Дабы обезопасить себя от подобных ситуаций в будущем, он решил немедленно отправить в отставку либерально настроенных министров, которых сам недавно назначил, и вернуться к прежней реакционной системе. Это решение встретило искреннюю поддержку императрицы.
Армия продолжала отступать по всему северному фронту, постепенно сокращая расстояние между Псковом и передовой. Летом нам пришлось выселить церковно–приходскую школу из ее здания и увеличить количество мест до шестиста. Однако число врачей осталось прежним, и Красный Крест прислал нам всего пять медсестер. Таким образом, работы у нас прибавилось, и мы очень уставали.
Той же зимой, зимой 1916 года, я организовала общежитие для фронтовых медсестер. Это общежитие стоило мне многих трудов и неприятностей. В то время медсестрой могла стать любая девушка независимо от общественного положения; среди них попадались весьма неординарные личности, особенно девушки из провинциальных отделений Красного Креста. Кроме того, очень часто авантюристки облачались в платье медсестры и отправлялись на фронт, где, похоже, никому не приходило в голову проверить их документы. Многих из них отсылал ко мне главный штаб или военный комендант вокзала.
Ко всему прочему, я по просьбе местных властей передавала практический опыт болтливым девчонкам, проходившим обучение под эгидой Красного Креста. Они всегда падали в обморок при виде крови; постоянно делали ошибки и всем мешали. Они вносили страшный беспорядок в работу нашего госпиталя, и в конце концов врачи уговорили меня отказаться от занятий с ними.
В октябре в церкви я потянулась за стулом и почувствовала резкую боль под левой лопаткой. Я так и осталась стоять с протянутой рукой, боясь пошевелиться. Оказалось, у меня сухой плеврит с небольшой температурой, и Тишин велел мне лечь в постель, но я отказалась. В тот вечер через Псков должен был проехать император в сопровождении моего отца и Дмитрия, который наконец получил прощение. Меня пригласили на обед в императорский поезд, и я не хотела его пропустить. На встречу я отправилась покрытая толстым слоем йода и обложенная ватой.
После чудесного обеда — пока император слушал доклад командующего северным фронтом — отец и Дмитрий вместе со мной отправились в госпиталь. Мы все втайне надеялись, что император нанесет нам визит, поэтому никто не спал. Увидев всеобщее разочарование, отец зашел в палату офицеров и поговорил с ними. Я была счастлива, что могу показать ему свой госпиталь. Но он, привыкший к красивой обстановке, не мог понять, как я живу в таких условиях. Он слушал мои рассказы о работе с учтивым изумлением и скрытой брезгливостью, беспрестанно восклицал, что у меня нет даже удобного стула. В его присутствии моя комнатушка казалась скромной и жалкой.
В то время сам отец не мог принять активного участия в войне из за возраста и слабого здоровья. Потом он окреп настолько, что принял командование армией, состоящей из гвардейских полков, и провел несколько месяцев на фронте, но в ту зиму он так болел, что однажды его жене пришлось срочно вызвать меня в Царское Село.
Никогда не забуду, как он плохо выглядел, когда я приехала, и как сжалось мое сердце от любви к нему. Выйдя из комнаты, где он лежал изможденный и слабый, я бросилась к себе и долго плакала. Сама мысль о том, что я могу потерять его, казалась невыносимой — он слишком много для меня значил. Хотя впоследствии я много раз пожалела, что он не умер тогда.
Мой плеврит никак не проходил. Всю зиму у меня поднималась температура, и на протяжении двух лет я страдала от периодического воспаления и приступов боли. Но я оставалась на своем посту. С начала войны я ни разу не сняла серую униформу или белую косынку, даже когда уезжала из госпиталя. Для удобства я коротко подстриглась, это было в 1916 году; отец пришел в ужас, когда увидел меня. Мои руки огрубели от постоянной работы с дезинфицирующими средствами, лицо привыкло к холодной воде, я давно забыла о кремах и пудрах. Я никогда не проявляла особого интереса к своей внешности, а теперь попросту о ней не думала. Мои серые платья выцвели от стирки, на туфлях стерлись каблуки. Я не знала никаких развлечений и не скучала по ним. Я была полностью довольна своей жизнью.
Теперь, оглядываясь назад, могу со всей искренностью сказать, что военные годы были самыми счастливыми в моей жизни. Каждый день приносил мне многостороннее общение, свежие впечатления, новые возможности сбежать от прежних запретов. Я потихоньку расправляла крылья и испытывала свою силу; в толстых стенах, которые отгораживали меня от реальности, наконец то появились просветы.
Передышка
Я по–прежнему делилась своими идеями с отцом Михаилом и доктором Тишиным и подолгу разговаривала с ними. Я чувствовала, что цель, к которой я стремилась с детства, уже близко. Теперь, по крайней мере, я узнала другую сторону жизни и другую точку зрения, о которой никто из нашего круга не имел ни малейшего понятия.
