаться.
Польза курения
Я в очередной раз вместе с женой и трехлетней дочерью ехал в отпуск в Вертиевку. Пока живы родители, мы с женой решили в санатории не ездить, а во время отпуска навещать родителей. Естественно, каждый хотел навестить своих родителей, которые жили далековато друг от друга. Поэтому ездили поочередно: один отпуск к моим родителям в Вертиевку, следующий отпуск к родителям жены в Шелудьковку. Один раз я поддался на уговоры жены навестить и ее и моих родителей за один отпуск, но ничего хорошего из этого не получилось. Это был не отпуск, а кошмар, только потратили кучу денег и ужасно устали от переездов с ребенком. Больше так не делали.
И вот мы в Нежине. Родителям я телеграмму не давал, не хотел, чтобы они беспокоились, думая, как нас встретить. Добираться с вокзала Нежина до Вертиевки нужно было двумя автобусами, а потом, с центра Вертиевки до дома, еще два километра пешком. Поэтому на вокзале в Нежине я взял такси, договорились за умеренную на мой взгляд плату. Однако доехать до самого дома не получилось. Доехали только до рудки возле бабы Чушанки, оставалось проехать каких ни будь триста метров, но ехать дальше водитель отказался.
Рудкой в Вертиевке называли большие лужи, занимающие всю ширину дороги. Обычно они были очень глубокими и в них часто застревали не только телеги и автомашины, но иногда и трактора. Такую рудку нельзя было ни обойти, ни объехать. Иногда вдоль забора оставалась узенькая полоска земли шириной не более десяти сантиметров. Если бы не было забора, то пройти по ней не составляло бы труда, но мешал забор, и пройти можно было только держась за верхний край досок гнилого забора. Это было довольно опасно, уже не один человек оказывался лежащим в луже, когда верх гнилой доски обламывался. Таких рудок на нашей улице было две, и находились они по разные стороны от дома, так, что объехать можно было и не пытаться, вторая рудка возле дома Коли Грека наверняка тоже была полна води.
Выгрузились возле рудки, два чемодана, сумка, Лиля, и мы с женой. Рудку конечно можно было обойти через расположенные справа сажалки, которые летом были без воды, крюк был всего двести метров, да и тропинка там была, но мы не ищем легких путей. Поскольку вдоль рудки нужно было пройти всего каких-то пять метров, то моя шустрая жена, держась двумя реками за верх забора, быстренько перебралась на другую сторону и сказала, что ничего страшного нет, можно переходить. Мне ничего не оставалось, как идти за ней, но мне нужно было еще переносить Лилю и вещи. Для пробы перенес сравнительно легкую сумку, держась одной рукой за забор. По очереди переставлял на небольшое расстояние ноги, перехватывался рукой, пока тело под силой инерции сохраняло вертикальное положение, снова переставлял ноги и снова перехватывался рукой. Получилось, сумку перенес. Потом перенес Лилю. С чемоданами было сложнее. Тяжелые чемоданы сильно тянули в рудку, время нахождения тела в вертикальном положении до начала его падения значительно сократилось, и при перехвате руки получался рывок, доски могли обломиться, несколько досок, кстати, уже были обломаны. Но все обошлось, и мы благополучно перебрались на другую сторону.
Дома во дворе кипела работа, отец с Таликом строгали доски на самодельном деревообрабатывающем станке. Извинились, что не приглашают гостей сразу за стол, так как торопятся, прострогать нужно много, а станок им дали только на один день. Раз такое дело, я быстренько переоделся и пришел им помогать. Прострогали очередную доску, я посмотрел на нее и ужаснулся, поверхность простроганной была не гладкой, какой она должна была быть, а напоминала рябь на поверхности воды, лезвия строгального станка оставляли приличные выбоины. Я попросил остановить станок и попробовал остроту ножей, они были тупые. Посмотрел ранее простроганные доски, все нужно было переделывать. Про тупые ножи отец мне не поверил, проверил сам.
– Ну почему тупые. Они же острые.
