Шаляпин был весел. Говорил:
– Я здесь буду петь.
Княгиня Тенишева приглашала Шаляпина к себе, и князь усердно угощал его роскошными обедами и розовым шампанским, приговаривая: «Пейте. Все вздор!» И оба усердно выпивали.
Но вышло недоразумение. Княгиня позвала Шаляпина на большой обед в их особняке на рю Бассано. Было приглашено много народу. В конце обеда княгиня просила Шаляпина спеть. Шаляпин отказался, говоря, что у него нет с собой нот. Но оказалось, что уже был приглашен пианист и приобретены ноты его репертуара. Пришлось согласиться.
Шаляпин пел. Приглашенные гости-иностранцы были в восхищении от замечательного артиста. Он пел много и был в ударе. Утром на другой день Тенишев прислал Шаляпину в подарок булавку с бриллиантом. А Федор Иванович как раз в это время сидел у меня и писал счет за исполненный концерт. Счет был внушительный, и тут же был послан князю Тенишеву с его же посланным.
В полдень, отправляясь завтракать на выставку, мы встретили у подъезда того же посланного. Он принес большой пакет с деньгами от князя Тенишева и попросил Шаляпина дать расписку в получении.
В ресторане за завтраком я сказал, смеясь:
– Что ж ты, Федя, получил и булавку, и деньги.
– А как же, булавка – это подарок, а я за подарок не пою. Это же был концерт. Я пел почти три часа. Какие же тут булавки!
– Ты так перед отъездом и не повидал Савву Ивановича? – спросил я.
– Нет, я же не понимаю, в чем дело. Арест. А ты думаешь, что он виноват?
– Нет, я не думаю, что он виноват. Этого не может быть, – сказал я убежденно.
– Это, должно быть, Тертий [Филиппов] ему устроил праздник. Он же контролер. У него все виноваты.
– А вот ты Тертию за концерт счета не напишешь.
– Ну нет! Я ему тоже счетик написал! Заплатил. Но уж больше меня в хор петь не зовет. – И Шаляпин засмеялся.
На выставке мы завтракали в ресторане «Бояр», где стены были из одного стекла. Весеннее солнце весело играло по столам. Недалеко, в стороне, сидел какой-то господин и все посматривал на нас.
– Это русский, – сказал Шаляпин.
Рядом с ним сидели двое иностранцев. Разбавляя абсент, они лили в длинные бокалы, поверх которых лежали кусочки сахара, воду. Русский позвал гарсона и заказал ему тот же напиток, что пили иностранцы, но щелчком сшиб сахар с бокала и велел налить его абсентом дополна. Гарсон вопросительно посмотрел на чудака. Русский, встав, сказал:
– Федор Иванович, ваше здоровье! – И одним духом выпил весь стакан абсента.
– Постой, – сказал Шаляпин. И, поднявшись, подошел к русскому.
– Что это вы пьете?
– Без воды надо это пить, они не понимают.
– Ну-ка, налей.
И Шаляпин тоже выпил абсента без воды.
– А крепкая штука, в первый раз пью. Водка-то наша – просто вода…
Возвращение в императорские театры
По открытии Парижской выставки, в мае 1900 года, я получил письмо от управляющего московскими императорскими театрами Теляковского, в котором он мне предлагал принять на себя ведение художественной части московских императорских театров и сообщить о времени моего приезда в Москву.
Я сказал об этом Шаляпину.
– Придется и тебе петь в Императорском театре.
– Вряд ли, – ответил мне Федор Иванович, – они меня там терпеть не могут. Да к тому же считают революционером.
– Какой ты революционер!.. Где ж ты будешь петь? Мамонтов ведь разорен.
На этом разговор наш оборвался.
По приезде моем в Москву, на другой же день утром, ко мне приехал очень скромного вида человек, одетый в серую военную тужурку. Он был немножко похож на простого русского солдата. В светло-серых глазах его я прочел внимание и ум.
Он просто сказал мне:
– Я бы хотел, чтобы вы вошли в состав управления театрами. Страдает у нас художественная сторона. Невозможно видеть невежественность постановок. Я видел ваши работы у Мамонтова, и мне хотелось бы, чтобы вы работали в театре. Жалею, что нельзя привлечь Мамонтова, с ним такое несчастье.
– А как же с оперой? – сказал я. – Ведь опера – это Шаляпин. Какая же русская опера без Шаляпина?
– Да, это правда, – согласился Теляковский. – Но это очень трудно провести. Хотя я об этом всегда думал.
В тот же день я приехал к Теляковскому, и мы с ним проговорили до шести часов утра <…>
Шаляпин тем временем ежедневно вел с Теляковским переговоры. И Теляковский говорил мне, смеясь:
– Ну и особенный человек ваш Шаляпин. Вы знаете, какие пункты он вносит в контракт? Например: постоянная годовая ложа для его друга Горького. Потом еще три ложи для его друзей, которых, оказывается, он даже поименно не знает. Потом плата, невиданная в императорских театрах, – полторы и две тысячи за спектакль. Притом он уже несколько раз терял подписанные мной с ним контракты. Наконец, знаете, что я сделал? Я подписал ему чистый бланк, чтобы он вставил сам пункты, какие ему нравятся. Все равно, кроме платы, ничего выполнить невозможно. Например: у его уборной должны находиться, по его требованию, два вооруженных солдата с саблями наголо…
Я не мог слушать эти рассказы без смеха.
