Вскоре после этого визита в Курзале был какой-то спектакль или концерт, и я сидела в креслах. Марцинкевич, увидав меня, сразу подошел ко мне и на виду у всех почтительно поцеловал мне руку.
Благотворительный вечер, на который меня приглашали Озоль и Марцинкевич, прошел совершенно благополучно и даже произвел на меня самое лучшее впечатление своим порядком и отличной организацией. Устроители вечера меня встретили как в былое время и на каждом шагу старались оказать мне внимание. По окончании вечера устроители предлагали проводить меня домой, но меня проводил мой старый друг Константин Молостов, бывший офицер Конного полка. Потом, когда мне приходилось встречаться с Марцинкевичем, он всегда казался мне особенно грустным. Чувствовалось, что он не вполне сочувствует новому течению, которому служил. В последний раз, что я его видела в «Гранд-отеле», он сказал мне, что его посылают куда-то с отрядом. После этого я его больше не видела и ничего не слышала о нем.
Примерно в это же время, весною 1918 года, Лидия Алексеевна Давыдова задумала устроить детский спектакль, чтобы хоть немного развлечь детей и отвлечь их внимание от грозных политических событий в России. Спектакль должен был иметь, кроме того, благотворительную цель в пользу общежитий для раненых.
Лидия Алексеевна Давыдова играла довольно видную роль в Кисловодске. Она сама была чрезвычайно красива и была матерью четырех очаровательных дочерей.
Лидия Алексеевна, рожденная Мещеринова, была замужем за Евгением Федоровичем Давыдовым, принадлежащим, как и его два брата, к финансовому миру: старший его брат, Виктор Федорович, был директором Русско-Азиатского банка, второй брат, Леонид Федорович, был директором Кредитной Канцелярии Министерства Финансов. Лидия Алексеевна и ее муж обладали некоторыми средствами и жили сравнительно широко.
Для предстоящего детского спектакля Лидия Алексеевна пригласила и моего сына в число актеров, чтобы играть главную роль в фантастической пьесе «Калиф-Аист». Эта мысль мне не особенно понравилась. Я не видела никаких сценических талантов в моем сыне и боялась, что он с треском провалится. Но, видя его горячее желание играть и уступая его настойчивости, я дала свое согласие, хотя и не без страха. На первых репетициях я не присутствовала, но когда репетиция была назначена на сцене театра Курзала, я пришла посмотреть, как мой сын справляется со своей ролью.
К моему великому удивлению и радости, я увидела, что Вова отлично справляется со своей ролью, и, вернувшись домой, я стала проходить с ним его роль, показывая, как правильно выражаться, как себя держать на сцене, и обучая некоторым жестам. Потом с помощью моей горничной Людмилы принялись шить ему костюм. По роли Вова был то калифом, то аистом, то снова калифом, менялся его головной убор: как калиф он носил чалму, как аист – голову аиста. Костюм очень удался.
Перед спектаклем я слегка загримировала Вову. Волнений было много, но спектакль прошел на славу, актеры себя оправдали, и им шумно аплодировали. Вова же меня даже поразил своей игрой. Спектакль привлек много народу, зала театра Курзала была полна.
Курьез этого вечера заключался еще в том, что в одной и той же зале присутствовали в одной ложе представитель нашей династии Великий Князь Борис Владимирович, а в другой – представители новой власти, большевистской, в лице комиссаров Бу́лле, Лещинского, Марцинкевича…
Большевизм достиг Кисловодска не сразу, а постепенно. Придут, налетят с блиндированным поездом, уйдут – и снова период сравнительного затишья, до следующего налета. В эти спокойные периоды мы продолжали собираться пообедать вместе или поиграть в карты, так как все одинаково не любили оставаться одни дома. Если было разрешено возвращаться ночью домой, то мы и возвращались, хотя это становилось с каждым днем опаснее, и два раза я чуть не поплатилась за это. Раз я возвращалась с Молостовым домой. Было совершенно темно. Вдруг раздался голос: «Кто идет?» – из темноты вылезла фигура солдата с ружьем. Когда мы сказали, что идем домой, он нам крикнул вслед: «Поторапливайтесь, а не то я вам выстрелю в зад». Мы оба затаили дыхание и прибавили шагу, чтобы скорее скрыться от солдата. В другой раз меня провожал домой Маринов, очень милый наш партнер в карточной игре. Он владел писчебумажным магазином и слыл за богатого человека. Было раннее утро, солнце только что начинало вставать, мы прошли с ним вокзал и железнодорожный мостик, который вел к Вокзальному переулку, где была моя дача, по ту сторону мостика, направо от дорожки, на скамейке сидели два подозрительных типа в кожаных куртках. Когда мы их миновали, то мне показалось, что они оба встали и пошли за нами. Я несла в руках коробку с игральными жетонами, которые при ходьбе побрякивали. Оглянуться я боялась, сердце сильно билось, такие встречи ночью всегда очень неприятны. Когда я подошла к калитке моего дома, я попрощалась с Мариновым и вошла в дом, а он продолжал свой путь. Но не успела я раздеться, как у парадной двери раздался нервный звонок, как будто кто-то торопит, чтобы ему открыли бы скорее дверь. Моя горничная Людмила пошла открывать дверь. Перед ней стоял мой провожатый Маринов, весь истерзанный и оборванный. Оказалось, что не успел он отойти далеко от моего дома, как эти два типа, которые сидели на скамейке, набросились на него, сорвали кольца с пальцев, взяли портсигар и бумажник с деньгами, но так как он оказал им сопротивление, то они его вдобавок еще избили и разорвали всю одежду на нем. Он был в ужасном состоянии. После этих двух случаев я уже стала бояться возвращаться домой ночью, даже с провожатым.
