Проект был принят в этом виде как Государственной думой, так и Государственным советом уже после смерти Столыпина. Возлагавшихся на этот закон ожиданий он, конечно, не оправдал, тем более что, как впоследствии выяснилось, православное духовенство, агитируя среди населения в пользу подачи прошений о выделении края из состава административной Польши, не скупилось из-под полы на самые широкие земельные обещания, которые в конце концов принесли лишь разочарование.
Следующей мерой, задуманной Столыпиным для укрепления административного строя империи, закончившейся его отступлением перед встреченными препятствиями, были предположения о преобразовании губернского и уездного управления. Сущность этих проектов, получивших окончательную редакцию под личным руководством Столыпина, хотя в большей части унаследованных от прошлого, и которым он придавал с полным основанием весьма крупное значение, сводилась к объединению всего управления в губерниях под руководством губернатора, которому проект присваивал значение агента правительства, а не представителя верховной власти, каковым губернатор являлся по букве закона, давно, впрочем, утратившего практическое значение; с другой стороны – к изменению постановки уездного правления в смысле объединения многочисленных уездных присутствий в одно целое с назначением во главе их и уезда начальника оного и установлением в то же время правильной системы административной юстиции. Вместо потерявшего свое значение уездного предводителя дворянства предполагалось поставить во главе уезда уездного начальника, назначаемого министром внутренних дел и объединяющего в своем лице руководство как уездными присутствиями, так и уездными властями, нечто вроде супрефекта во Франции или ландрата в Германии. Мера эта, как было выше отмечено, вызывалась давно назревшей потребностью, так как при существующем порядке правительство лишено было на местах действительной власти.
Шаг этот представлялся рискованным, ибо вооружал против Столыпина объединенное дворянство, оскорбленное мыслью о потере привилегированного положения, которое оно привыкло занимать в местном управлении. Но он был необходим, если правительство хотело удержать в своих руках порядок в стране. Дворянство, начавшее утрачивать значение с освобождением крестьян, когда оно лишилось не только имущества, но и влияния, к концу царствования императора Александра III из положения элемента, поддерживавшего престол, перешло уже на положение государственного призреваемого. Оно требовало для поддержания внешности и видимости непрерывных вспомоществований в той или иной форме из средств государственного казначейства и становилось тунеядцем. Между тем, окружая престол и занимая первое место в уездном управлении, оно оттесняло другие классы населения, поднявшиеся на уровень реальной силы.
Мне пришлось председательствовать при рассмотрении этих проектов в Совете по делам народного хозяйства. О первом из них и о свойстве возникших по нему затруднений я упоминаю подробно в другом месте. Что касается управления уездного, то препятствия заключались, как легко было предвидеть, в оппозиции дворянства. Оппозиция эта имела своим главой А. Д. Самарина и велась главным образом за кулисами, вне заседаний Совета, так как против цифр открыто спорить нельзя. А цифры были оглушающие. Из собранных к рассмотрению дела в Совете данных о деятельности уездных предводителей дворянства выяснилась картина, которая даже для нас, чинов министерства, была неожиданностью. Во всей империи (не считая, конечно, предводителей в западных губерниях, которые как чиновники на жаловании, назначаемые правительством, несли службу исправно) оказалось только два уездных предводителя, один Крестецкого уезда Новгородской губернии, другой – не помню какого, которые не пропустили в течение года ни одного заседания состоявших под их председательствованием присутствий. В дальнейшем кривая посещаемости круто шла на понижение, и оказывалось, что лишь менее половины предводителей исполняли до 50 % своих обязанностей; около же трети совершенно их не исполняли, и около половины не жили в пределах своих уездов, бывая в них лишь наездами. Цифры эти были до такой степени неудобны, что Столыпин распорядился не давать им в Совете огласки, и дело ограничилось словесным докладом мною собранию некоторых общих данных, хотя, конечно, из-под руки все знали, в чем дело.
Предположения были одобрены большинством членов Совета по делам местного хозяйства, но под натиском дворянской оппозиции Столыпин отказался от мысли дать ему ход, и проект был спрятан под сукно. Все осталось по-старому, но с этих пор и политика Столыпина пошла под гору и стала размениваться на бесполезные выступления с мерами борьбы с Финляндией, по проведению Амурской железной дороги и т. п. Все это были очень выигрышные выступления с точки зрения успеха в Думе и обществе, но бесцельные и даже вредные с точки зрения интереса государственного. В конце концов от всех начинаний Столыпина осталось и прошло в жизнь только одно, правда, крупнейшей важности – законы о землеустройстве. Административный же и полицейский фундамент империи остался в архаическом состоянии, совершенно не приспособленным к новым требованиям, выдвинутым жизнью, и государству пришлось тяжело поплатиться за это, когда настали трудные времена.
