емя, в нем же, наоборот, я находил всегда полное сочувствие и содействие во всех вопросах, когда он видел, что действия некоторых лиц или частей шли в ущерб нам и не вызывались некоторыми другими соображениями, кроме желания сорвать. Он противился этому. Помню, что еще за несколько дней до его смерти, я пошел к нему запросто. Он сам варил кофе, и в разговоре я ему указал на целый ряд беззаконностей, которые себе позволяли кое-кто из его многочисленных подчиненных, и он возмущался этим и обещал принять меры для пресечения подобных действий.
Я чувствовал, что его уход может лишь осложнить еще больше положение на Украине. Вообще, я уже указывал как-то выше, что немцев я до их прихода не знал, так как не мог назвать знакомством с немцами мои путешествия в качестве туриста, которые я от времени до времени совершал по Германии. Я поэтому, войдя с ними в соприкосновение, питал к ним чрезвычайно сложные чувства. С одной стороны, я их в мирной обстановке совершенно не знал. Мне было чрезвычайно тяжело, когда я видел их фактическими хозяевами у нас на Украине, но вместе с этим я сознавал, что только они могут нам в данный момент помочь.
Имея с ними на Украине постоянные сношения по роду своей деятельности, я их разделяю на три класса. (Должен сказать, лучше, разделял, так как теперь, когда они накануне почти такой же катастрофы социальной, как у нас, я думаю, что эта классификация может сильно измениться.)
Военный класс пришел к нам, безусловно, честным. Высшее командование ни в какие спекуляции не входило, лично не сочувствовало им, в политическом отношении все эти Эйхгорны, Греннеры и ближайшие их помощники требовали исполнения Брест-Литовского договора, все же новые требования считали излишними. Они на Украину смотрели доброжелательно и не желали ее экономического падения, наоборот, приходили на помощь, когда видели затруднительное положение. По убеждениям своим они были демократы, особенно Гренер. Мы с ним говорили про аграрную реформу. Он смотрел на нее разумно, был против всяких демагогических приемов, хотел действительного проведения в жизнь этого вопроса с наименьшими потрясениями. Лично им было трудно разобраться в этом вопросе, так как они хотя и добросовестно прочли всю литературу об Украине, главным образом Львовского изготовления, но видели часто, что наяву получается совершенно не то, что в этих книгах написано. Например, в вопросе украинского министерства вначале, благодаря постоянным к ним паломничествам украинских партий и благодаря личному сочувствию Украине, в разговоре со мной они указывали на желательность назначения министров из состава украинцев. Я им говорил, что и сам того хочу, и в доказательство этого указывал им на то, что после переворота я же приглашал многих украинцев, но они не захотели этого, а кроме этого, я прошу их указать мне, кого бы, собственно, они считали возможным назначить, так как я, при всем моем желании, положительно таких людей не вижу, ведь недостаточно быть украинцем и желать, чтобы на Украине было хорошо, нужно иметь еще некоторые другие данные для того, чтобы быть министром. Если мы при этом составе, который у нас есть, часто ошибаемся, а это же почти все люди, имеющие за собой известный государственный опыт, или по служебному своему бывшему положению, или же по участию в общественных делах, то что же будет, когда у меня будут украинцы? Они соглашались и более, до поры до времени, к этому вопросу не возвращались. Второстепенные же начальники ни в какую политику не вдавались и были очень различного качества, но исполняли свой долг и были честны. Так было до осени. К сожалению, после их революции все изменилось, и пресловутые немецкие исполнительность и честность подвергались иногда сильнейшим потрясениям. Просто невероятно, как быстро у них пошло разложение армии, и это разложение коснулось не только солдат, но и офицеров, особенно было затронуто все, что было не на строевых должностях. Это первый класс.
Дипломаты, вообще, как все дипломаты, приспособлялись, оглядывались сначала на свое министерство иностранных дел, на императора и его кружок, затем все более на рейхстаг и в заключение уже на социалистов. Политика их в зависимости от этого менялась, была нерешительная, но, должен сказать, что с бароном фон Муммом можно было очень хорошо работать. Сам по себе это был добрый человек, уже видимо усталый от службы, очень честолюбивый, подверженный лести, старый холостяк с большой дозой сентиментализма, он видел, что создать Украину украинскими силами нельзя, никакого украинского шовинизма он не поддерживал, делал le stricte nе5cessaire[21] из того, что требовало его министерство в этом отношении. Его заместитель фон Берхем, более острый человек, очень образованный и умный, но то, что называется, […?] в последнее время играл большую роль. По отношению ко мне он остался до конца честным и порядочным человеком. Главным невидимым воротилой всего дела был у дипломатов генерал-консул Тиль, пробывший консулом 25 лет в Японии, Украины совершенно не знавший, но, благодаря своему уму и умению разбираться в сложных вопросах, довольно быстро к нам приспособившийся. Его упрекали чуть ли не в большевизме; это сплошной вздор!