Несколько раз ко мне на дачу приходили с обыском под разными предлогами и обыкновенно ночью. Но однажды красноармейцы ворвались ко мне днем и потребовали показать им наши паспорта. Я им показала свой и в довольно резкой форме заявила, что у меня настоящий паспорт, что я артистка Императорских театров. Один из солдат взял мой паспорт и начал его рассматривать. Я заметила, что он его держит вверх ногами, тогда я его вырвала, сказав, что нечего ему рассматривать мой паспорт, раз он неграмотный. Иван, который их крайне недружелюбно встретил, быстро их выпроводил вон.
В другой раз, кажется 7 или 8 июня, рано утром, опять пришли с обыском. Хотя я и испугалась, но, как это часто бывает в момент опасности, встретила я их очень энергично. Они заявили, что пришли делать обыск. Я боялась, что они напугают Вову, который еще крепко спал, и предупредила их, чтобы не входили в его комнату. Я им заявила, что у меня давно уже все отобрано и ничего больше не осталось. Но они ничего не трогали и, по-видимому, кого-то искали. Потом я узнала, что не только у меня, но по всему Кисловодску в этот день искали Великого Князя Михаила Александровича, который, по их сведениям, бежал из Перми на Кавказ. Они предполагали, что он укрылся в Кисловодске.
Обыски обыкновенно сопровождались отбиранием всего ценного, что солдатам попадалось под руки, и все поэтому стали прятать деньги и драгоценности. Тут, конечно, каждый проявлял свой талант и находчивость. Но часто приходилось менять места, так как, конечно, все прятали примерно одинаково, и раз солдаты находили вещи в одной квартире в определенном месте, они в следующей искали в таком же. Например, прикалывали деньги под ящик, чтоб, когда открывали его, там денег не было. Но потом они это открыли и прямо лезли под ящики. Деньги я спрятала в нижнем этаже дачи, между окнами, в той верхней части, где окна не открывались, и для этого пришлось вынуть раму. Драгоценности я спрятала в полую ножку кровати, спустив их на ниточке, чтобы потом можно было вытащить обратно. Многие первоначально прятали свои кольца в банках с помадой, но солдаты скоро нашли это и прямо лезли туда пальцами. Многие дамы очень любили хвастаться, куда они прятали свои вещи, и, конечно, кто-нибудь подслушивал, и тайна была выдана. На этом хвастовстве многие попались.
Несколько раз ко мне на дачу повадился, по-видимому, совершенно ненормальный человек. Он все спрашивал меня, хотел меня во что бы то ни стало видеть. Как только он приходил, я пряталась, и он разговаривал с моей горничной Людмилой, которая ему всегда отвечала, что меня нет дома. Вероятно, надеясь встретить меня на улице, он спросил Людмилу, как я выгляжу. Людмила сразу сообразила, что опасно ему давать мои приметы, и в ответ на его вопрос радостным тоном стала описывать наружность нашей кухарки, которая была крупная, дородная и рыжая. Он этим вполне удовлетворился. Но в следующий раз, когда он пришел ко мне на дачу, то, увидя мою кухарку, крупную, дородную и рыжую, как меня описала Людмила, обрадовался, что наконец меня встретил: «Ах, наконец, вот она», и, принимая кухарку за меня, начал с ней разговаривать, но скоро догадался, что его обманули. Потом раз я его встретила, когда мы пили чай с сыном, сестрой и ее мужем, бароном Зедделером, в день его именин, 30 августа. Он подошел к барону Зедделеру и стал с ним разговаривать. Он, по-видимому, знал, что Али муж моей сестры, и я испугалась, как бы он меня не узнал. Я съежилась как могла, чтобы придать себе вид девочки, прикрылась шляпой и, наклонившись к сыну, что-то стала ему говорить, но так, чтобы он моего лица не видал. К счастью, он меня не узнал.
В другой раз ко мне пришел какой-то господин в парусиновой рубашке с черным галстуком в сопровождении солдата и заявил мне, что он анархист. Пока солдат шарил по комнатам, он очень любезно стал предупреждать меня, куда не следует прятать вещи, например в банки с помадой, так как солдаты знают это. Когда он увидел Вову, он спросил барона Зедделера, не сын ли это Государя. По-видимому, этот анархист питал к нам некоторую симпатию, так как дал много ценных советов. После этого посещения барон Зедделер встретил его совершенно пьяным, и, когда они разговорились, тот сознался, что пьет с горя, так как разочаровался в том, чему служил.
В такой тяжелой атмосфере мы жили изо дня в день, никогда не зная, что нас ожидает даже через несколько часов. Из Пятигорска постоянно налетали блиндированные поезда с какой-нибудь очередной бандой, и это означало снова обыски, грабежи и аресты. Мы жили в постоянной тревоге за себя, за близких и знакомых.