Эти наброски воспоминаний увидел в 1893 году давний знакомый Марьи Федоровны, известный писатель Д. В. Григорович, и с его помощью старая писательница снова «вышла в свет». В 1894 году популярная «Нива» напечатала давно лежавший без дела роман «Бабушкин внук», а на страницах «Исторического вестника» стали публиковаться «Воспоминания».
Марья Федоровна с большой ответственностью отнеслась, к работе над этой книгой. Был открыт заветный шкафчик, где хранились старые письма, альбомы, деловые документы[14], все это пересмотрено, перечитано, наброски «Воспоминаний» приведены в порядок, и в первые три номера журнала было передано сразу пять глав. Остальное еще предстояло написать, и Каменская взялась за дело с рвением, и на протяжении почти всего года непременно выдавала по главе для каждого нового номера.
Погружение в прошлое давалось нелегко: воспоминания волновали и мучили ее, за работой она смеялась и плакала, потом начались ночные кошмары, бессонница. Сын и невестка следили за матерью с тревогой, и когда та начала заговариваться, категорически потребовали прекратить работу. Одиннадцатый номер «Исторического вестника» вышел без «Воспоминаний», а в двенадцатом — появилась последняя коротенькая глава, кое-как доведенная Марьей Федоровной до годов ее замужества.
Многое из задуманного и обещанного осталось неосуществленным, текст местами сохранил следы спешки, недостаточно литературно отделан, встречаются и фактические ошибки, — но и в таком виде «Воспоминания» М. Ф. Каменской стали значительным явлением русской мемуарной литературы.
Главная их ценность, несомненно, историко-бытовая. Быт вообще, а тем более быт русской художественной интеллигенции первой трети XIX века, да еще переданный с такою красочностью и обилием деталей, — чрезвычайная редкость в нашей мемуаристике. А ведь среди героев книги не только художники, но и писатели, и актеры, многие из которых составляли гордость своего времени. Время же это то самое, «пушкинское», столь дорогое сердцу читателя, и Каменская проводит нас по нему хотя и мельком, но показав все самое заметное и примечательное. Хоть одним глазком, да заглянет она и в деревню, и в людскую, и в купеческое жилище, и в дворянский дом, и в великосветский салон, и в храм, и в театр, и на бал, вспомнит и об Отечественной войне, и о наводнении 1824 года, и о восстании на Сенатской площади, и о холере, и о смерти Пушкина, и об открытии Александровской колонны, расскажет, что ели, как одевались, у кого причесывались, что танцевали, на чем ездили, где и как развлекались, чем лечились ее современники (и между прочим, выведет на сцену целую галерею тогдашних «экстрасенсов» и целителей, что тоже небезынтересно для наших дней).
И еще нельзя не обратить внимания на высокую духовность книги, на удивительно чистый, добрый, не замутненный ни злобой, ни раздражением взгляд на людей и события. Эту чистоту и доброту не исказили ни возраст, ни пережитая, далеко не легкая и не щадившая автора жизнь.
Конечно, есть множество мемуаров глубокомысленнее и солиднее, «Воспоминаний» М. Ф. Каменской, но не так много найдется таких, что оказались бы занимательнее. Читаешь их поистине «на одном дыхании».
И перелистывая эти густо заселенные разноликими и разнохарактерными персонажами страницы, читатель наверняка не раз улыбнется и не раз взгрустнет вместе с автором, чтобы после, встретив в каких-нибудь других, серьезных, «больших» мемуарах имя Толстого-Американца или Павла Каменского, Александры Михайловны Каратыгиной или коварной Турчаниновой, или еще кого-нибудь из многочисленных героев этой книги, «узнать» их и принять как старых и добрых знакомых. А закрыв книгу, наверняка почувствует, что в чем-то лучше и ближе узнал это столь далекое от нас «доброе старое время».
В. Бокова
Марья Федоровна КаменскаяВоспоминания
I
Дед мой граф Петр Андреевич Толстой. — Бабушка Елизавета Егоровна. — Мой отец. — Обнаруженная им с детства страсть к художеству. — Нянька Матрена Ефремовна. — Марья Степановна Дудина. — Ф. И. Прянишников и Н. С. Кожухов. — Оригинальная свадьба моего отца. — Моя мать. — Рождение сестры Лизы.
Давно собиралась я написать мои воспоминания. И материал для них у меня собран и лежит наготове, только бы приняться за работу… А все что-то не писалось!.. Не потому ли, что в ту пору я жила больше жизнью других, дорогих мне существ, чем своей. Но теперь милая старина в памяти и сердце начала сильно всплывать наверх… и захотелось мне на старости лет, хоть на бумаге, снова пережить мое хорошее прошлое.
Память моя, слава Богу, еще мне не изменила, и, как у всех старых людей, чем дальше от меня события, тем крепче они сидят в голове моей, тем яснее видятся глазам моим… О том же, что было еще до меня, буду рассказывать со слов отца моего, матери, дядей, теток и нянюшки отца моего, Матрены Ефремовны, которая приняла отца моего, графа Федора Петровича Толстого[15], на руки в день появления его на свет Божий и рассталась с ним, когда, 90 лет от роду, умерла, и он сам с почестью проводил ее на Смоленское кладбище.
