Находясь в АБТ-центрах, мы должны были не только обеспечить скорейшее формирование бригад, но и полное их укомплектование: экипировать людей, полностью обеспечить по нормам, а где можно – и сверх норм – боеприпасами, горючим, продовольствием. Ведь впереди наших танкистов ждали оборонительные бои и решительный переход в наступление.
Я выехал в Горьковский АБТ-центр, к полковнику М.П. Шемякину, где дела обстояли не совсем благополучно: установленные сроки формирования не выдерживались. По тому же поводу там уже находился некоторое время генерал М.Д. Соломатин, вскоре и назначенный начальником этого центра.
Работа наших товарищей принесла ощутимую пользу – к столице прибывали новые бригады, хорошо оснащенные и подготовленные, вооруженные первоклассной боевой техникой.
К слову, о технике. Еще в ходе летних боев было доказано преимущество наших танков над немецкими. Зима показала отставание немецкой инженерно-технической мысли в области танкостроения с еще большей убедительностью. Вот отрывки из воспоминаний известного гитлеровского генерала-танкиста Гейнца Гудериана:
«Действиям 24-го танкового корпуса в значительной степени мешала гололедица, ибо при отсутствии специальных шипов для гусениц танки не могли преодолевать обледенелые склоны».
«Гололедица сильно препятствовала действиям танков, тем более что шипы еще не были получены. Из-за морозов потели стекла танковых приборов, а специальная мазь, противодействующая этому, до сих пор не была получена… Горючее частично замерзало, масло густело».
«Русские хорошо снаряжены и подготовлены к зиме; а у нас ничего нет».
Немало подобных сетований можно найти на страницах его книги, названной с нарочитой скромностью «Воспоминания солдата».
В отличие от немецких танков наши боевые машины хорошо проявляли себя и в зимних условиях. Это не было случайностью – еще зимой 1940 года два опытных образца танка Т-34 совершили пробег из Харькова в Москву и обратно. За рычагами одной из машин сидел конструктор Михаил Ильич Кошкин. В сложных условиях наши специалисты опробовали свое детище, подписали ему «путевку в жизнь». К сожалению, к огромному сожалению, во время этого пробега Михаил Ильич простудился, заболел воспалением легких и вскоре умер. Государственная премия СССР за создание тридцатьчетверки была присуждена ему посмертно, в 1942 году…
Нелегкой была судьба этого человека. В 1939 году его вдруг обвинили в сознательном вредительстве, в умышленном срыве правительственного задания по созданию среднего танка. Если бы не решительное заступничество Алексея Алексеевича Епишева, который, как я уже писал, был парторгом ВКП(б) на Харьковском заводе, мы бы могли лишиться и конструктора, и танка. На счастье, Кошкина удалось отстоять от ложных обвинений. А в 1942 году из ворот одного из танковых заводов ушел на фронт Т-34 с надписью на башне – «Кошкин». Танку было присвоено славное имя его создателя.
Проходившее в сложных условиях контрнаступление Красной армии позволило отбросить гитлеровцев от Москвы на 150–300 километров. Но большего сделать не удалось. Главную причину здесь вижу в том, что мы в ту пору не располагали крупными танковыми и механизированными соединениями, без которых невозможно было осуществлять наступательные операции огромного размаха. На повестку дня вставал вопрос формирования танковых и механизированных корпусов.
Глава 6. Корпуса и бригады
Наше управление находилось в подчинении Главного автобронетанкового управления РККА, и мне хочется подробнее рассказать о людях, возглавлявших эту организацию. Мне довелось немало работать под непосредственным руководством начальника ГАБТУ (с декабря 1942 года он назывался командующим бронетанковыми и механизированными войсками РККА – заместителем наркома обороны) генерал-лейтенанта танковых войск Якова Николаевича Федоренко. Его комиссар – армейский комиссар 2-го ранга Николай Иванович Бирюков – являлся моим непосредственным политическим руководителем.
Люди эти стали для меня не только начальниками, но и наставниками. Ведь я тогда только шагнул за тридцать, не имел достаточного опыта организации партийно-политической работы, да и многие вопросы деятельности такой махины, каким являлось наше управление, были для меня не всегда ясны. Видимо, из-за этого, а также потому, что наше управление считалось ведущим, оба этих начальника как-то выделяли меня среди других комиссаров, больше мной занимались. Мне это помогло получить хорошую подготовку в политической и штабной работе.
Яков Николаевич был примером для каждого командира танковых войск. Очень подтянутый, несмотря на некоторую полноту, энергичный и вместе с тем очень пунктуальный человек, обладавший прекрасной тренированной памятью, глубокими знаниями техники, богатым жизненным опытом.
Вспоминаю: докладывают ему о состоянии одной из формируемых бригад. Мол, в настоящее время там налицо столько-то танков, столько-то экипажей.
– Постой, постой! – вдруг прерывает Федоренко. – Неделю назад вы мне докладывали, что там в наличии пятьдесят один танк. Почему же их сегодня только сорок семь? Куда вы четыре машины подевали?!