– Зачем же это ему нужно?
Теляковский отвечал, тоже смеясь:
– А как же! Для устрашения репортеров.
Через некоторое время Теляковский вновь мне сказал:
– Шаляпин-то ваш опять контракт потерял. Жена его положила в шкаф, а шкаф переменил мебельщик. Все ищет, пока поет без контракта. Чтоб удовлетворить его требования, пришлось повысить цены на его спектакли. Что делать? Великий артист. Я лично рассказал государю о Шаляпине, контрактах, декадентах. Государь смеялся и сказал, что ему все только и говорят, что о декадентах в Императорском театре.
Вскоре по уходе Волконского Теляковский был назначен директором императорских театров в Петербурге. Императорские театры – опера и балет – делали с тех пор полные сборы, и казенные субсидии театрам уменьшились благодаря этому более чем вдвое.
Газеты долго еще продолжали писать о декадентстве. И вдруг – тон изменился. Про меня начали писать: «наш маститый», «превзошел себя». Уже привыкнув к ругани, я даже испугался: не постарел ли я?..
Шаляпин был в полном расцвете сил и своей славы.
Спектакль в честь Лубе
В Петербург приехал президент Французской республики Лубе. В Китайском театре в Царском Селе был назначен парадный спектакль. Я делал декорации для акта «Фонтаны» из балета «Конёк-Горбунок», из оперы «Фауст» – «Сад Маргариты», а также для сцены «Смерть Бориса», в которой участвовал Шаляпин.
Подошел вечер спектакля. Шаляпин одевался и гримировался Борисом. Режиссеры волновались, как бы не опоздал <…>
– Начинайте, начинайте, – говорил Шаляпин.
В это время в уборную к нему зашел великий князь Владимир Александрович.
Сев против гримировавшегося Шаляпина, он спросил его:
– Ну как? Что-нибудь новое учите?
– Некогда, ваше императорское высочество, – ответил Шаляпин. – Некогда.
– А что же?
– У меня француженка, ваше высочество, и какая! Что учить? Когда учить? Все равно все забудешь. Какая француженка! Вы поймете.
– А, а! – засмеялся басом великий князь. – Что же, все может быть. И давно это с вами случилось?
– На днях.
– Федор Иванович, – говорил оробелый режиссер, – увертюра кончается, ваш выход.
– Я слышу, – сказал Шаляпин и быстро поднялся.
Я вышел с ним на сцену. У выходной двери, сзади декораций боярской думы, режиссер, державший дверь, чтобы выпустить в нужный момент Шаляпина, следил по клавиру. Шаляпин, стоя около меня, разговаривал с балетной танцовщицей:
– Господи, если бы я не был женат. Вы так прекрасны! Но это все равно, моя дорогая.
Тут режиссер открыл дверь, и Шаляпин, мгновенно приняв облик обреченного царя, шагнул в дверь со словами:
– Чур, чур, дитя, не я твой лиходей.
В голосе его зазвучала трагедия.
Я удивился его опыту и этой невероятной уверенности в себе. Он был поразителен <…>
Скандал
После спектакля Лубе уехал. Все артисты были приглашены к ужину. Мы с Шаляпиным уехали в ресторан «Медведь». К нам присоединился основатель русского оркестра Андреев.
В зале ресторана к нам подошел какой-то человек высокого роста, поздоровался с Андреевым и обратился к Шаляпину:
– Я никак не могу достать билет на ваш спектакль. Вы теперь знаменитость, а я вас помню, когда вы еще ею не были. Дайте-ка мне два билета.
– Я же не ношу с собой билетов, – ответил Шаляпин. – Обратитесь в кассу театра.
– Не надо, – сказал пришедший. – И, обратившись к Андрееву, добавил: – Загордился не в меру! Забыл, как в Казани пятерку у меня выклянчил.
Шаляпин побледнел. Я схватил его за руку и сказал:
– Он же пьян.
Но Шаляпин, вскочив, как тигр, сразу перевернул обидчика в воздухе. Сидевшие кругом бросились на Шаляпина, повисли на нем, но он в одно мгновение всех раскидал и вышел в раздевальню. «Едем!» Он весь трясся…
И мы уехали на Стрелку.
– Вот видишь, – сказал Шаляпин, – я нигде не могу бывать. Ни в ресторане, нигде. Вечные скандалы.
Протянув руку, он налил себе вина.
– Смотри, – сказал я, – что это, рука у тебя в крови?
– Да, – ответил он, – что-то этот палец не двигается, распух что-то. Должно быть, я ему здорово дал.
И спросил у Андреева:
– Кто он такой?
– Да ювелир один, я его знаю. Он парень хороший. Ты ведь это зря, Федя, он спьяну.
– Что такое «хороший»? Какие же я могу ему дать билеты! Я же их в кармане не ношу. Вообще, у меня никаких билетов нет. Я оговорил в контракте, что буду сам распределять часть билетов публике, но контракт, понимаешь, Иола потеряла. А из-за этого черт знает что выходит… не верит ведь никто, что у меня билетов нет. Будто я дать не хочу. Придется кассу сделать у меня в доме.
– Ерунда, – говорю я. – Что же, у твоих ворот будет всю ночь стоять народ в очереди?
– Ну так тогда пускай мне дадут полицию, я буду разгонять. Я же говорю, что в этой стране жить нельзя.