Он угрюмо играет среди песка,
Создавая за смерчем смерчи,
Насторожен и недоверчив.
Небо
О, если б дотянуться до тебя,
Не ночью, а в разгар такого дня.
И неумело, по-щенячьи ластясь,
Вдруг захлебнуться от наплыва счастья!
Дай раствориться в этой синеве,
Смешаться с ветром и сосновой хвоей,
Чтоб пропитаться жарким летним зноем,
Чтоб капельки смолы стекали с век.
И если бы войти в сосновый ствол
И, отряхая треснувшие сучья,
Вдыхая кроной свежесть летней тучи,
Понять, постигнуть лета волшебство!
Дай хоть притронуться к твоим рукам,
Ты снова их протягиваешь к нам,
Чтоб обласкать весь мир от Юрмалы до Капри!
Асфальт дробит их в дождевые капли.
Вечером с солнечных лепестков
В море, как золотые слитки,
Падают солнечные улитки.
Дождь из улиток!
Воды покров
От них пузырится в местах ожогов,
Нежен и шелков.
Улитки тихо идут на дно,
Тускнеют раковинок скорлупки,
Тонки и хрупки.
А море — двухсторонний наждак
С голубовато-прозрачной начинкой —
Перетирает их на песчинки.
Сыграй мне, шмель, на арфе паутинок,
На струнах легких, как осенний пух.
Их протирает каплями росинок
Паук — настройщик, сумрачный, как инок,
Любитель музыки и толстых мух.
Сыграй мне, шмель, на память песню лета,
И пусть танцуют солнца огоньки
На паутинках, словно мотыльки;
Пусть в хороводе зелени и веток
Танцует небо, полное креветок,
Соленых брызг и запахов пеньки!
Пусть солнце, ошалев от этой пляски,
Покинув сосен шумный хоровод,
Губами жадно к морю припадет
В неудержимой, безысходной ласке!
Плеснув на небосвод струею алой краски.
Люблю черничное варенье,
Оно напоминает лето:
Чуть ложку съешь — и вдохновенье
Охватывает поэта.
Вторую съешь — возникнут сосны,
Тропинка, шишки под ногами,
И летний жар, такой несносный, —
(И вроде год не високосный) —
И море в резком птичьем гаме.
За третьей ложкой перестанешь
Смотреть на хлеб, на чай в стакане,
Ты снова с нею на причале,
И катерок вот-вот отчалит.
Ты прыгаешь, ты машешь ложкой,
Облизывая в волненьи
Пустую банку, блюдце, крошки,
Еще чуть-чуть, еще немножко,
Еще хоть капельку варенья!
Чтоб дописать стихотворенье.
Август в Юрмале
Истончаются в августе стекла окон.
Прячется солнце в стеклянный кокон.
И по ночам из низин, отдушин
Выползают на берег личинки стужи.
Истончаются в августе стекла окон.
Наливаются ягоды сладким соком;
Но похрустывают среди ночи лужи —
И трепещут растений живые души.
Истончаются в августе стекла окон.
Стрекоза, залетевшая ненароком,
Разрезает небесную синь алмазом,
День за днём истончаясь и раз за разом.
Закат
Черные руки сосен,
Протянутые к закату,
Хотят украсить грудь леса
Колье золотого цвета.
Блестит на шее заката
Колье золотого цвета,
Но к соснам бежит дорожка,
Кипящею позолотой.
Закат беспечней ребенка!
Колье, соскользнув, упало.
Колье, упав, проскользнуло
Мимо сосен беспалых.
Пытаясь своею тенью
Остановить паденье,
Лес наклонился к морю
Черною головою.
Но все, что осталось лесу, —
Плачу внимать заката,
Роняющему на море
Слёзы медного цвета.
Философский портрет И. О
Эпикурейский оптимизм
И невоздержанность Платона,
Альбом любовниц на два тома
И обстоятельный лиризм.
В делах любви позитивизм
И точка зрения Зенона
На страсть как на источник стона,
И обаятельный цинизм.
Спиноза в сексуальном смысле:
«Желание — источник мысли,
Разумное — инстинктов след.
Соитие — предел желанья,
Вершина разума, познанья.
И выше, значит, счастья нет».
Осень
Когда радость жизни идёт на убыль,
и деревья начинают задумываться о смерти, —
приходит осень — религиозная фанатичка
с требником в руках.
Она напяливает на притихшие деревья
золотую поповскую рясу, —
и толпы унылых священнослужителей
заполняют рощи и перелески.
Их монотонные молитвы, перемежаемые
стоном и плачем, день за днём
птичьими стаями уносятся к небу.
Толпы страждущих.
Но только осина и ясень стоят великомучениками.
Их — канонизировали.
В такие сквозные дни,
Когда обмороженный воздух
Стекается ближе к небу,
Когда пустота бестелесна
И кажется — слов не услышать,
Кричать и не докричаться;
В такие прозрачные дни
Приходит морозная лёгкость
На смену летним химерам,
Высвечивая в предметах
Сквозь шелуху наслоений
Ясность, структуру кристалла.
Обрывки мыслей (поэтических)
Осень прошла незаметно,
так, как будто ее и не было.
Я перестаю различать времена года.
Не все, конечно.
Зиму и лето пока не путаю.
Зимой уютно дома, летом — на улице.
Зимой яркое солнце еще невыносимей,
чем летом — оно приносит мороз — до рези в глазах.
Но зато зимний вечер приносит
тепло падающих снежинок, а летний
комариную сырость оврагов и низин,
от которой поеживаются и закрывают окна.
Летняя ночь — предчувствие сырой зимы
с дождем и снегом напополам.
Акросонет
Безумен я, не скрою,
Особенно весною.
Ложится зелень на поля,
И вместе с ней душа моя
Безумствует порою.
Расплёскивая влагу снов,
Уходят мысли в стан врагов,
Храня равненье, строем.
А после них в душе разброд:
Надежда переходит вброд
Дороги подсознанья.
Рассудок прячется в тоске,
Ершистый, хилый как аскет,
И плачется сознанье.
(Написано в ожидании отложенного рейса № 2091 от 25.07.73)
Ты, отрешившись от забот,
Летишь по небу, словно птица,
И радуга в окно стучится;
Да здравствует Аэрофлот!
Мотор стучит? Не первый год.
У пассажиров вянут лица.
Ого, еще не то случится!
Да здравствует Аэрофлот!
Но отчего дрожит пилот?
Рука радиста-великана
В ознобе тянется к стакану.
Да здравствует Аэрофлот!
Опять какой-то идиот
Налил в закрылки купороса.
Горючее? Какая проза!
Да здравствует Аэрофлот!
Бывает, вдруг не повезет:
Два, три, четыре самолета.
Не возвратятся из полета.
Не по вине Аэрофлота,
А по твоей вине, Природа,
Из-за тебя, небесный свод.
Да здравствует Аэрофлот!
Л. Б.
Мне легче тебя не видеть,
Чем видеть и не коснуться
Губами твоих ладоней,
Наполненных скрытой лаской,
Наполненных ожиданьем
Пугливым и сладострастным.
Но ты разжимаешь пальцы —
Не мне суждено напиться —
Но ты разжимаешь пальцы,
И влага твоих желаний
Серебряной тонкой нитью
Стекает на лак паркета.
Не мне суждено напиться