Не надо думать, что со слов простой няньки я могла напутать и наговорить небывальщину, — нет! Эту Матрену Ефремовну с наслаждением слушали литераторы моего времени и, выйдя из ее комнаты, говаривали: «Это не старуха, а живая книга». А уж семью-то своих господ знала она, как свои пять пальцев, и потому для записок моих будет великое подспорье.
Не хочется мне начинать мои воспоминания с себя, с моего детства и юности. Я не знаменитость, и мне это совсем не по чину. Да и для ясности моей будущей болтовни лучше будет, если я поговорю прежде о тех, кто жил до меня, кому я обязана жизнью. Начну с человека, который первый врезался в мою детскую память, с обожаемого мною деда моего, графа Петра Андреевича Толстого.
Отец моего отца, граф Петр Андреевич Толстой, родился в 1746 году и был правнуком сотрудника великих дел Петровых, тайного советника Петра Андреевича Толстого[16], которому Петр I, перед смертью своей, пожаловал графское достоинство.
Дед служил при Екатерине II генерал-кригс-комиссаром[17] и за усердную службу свою и необыкновенную честность был взыскан милостями государыни. Он был человек не богатый: судьба, как видно, очень мало положила ему под подушку. Теперь даже трудно поверить, чтобы родной правнук Петровского любимца Толстого, у которого было несколько тысяч душ крестьян, мог быть не богатым человеком… Так помнится этот прадед дипломатом, царедворцем и богачом, что забывается превратность его судьбы; забывается, что за сопротивление свадьбе Петра II с дочерью Меншикова[18] он был лишен всех прав состояния и сослан в Соловецкий монастырь, что имения были у него отобраны в казну, и наследникам его, уже при императрице Елисавете Петровне, были возвращены только 2000 душ, которые и раздробились впоследствии на весь плодовитый род его. Вспомнишь все это и поймешь, отчего дедушка мой был не богатый человек. Да и старики наши Толстые часто говаривали: «Из нашего рода богатых нет никого; только те и богаты, которые поженились на богачихах»… А дед и женат-то был на бедной, стало быть, и достатка ему неоткуда было взять, а пользоваться ради наживы случаями в жизни он не хотел. В пример тому вот один случай, в котором дед мой оплошал по понятиям человеческим. Во время службы его кригс-комиссаром, в комиссариате загорелась комната, в которой была касса. Граф бросился туда, с опасностью жизни спас казну и всю в целости представил начальнику, фамилии которого я не знаю, а слыхала только, что он был другом моего, деда. Пораженный поступком графа, начальник выслал всех из кабинета, притворил дверь и сказал:
— Дурак ты, граф Петр Андреевич, чистый дурак!..
— За что ты ругаешься? — спросил удивленный граф. — Ведь тут все цело!..
— Знаю, знаю, батюшка, что у тебя все цело… Да вот оттого-то, что все цело, ты и дурак! набитый дурак! Огня-то, братец ты мой, мы считать бы не стали, что-нибудь, наконец, да могло бы сгореть… Жаль мне тебя, братец, жаль! Будешь ты беден всю свою жизнь.
В 1796 году скончалась императрица Екатерина Алексеевна, а с нею закатилась и счастливая служебная звезда графа Петра Андреевича. В первые же дни воцарения императора Павла I дед был отставлен от службы. Причина этой немилости, предполагают, была следующая.
Павел Петрович, будучи еще наследником (нуждаясь, вероятно, в деньгах), прислал однажды к деду моему нарочного с просьбою одолжить его высочеству заимообразно из кассы комиссариата известную сумму денег, на что граф, хоть и предчувствовал свою будущую участь, но, по строгому в то время запрету императрицы Екатерины, принужден был отказать. Подучив отрицательный ответ, великий князь очень разгневался и сейчас же послал своего нарочного обратно к графу с таким приказанием:
— Поезжай и скажи ему, чтоб он это помнил!..
Дед мой в молодые годы женился на бедной девушке Елизавете Егоровне Барбот. Бабушка моя была немка родом, умная женщина, прекрасная мать и большая рукодельница. И если бабушка не умела рисовать кистью, то она производила иголкой и шелком по полотну «а petits points»[19] такие пейзажи и цветы, что им дивиться надо. Это и я могу подтвердить, потому что работы ее сохранились у меня до сих пор. Сверх этого, бабушка, любя без памяти маленьких детей своих, за неимением средств покупать им часто игрушки, делала их сама; особенно хорошо выходили у нее кареты екатерининского времени: так хороши были эти кареты, что их даже приезжали смотреть как редкость. Знаменитый каретник того времени попросил тоже позволения видеть работу графини. Когда ему показали, он пришел в неописанный восторг и сказал: