В конце апреля 1944 года Попов, тогда уже командир 8-го гвардейского танкового корпуса, был вызван в Москву, к маршалу бронетанковых войск Федоренко. В столицу он прибыл утром 1 мая, в самый праздничный день, и с поезда направился во 2-й дом НКО[64].
Федоренко тепло встретил комкора, но долгую беседу разводить не стал, а сообщил сразу же:
– Вас вызывает товарищ Сталин. Будьте готовы к приему…
Времени до назначенного часа было еще достаточно, поэтому Алексей Федорович прошел в мой кабинет – мне поручили проинструктировать генерала перед его поездкой в Ставку. Попов заметно волновался.
– Во-первых, что бы ни было, нужно говорить правду, и только правду, – советовал я. – Не приукрашивать, не врать, ни в коем случае. Верховный обязательно поймает!
Действительно, мне вспоминается, как однажды мы докладывали в Ставке по какому-то вопросу, и в это время в кабинет вошел еще один товарищ – не буду называть его фамилию. Сталин отошел от стола, за которым мы писали проект постановления ГКО, начал расспрашивать вошедшего о только что принятом на вооружение английском самолете.
Тот отвечал неуверенно, и даже нам, особо не вслушивавшимся в их беседу, стало ясно, что тему товарищ знает слабовато. Тогда Сталин сам рассказал ему боевые и технические характеристики машины…
Памятуя об этом, я и говорил Алексею Федоровичу, чтобы он не начал от растерянности «финтить», как мы тогда выражались, а докладывал как есть, по-честному. И еще я порекомендовал генералу не стесняться зря и просить у Сталина все необходимое для корпуса.
Ровно в 19 часов маршал Федоренко и генерал Попов вошли в кабинет Верховного. Попов потом рассказывал, что Сталин встретил их очень тепло, приветливо, сразу же предложил сесть.
– Я так хорошо себя почувствовал, что сразу осмелел, – признался Алексей Федорович по возвращении. – Такого внимания к себе я никогда не забуду.
Внимательно, изучающе посмотрев на высокого, плечистого генерала, который по своему облику никак не походил на танкиста – в наших войсках тогда в основном служили невысокие ребята, – со следами синих пороховых отметин, еще с Гражданской войны, на красивом мужественном лице, Сталин улыбнулся ободряюще и спросил:
– Расскажите, что делается у вас в корпусе, как учитесь?
Стоить отметить, что Верховный обычно не знал номеров танковых и механизированных корпусов, называл их по фамилиям командиров – и так знал их все, до единого. Спрошено было настолько просто и доброжелательно, что комкор мигом перестал волноваться, четко доложил:
– 8-й гвардейский танковый корпус сосредоточен в настоящее время в лесах в районе Киева, укомплектован новой материальной частью, имеет закаленных в боях танкистов, героически громивших немцев и готовых теперь по вашему приказу к новым сражениям! – Генерал перевел дух и уверенно продолжал доклад: – Личный состав провел много боев и доказал, что может решать любые поставленные задачи. У нас сложились крепкие партийный и комсомольский коллективы, офицерский состав закален в боях, надежной опорой являются младшие командиры. Так что теперь мы вновь ждем боевого приказа.
– Да, я знаю, как сражался ваш корпус, – неторопливо сказал Иосиф Виссарионович. – Ну а как сейчас обстоят дела с вооружением, техникой, всего ли хватает?
– Корпус укомплектован полностью, – твердо ответил Попов. – К тому же танки, САУ, пушки, минометы, поступающие на фронт, становятся все лучше и лучше. Тридцатьчетверки прекрасно показали себя на фронте в любых условиях боя, враг их панически боится. Эти танки превосходят любую немецкую технику.
Беседа продолжалась. Сталин подробно рассказал о предстоящих летних сражениях, о том, что скоро Красной армии предстоит вести новые ожесточенные бои. Он отметил также, что на долю корпуса выпадает почетная задача совместно с другими соединениями освобождать от гитлеровцев оккупированную Польшу. Он говорил, что сейчас братский польский народ безжалостно истребляется немецкими захватчиками, но наконец-то настает час, когда наша армия поможет соседу освободиться от проклятого ига…
– А когда, товарищ Попов, можно будет включить ваш корпус в состав действующих войск? – спросил Сталин, словно бы советуясь.
Этот вопрос немало волновал Алексея Федоровича, поэтому он назвал интересующую Верховного дату:
– 10 мая, товарищ Сталин, части будут полностью сколочены и мы будем готовы выступить на фронт, – ответил генерал.
– Хорошо… Тогда 10 мая мы включим ваш корпус в состав войск маршала Рокоссовского. Вы, – вновь подчеркнул Сталин, – будете действовать в боях по освобождению Польши.
В конце беседы Попов попросил Верховного включить в состав соединения тяжелый танковый полк, который значительно повысил бы огневую мощь корпуса. Сталин обещал. Затем крепко пожал Алексею Федоровичу руку, пожелал ему здоровья и счастья в предстоящих боях.