Я открутил и снял один нож, послюнявил волосы на руке и провел ножом по ним. Все волосы остались на месте.
– Это означает, что нож тупой – пояснил я.
На этот раз поверили. До военного училища я два сезона проработал плотником в сельхозтехнике, много столярных работ сделал в то время и по дому, поэтому в этом вопросе был для них авторитетом. Талик вспомнил, что мужик, у которого они взяли станок, дал им еще и запасные ножи. Принес их, но они тоже оказались тупыми. Я предложил Талику быстренько съездить в сельхозтехнику и наточит ножи. Талик уехал, а мы с отцом начали размечать доски, то есть, шнуром отбивать на них полосы, по которым их нужно будет опиливать, это так называемая отбивка. Отбили нужное количество досок, время уже шло к обеду, а Талика не было. Приступили к опиливанию. Уже все приготовленные доски опилили, а Талика не было, как в воду канул. Уже и за обед пора бы садиться, а Талика нет. С часик его подождали и сели обедать без него. Приехал он только к концу обеда, оказалось, что в сельхозтехнике были проблемы с электричеством, и ему пришлось ждать, пока все отремонтируют. Прострогать доски за оставшееся светлое время мы не успели. Вечером хозяин станка приехал за ним на телеге, запряженной лошадью, оставил телегу за воротами, а сам зашел во двор.
Петя, я сразу его узнал. Это был тот самый старший товарищ, который в первом классе учил меня курить в канаве, как мы называли нашу речку Крутоносовку. С тех пор прошло лет двадцать, но странное дело, мы оба узнали друг друга. Естественно обрадовались такой встрече. В связи с новыми обстоятельствами немедленный отъезд Пети откладывался, мама собрала закуску, и мы сели за стол. Выпили за встречу и начались воспоминания. Петя вспомнил как мы по дороге со школы сначала заходили к магазину возле церкви и собирали там окурки, потом, после моста через Крутоносовку, шли домой не по дороге, а по канаве, то есть по руслу Крутоносовки, которая летом всегда пересыхала, воды там в это время совсем не было. В том месте, где домов не было, а к канаве выходили только огороды, делали привал. Скручивали одну или две самокрутки, в зависимости от количества табака, добытого из собранных окурков. Иногда бывало, что собранного табака не хватало даже на одну самокрутку, тогда приходилось добавлять сухие листья лозы, которая в изобилии росла вдоль канавы. Петя вспоминал, с каким наслаждением мы по очереди курили эти самокрутки. Я правда особого наслаждения тогда на испытывал, но промолчал, чтобы не портить Пете хорошее настроение. Я тогда курил для того, чтобы быть как все, чтобы не быть белой вороной. Курили все, как же я мог не курить?
Выпили за то счастливое и беззаботное время. Я вспомнил, как отец ставил меня за курение в угол на гречку, как дед Николай рассказал отцу, что я курил на пастбище, и я, весь уставший, после трудного дня, проведенного на пастбище, вместо отдыха загремел в угол на гречку. Добрым словом вспомнил другого соседа, доброго деда Митрофана, при котором я всегда курил, но он меня никогда не закладывал. Выпили за здоровье деда Митрофана.
Я еще рассказал, как во время обучения в военном училище я решил отблагодарить деда Митрофана за все его хорошие дела и за то, что он меня многому научил, в том числе плести корзины. Дед не признавал ни махорку, ни покупные табачные изделия, а курил только крепкий, собственноручно выращенный табак. В Харькове в то время в продаже были очень крепкие сигареты с каким-то коротким импортным названием типа «Kent». Курить эти сигареты я не мог, они были настолько крепкими, что от них у меня драло горло. Я купил для деда пачку этих сигарет, а еще две кубинские сигары, которые продавались поштучно и которые я вообще не мог курить, сразу душил кашель. Все это добро я принес и подарил деду во время очередного отпуска. Дед поблагодарил меня за подарок и попробовал сначала сигареты, сказал, что это для детей. Попробовал сигары, сказал, что это получше, но для него слабовато будет. Я удивился, почему даже сигары слабовато?