Все эти господа, несомненно, явились на Украину с широчайшими планами, недаром их сопровождали выдающиеся специалисты по финансам, по промышленности и торговле, создавались всякие проекты создания банков, в Германии составлялись различные общества для эксплуатации наших богатств, производилось и давление на министров в вопросах предоставления железнодорожных концессий и т. п. Из таких крупных дельцов помню Мельхиора и Витфельда, последнего я знал хорошо, он раза два сидел у меня вечером, и я лично поражался, как он был хорошо ориентирован в наших делах. Недаром этот человек был вызван из Украины для назначения его одним из директоров Круппа. Но вся их подготовительная работа так и осталась в области проектов.
Уже с июля месяца чувствовался перелом в военном счастье немцев, и все их мечты об экономическом захвате Украины отошли на задний план. Свою вывозную торговлю с Украиной на первых шагах они очень плохо организовали, почему это так случилось, я не берусь теперь подробно объяснять. Насколько я помню, было ими создано в Берлине общество Ausfuhr Gesellschaft, которое, вероятно, состояло из господ не особенно умных, но обладающих колоссальными аппетитами, по крайней мере, я знаю, что началось с того, что это общество навезло так много всякого неважного товара, причем цены были невозможные даже по нынешним временам, например, плуг, совершенно простой, для селянина стоил 300 рублей. Когда никто не стал у них покупать, они очень удивились. Мумм же надеялся, что это начало крупного товарообмена и торжественно пригласил наших министров поехать с ним на станцию осмотреть только что прибывший поезд с этими товарами. Так это дело и не пошло. Наряду с этими крупными фирмами и дельцами, понаехала из Германии масса всякой сволочи, просто какие-то голодные шакалы, которые наносили громадный вред и нам, и, скажу откровенно, хотя это меня не касается, Германии. К этим людям примазывались и наши многочисленные деятели того же рода. Получалась какая-то колоссальная спекулятивная каша, причем эти немецкие шакалы действовали с невероятной наглостью, злоупотребляя на каждом шагу выражениями, что «наше правительство этого требует» и т. д. Наши спекулянты к ним примазывались, надеясь именно, что, благодаря нахальству их немецких коллег, спекуляция их будет удачна. Я несколько таких типов вывел на чистую воду, так как одно время они стали и ко мне являться. Наконец, я сговорился с «Оберкомандо», что без ведения немецкого начальства я никого не буду принимать. К чести немецкого высшего командования и дипломатов, они не поддерживали этих господ, но, к сожалению, они были бессильны что-нибудь с ними сделать, так, как в конце концов и я, несмотря на все принимаемые мной меры.
Был еще класс ученых, различных исследователей по специальным вопросам и журналистов. Что касается господ ученых, то я, должен сознаться, воспитанный в глубоком уважении к немецкой науке, при более близком знакомстве с этими почтенными господами несколько в них разочаровался. Мне казалось, что раз они считают себя людьми науки, то можно было бы ожидать от них большей вдумчивости и правильной оценки фактов. На самом же деле ничего подобного – одна лишь погоня за дешевыми лаврами, демагогические приемы, теоретичность и громадное самомнение. Я далек от желания это обобщать, но у большинства это было. Мне попадались статьи и рефераты некоторых из этих господ, и я могу с уверенностью сказать, что ни одна статья не написана, руководствуясь объективным отношением к делу, все это писалось с предвзятой мыслью и при полном игнорировании действительности. Я не собираюсь входить с ними в полемику, если когда-либо мои воспоминания будут изданы, они сами увидят, насколько их погрешность в истинном изложении фактической подкладки была велика.
Адъютант Эйхгорна, поручик Дресслер, в тот же день умер. Бедный же Эйхгорн был отвезен в клинику профессора Томашевского, он еще промучился несколько времени и на следующий день вечером, как раз в тот момент, как я пришел его навестить, он умер. Через два дня с большой торжественностью его отпевали в одном зале дома Попова, где он жил на Екатерининской улице. Увезли же его тело на вокзал без всякой пышности, так как ждали повторения террористических актов. Я командировал одного генерала для проводов вплоть до могилы. Конечно, было произведено немедленно следствие. Человека, бросившего бомбу, немцы схватили немедленно, это был какой-то приезжий из Великороссии. Но кто был вдохновитель убийства Эйхгорна, мною так и не было окончательно выяснено. Официальное следствие указывало, что это было дело великорусских левых социал-революционеров, так ли это, я не знаю. Почему-то немцы винили в этом деле Савинкова. Сомневаюсь, чтобы Савинков был бы тут при чем-нибудь.
На немцев убийство их фельдмаршала произвело очень сильное впечатление. Довольно долгое время место главнокомандующего было свободно, затем приехал заместитель Эйхгорна, генерал фон Кирбах, человек, про которого трудно что-нибудь сказать, кажется, любил баню, даже наверно, и то я, собственно, повторяю со слов самих немцев. Роли он никакой не играл, всем заправлял генерал Гренер и его помощник майор Ярош.