Сталин часто встречался с фронтовыми командирами различных рангов, беседовал с ними, интересовался их мнением о происходящем в действующей армии. Подробная беседа с генералом Поповым обуславливалась несколько иными причинами: его корпус Ставка намеревалась тогда передать в состав Войска польского. Вот почему Верховный так подробно информировал комкора о предстоящих боевых действиях, акцентируя его внимание на наступлении в направлении Польши, Восточной Пруссии. Однако по каким-то мне неведомым причинам такое переподчинение не состоялось, корпус вошел в состав 1-го Белорусского фронта.
Когда Федоренко и Попов вышли из кабинета, малая стрелка часов замерла на цифре 8. Танкисты остановились у окна, и в это время грянул гром праздничного салюта. По приказу Верховного главнокомандующего столица Родины двадцатью артиллерийскими залпами салютовала пролетарскому празднику, героическим победам Красной армии на фронтах Великой Отечественной войны. Из окна просторной кремлевской комнаты хорошо было видно предвечернее московское небо, расцвеченное сиянием ракет, озаренное яркими красками заката.
Но праздник праздником, а война только еще вступала в свой завершающий год. Поэтому и в это время никто в нашем Главном управлении не прекращал работу. Вернувшись, Алексей Федорович вновь зашел в мой кабинет – рассказать обо всем, поблагодарить за советы и попрощаться. Уже в дверях кабинета, уходя, он спросил, пытливо вглядываясь мне в глаза:
– И чего ты здесь сидишь, Николай? Переходи ко мне в корпус, а?
Я вздохнул. Не в первый раз Попов обращался ко мне с таким предложением, знал мое желание оказаться в действующей армии, равно как и то, что на все просьбы отпустить в войска мне отвечали неизменным и твердым отказом: мол, ты здесь нужнее. Все же при каждой новой встрече генерал предлагал мне переходить к нему. Были там какие-то нелады с начальником политотдела, вместе им работать было трудно, Алексей Федорович искал ему замену.
Попасть именно к Попову я и сам был бы не прочь. Соединение его я знал очень хорошо, участвовал в его формировании. Поначалу корпусом командовал Герой Советского Союза генерал А.И. Лизюков, танкисты соединения воевали под Воронежем, у Сталинграда, освобождали Украину. Но желания желаниями, а приходилось оставаться на месте. Мое руководство справедливо говорило, что кому-то надо работать и в управлениях, и в тылу, а все поголовно рвутся на фронт. Вот и на этот раз мы попрощались с Алексеем Федоровичем, не очень веря в возможность скорой встречи.
Потом я узнал, что, когда генерал Попов вернулся в соединение, там прошло офицерское собрание. Комкор пересказал свою беседу с Верховным, призвал воинов оправдать высокое доверие И.В. Сталина, по-гвардейски бить немецко-фашистских оккупантов в ходе предстоящего наступления. Это обращение, высокая сталинская оценка вызвали большой патриотический подъем среди личного состава.
А через несколько дней в корпус прибыл полк, обещанный комкору Верховным главнокомандующим.
9 мая был получен приказ Ставки о передислокации соединения из-под Киева под Ковель. Корпус вошел в состав 1-го Белорусского фронта маршала К.К. Рокоссовского. Перед этим командование корпуса получило карты района предстоящих боевых действий. Они были испещрены кривыми линиями, кружками, ромбиками, зигзагами, четырехугольниками. Скрытые за этими условными изображениями укрепления гитлеровцы самонадеянно именовали «неприступными»: минные поля, противотанковые рвы, надолбы, эскарпы, густые сети траншей, проволочные заграждения, завалы, доты и дзоты, сотни артиллерийских позиций, полевые аэродромы… Эту сильную укрепленную, совершенную в инженерном отношении, глубоко эшелонированную, опирающуюся на десятки широких рек оборону противника Красная армия должна была сокрушить в наступательных летних боях.
В тот же день командир корпуса отдал приказ частям и подразделениям грузиться в эшелоны. Соединение было готово к предстоящим сражениям. Но могли ли думать тогда генерал Попов, его боевые товарищи, что сила удара советских войск будет столь мощной, сокрушительной, что ровно через год в такой же яркий, солнечный день страна наша будет праздновать полную победу над ненавистным врагом?
Не знал Алексей Федорович, что слова о моем переходе в его корпус окажутся пророческими. Летом того же года мне предложили стать начальником политического отдела 8-го гвардейского танкового корпуса. Нужно ли говорить, что я это предложение принял с искренней радостью.
Провожали меня очень тепло. Безусловно, многие отнеслись к моему переводу с нескрываемой доброй завистью – на фронт хотел каждый. Маршал Федоренко, поблагодарив меня за работу, подарил мне два «Виллиса»[65] и легковую американскую машину «Додж-3/4»[66]. Для кочевой жизни политработника в наступлении это был прямо-таки бесценный дар. Потом, кстати, на эту машину с вожделением смотрели многие командармы, но отобрать своей властью маршальский подарок не решался никто, так что «Додж» этот безотказно отъездил со мною всю войну.