Этот случай, кстати, произошел со мной в дни Московской битвы. Заместитель начальника бронетанковых и механизированных войск Западного фронта Ивакин – такой, кажется, была его фамилия – «по дружбе» выпросил у меня три танка. В долг, на время…
– Не сомневайся, отдам! – горячо заверял он. – Знаешь ведь, какая у нас обстановка!
Я знал, поэтому из нашего резерва выделил ему под честное слово три машины. Волоха информировать не стал, полагая, что к обусловленному сроку танки вернутся на место… Однако то ли те самые машины сожгли в бою, а Ивакину свои «кровные» танки отдавать не хотелось, то ли он просто решил, что война все спишет, а управление не обеднеет, но машины ко мне не вернулись. Тут уже пришлось во всем признаваться генералу Федоренко, получать от него хороший нагоняй за покладистость и доверчивость.
– Ты же знаешь, товарищ Сталин считает каждый танк, находящийся в резерве, – выговаривал мне Яков Николаевич. – А ты тридцатьчетверки направо-налево раздаешь!
В общем, досталось мне тогда – и поделом…
К подчиненным Яков Николаевич был строг и требователен, но в то же время мог запросто поговорить с любым командиром, принять во внимание его мнение. Даже совещания в ГАБТУ он проводил по-особому: почти не говорил сам, решительно отвергал длинные монологи, заставлял думать и рассуждать подчиненных. Допустим, докладываешь ему о чем-то наболевшем, хочешь получить совет, указания, а Федоренко один наводящий вопрос задаст, другой – чувствуешь, картина вроде бы проясняется. К концу своего выступления уже формируешь конкретное предложение по вопросу, поставившему тебя в тупик.
При всей своей высочайшей требовательности Яков Николаевич очень дорожил людьми. В войну и нам, в тылу, приходилось работать сутками, порой забывая про еду и сон. Забывали все, но только не Федоренко. Бывало, поздно вечером ожидали мы очередную сводку, чтобы подготовить предложения, представить их Верховному. Получался маленький перерыв. Яков Николаевич как бы невзначай спрашивал у кого-либо:
– Вы, наверное, ничего еще и не ели?
– Да как-то не до того было, товарищ генерал…
– Ничего, дело поправимое. Заходите ко мне, товарищ!
В его кабинете была уже приготовлена нехитрая снедь – горячий чай, бутербродики…
Потом обсуждали сводку, готовили предложения. А позади уже оставался напряженный день, звонки с фронтов, оперативные решения и многое иное, из чего складывается работа штабного офицера. Чувствуя, что мы устали, начали непроизвольно отвлекаться, а кое-кто даже не в силах был сдержать зевоту, Федоренко вдруг говорил:
– Товарищи командиры! Минуту внимания…
Все настораживались, отрывались от дел.
– Вот, помнится, случай был, – начинал Яков Николаевич с многозначительной улыбкой. – Приходит как-то раз…
Дружный хохот перекрывал последние слова генерала, рассказавшего нам анекдот. И не было больше зевающих, все вновь концентрировали внимание на деле. Наконец мы заканчивали подготовку документа, и его отвозил к Сталину либо сам Федоренко, либо ехал кто-то из других руководителей ГАБТУ. Вновь получалась довольно длинная, не меньше часа, пауза. Уходить спать было нельзя: Верховному могли срочно потребоваться уточнения или предложения. Случалось, что наоборот – решение мог принять он сам, и тогда у нас без всякого перерыва начинался следующий рабочий день. Чтобы заполнить эту паузу, Федоренко и Бирюков придумали устраивать просмотры фильмов. Не документальных лент, трофейной кинохроники и прочих картин, с которыми нам нужно было знакомиться в служебное время, а комедий, фильмов опереточно-развлекательных – для поднятия бодрости и настроения.
Работа в ГАБТУ была очень тяжелой и напряженной. Никто не считался ни со временем, ни с усталостью. Яков Николаевич Федоренко, его заместители и подчиненные выполняли задачи огромных важности и масштаба. На их плечи легла титаническая ответственность за создание «броневого щита Родины», как называли газетчики наши бронетанковые и механизированные войска, основную ударную силу армии. Титанические нагрузки не проходят даром. Маршал бронетанковых войск Я.Н. Федоренко скончался очень рано – сразу после войны, едва перешагнув рубеж своего пятидесятилетия…
Отмечу, что И.В. Сталин не только хорошо знал начальника ГАБТУ, но и относился к нему с особой симпатией, прислушивался к его мнению, советовался с ним.
А как вообще относился Верховный к военачальникам-танкистам? Вопрос этот очень интересный, тем более сейчас, когда многие авторы, особенно из числа молодых, на все лады перечисляют разного рода негативные факты. Но ведь не только из темных пятен состоит наша история. Если бы это было так, то мы никогда бы не выиграли той войны.
Об отношении Сталина к нашим танкистам знаю я не понаслышке. Командиры различных рангов, бывавшие в Кремле на приеме у Верховного, обычно потом заходили в наше управление и подробно рассказывали о встрече, беседе с Иосифом Виссарионовичем. Это делалось не только в порядке информации, из желания поделиться. Обычно в ходе таких встреч принципиально решались всевозможные вопросы, и нашему управлению предстояло проводить в жизнь указания Верховного.