Уступки и видимое ослабление политики Столыпина ободрили его врагов в Государственном совете, где начался прямой против него поход, имевший следствием отклонение и затяжку в рассмотрении исходивших от него законопроектов, даже таких вне-политичных и вызывавшихся давно назревавшей потребностью, как попытка улучшить положение статистической части в империи[45].
Этим и закончилась попытка укрепления аппарата власти.
Император Николай II
За время состояния в должности товарища министра внутренних дел мне пришлось несколько раз навлекать на себя неудовольствие государя.
Как-то в конце 1907 года П. А. Столыпин получил от государя поданное неким доктором Кацауровым всеподданнейшее прошение, начинавшееся словами: «Жалует царь, да не жалует псарь». Проситель жаловался, что последовавшее в свое время высочайшее повеление о выдаче ему пособия на издание газеты «отменено» товарищем министра Крыжановским, который не только отказал в пособии, но даже угрожал закрыть газету, а затем все возбуждавшиеся им, Кацауровым, новые ходатайства по тому же предмету оставил без ответа. «Я обратился, – заканчивал проситель, – к Меншагину, но и от него ответа не получил».
На прошении этом его величество начертал: «На каком основании Крыжановский позволил себе не исполнить моего повеления и кто такой Меншагин?»
Дело было так. За несколько месяцев перед тем П. А. Столыпин передал мне полученное им от государя всеподданнейшее прошение того же Кацаурова о выдаче пособия издаваемой им в Ярославле газете «Русский народ». На прошении была высочайшая резолюция: «Желательно поддержать, если издание того заслуживает».
«Посмотрите, в чем дело, – прибавил Столыпин, – и поступите в соответствии».
Газета представляла собою бесцветный листок крайнего правого направления, наполненный демагогическими выпадами против правительства, которое именовалось, как называли его когда-то славянофилы, «зловредным средостением между царем и народом» и подстрекательством рабочих против фабрикантов и всего экономического строя. Одним словом, эта газета относилась к числу тех крайне правых изданий, которые, как, например, «Почаевский листок», совпадали в своей социальной программе и в способах воздействия на массы с изданиями крайне левых партий.
Отказав посему на точном основании высочайшего повеления в выдаче пособия на издание, «как того не заслуживающее», я вместе с тем при свидании с губернатором Римским-Корсаковым обратил его внимание на то, что газету, если она не изменит своего направления, следовало бы прикрыть.
После этого Кацауров несколько раз напоминал мне письмами о ставшей ему откуда-то известной высочайшей резолюции, которую он толковал в смысле повеления выдать пособие, и, не получив ответа, обратился с письмом к курьеру Меншагину, который, как все заинтересованные лица знали, развозил по назначению суммы негласных пособий, назначаемых по разным поводам от Министерства внутренних дел.
Все это я изложил в рапорте министру, который вместе с набором номеров газеты и был представлен Столыпиным при его всеподданнейшем докладе на благовоззрение его величества. Через несколько дней доклад вернулся со знаком высочайшего рассмотрения (палочка и две точки). Объяснения были признаны, видимо, заслуживающими уважения. Кацауров пособия не получил, и газета его заглохла.
Через несколько месяцев после этого в Совете по делам местного хозяйства рассматривался выработанный Министерством внутренних дел проект преобразования губернского управления.
Совет по делам местного хозяйства, образованный еще при В. К. Плеве, но созванный впервые Столыпиным, был в то время модным учреждением, как его называли, «Преддумьем», так как через него предполагалось проводить все законопроекты, касающиеся местного самоуправления, прежде внесения их в Думу. Он был образован из представителей губернских земств и крупнейших городов, по закону приглашаемых министром внутренних дел, по его усмотрению, в действительности же избираемых этими учреждениями. В нем участвовали, по особому приглашению, также некоторые губернаторы и предводители дворянства. Столыпин рассчитывал найти в этом учреждении, как составленном из деловых земских и городских элементов, точку опоры для последующего проведения законопроектов в Государственной думе, где деловитость обсуждения нередко отодвигалась на задний план партийными соображениями и лозунгами.
Мне приходилось обычно председательствовать в Совете, заменяя министра, который являлся его председателем по закону, и я получил инструкции стремиться к возможному согласованию всех точек зрения в Совете, ни в чем, однако, не стесняя прений и соблюдая всевозможную любезность и предупредительность в отношении местных представителей.