Но чем шире открывались мои глаза, тем отчетливее я понимала, как мало я на самом деле знаю; мне потребовалось много времени и сил, чтобы прийти к настоящему пониманию вещей.
Приподнялся лишь краешек завесы, но у меня начинала складываться вся картина целиком. Я увидела, что Россия больна, определила это, так сказать, по биению ее сердца; больше я ничего не могла понять. Повсюду я видела противоречия между действительностью и теми идеалами, в которых воспитывалась. Это сбивало с толку. Я не знала, куда идти в поисках правды; каждый день приносил разочарование и крушение старых идеалов.
Но, во всяком случае, начало было положено, и вся жизнь была впереди. Эта мысль придавала мне силы. Одним словом, после всех этих лет я наконец то получала настоящее образование.
Русская литература, которую, как оказалось, я знала лишь поверхностно, приобрела для меня новое значение. Она описывала чувства и эмоции, которые я, по крайней мере, могла понять. Я попросила Тишина подобрать мне авторов, которых я раньше не читала. Сам Тишин читал превосходно, у него была хорошая дикция и приятный голос; кроме того, он увлекался пьесами. Мы с отцом Михаилом провели немало вечеров, слушая его чтение; иногда читали классические пьесы, распределив между собой роли, или обсуждали какого нибудь автора, которого в прошлом держали от меня в секрете.
Я также заинтересовалась историей своей страны. Эта тема с детства меня привлекала; но нас учили лишь официально принятой истории, равно как и религии, никогда не отклоняясь в сторону.
Среди древних реликвий Пскова русская история и русское православие заиграли для меня новыми красками. Они стали моим развлечением, отдушиной, передышкой после напряжения и страданий; может быть, и читатель отдохнет, если я расскажу об удивительных вещах, которые узнала.
Псков появился в результате смещения торговых путей. В конце тринадцатого века, когда Киев как политический центр первого периода русской истории утратил часть своего влияния, народ стал мигрировать; одни отправились на запад в сторону Карпат, другие переселились на север в лесные районы.
Так на окраинах России образовались новые княжества. Самым крупным было княжество Великого Новгорода. В тринадцатом–четырнадцатом веках Великий Новгород обладал огромным могуществом, и его земли простирались от Финского залива до Белого моря.
Для защиты от набегов врагов на западе и юго–западе Новгорода построили несколько крепостей. Псков был самой крупной крепостью.
Новгород стал центром торговли; из центральных районов России на запад везли сырье в обмен на мануфактуру, металл и вино. Первыми иностранцами, которые приехали в Новгород, были купцы из города Висбю на острове Готланд.
Новгород имел республиканскую форму правления — вече, то есть народный совет, в котором принимали участие все домовладельцы Новгорода и его окрестностей. Когда в четырнадцатом веке Псков приобрел торговую и во–енную силу и отделился от Новгорода, он взял за основу такую же форму правления; и псковское вече было даже более организованным, чем новгородское.
Время его почти не изменило, и в 1916 году он оставался таким же прекрасным городом. Он вырос на скалистом мысе в том месте, где река Псков впадает в широкую и глубокую реку Великую. До сих пор сохранились величественные руины стены, возведенной вокруг внутреннего укрепления, детинца, древней крепости. В древние времена вокруг этой крепости построили город, обнесенный внешней стеной. В центре детинца возвышается огромный и немного неуклюжий Троицкий собор. Он был построен в двенадцатом веке и много раз горел дотла. Восстановили его в период правления Петра Первого.
Гуляя по старому городу, я всегда высматривала древние церкви. Архитектура их была весьма своеобразной — приземистые, с неровными стенами и срезанными углами, они расширялись у основания; будто бы неуклюже выползали из под земли. Стены церквей всегда были побеленными, крыши и купола — как правило, зелеными.
Рядом с церквями, словно прямоугольные колонны, возвышались колокольни, и под их зелеными крышами сквозь продолговатые отверстия можно было увидеть колокола всевозможных размеров. Стены старых церквей были такими толстыми, что внутреннее помещение оказывалось удивительно маленьким; свод поддерживали две или четыре массивных колонны, оставляя совсем мало места для прихожан.
Зимой Псков был особенно красив. В это время года он почему то выглядел менее провинциальным; может быть, благодаря снегу, который скрывал грязь. За госпиталем на высоком берегу реки Великой раскинулся старый фруктовый сад, который когда то принадлежал древнему поместью. Этот сад, казалось, прислонился к развалинам городской стены, за которой открывался восхитительный вид на широкое русло реки, сверкающий белый простор и на сам город — погребенный под тяжестью снега. Золотые кресты церквей на обоих берегах реки весело блестели на солнце; а на острове посередине реки стоял одинокий монастырь, окруженный почти разрушенной стеной. Там жили лишь несколько седовласых древних монахов, которые вели нищенское существование.