рена в ее сохранности, считая, что Инкиной не грозят обыски и преследования. Я надеялась также, что фотография у Юрьева сохранится до лучших дней. Но и теперь, после всего случившегося, я все же питала еще надежду, что когда-нибудь я снова получу обратно эти самые дорогие для меня воспоминания.
Волна большевизма, захватывая все новые и новые области, докатилась до Кисловодска лишь в начале 1918 года. До этого времени мы все жили сравнительно мирно и тихо, хотя и раньше бывали обыски и грабежи под всякими предлогами.
У меня в Кисловодске оказалось немало друзей и знакомых, и мы постоянно собирались вместе то у одних, то у других к чаю, обеду или поиграть в карты, чтобы немного душу отвести. Сидеть одной дома было мучительно в такие тревожные времена. Ко всему этому, местные власти от времени до времени объявляли нечто вроде осадного положения, что сводилось главным образом к запрещению выходить на улицу после 9 часов вечера и до восхода солнца. Волей-неволей приходилось сидеть до утра, чем мы и пользовались, чтобы не расходиться слишком рано.
Как только было решено, что мы остаемся в Кисловодске, Вова поступил в местную гимназию. Гимназия была отлично поставлена, состав преподавателей был превосходный, и Вова с успехом окончил там свое образование. У него было много друзей среди своих сверстников, они постоянно играли в огромном парке и изрядно шалили. Зачастую Вова, к негодованию Ивана, возвращался домой в разорванном пальто или костюме.
Глава тридцать восьмая1918
январь-октябрь
КИСЛОВОДСК - БЕГСТВО - АНАПА
Лишь в январе большевизм начал ощущаться в Кисловодске. До сих пор до нас лишь доходили слухи о том, что творится в столицах и в больших центрах. Мы надеялись, что до нас революционная волна дойдет нескоро, но было все же ясно, что испытания ожидают и нас, что мы их не избегнем.
Первым городом из группы Минеральных Вод, захваченным большевиками, был Пятигорск, местный административный центр. Как и в Петрограде, там начали арестовывать офицеров, закрывать банки и проделывать все то, что творилось в занятых советской властью городах. Вскоре после занятия Пятигорска большевики появились и в Кисловодске. Это произошло, в общем, как-то неожиданно и, я бы сказала, незаметно.
Двадцать седьмого января у меня собрались к обеду близкие друзья, было человек десять. Был уже десятый час, когда нагрянул с обыском отряд красноармейцев. Обыск они произвели очень поверхностный, держали себя, в общем, корректно. Почему, собственно, они пришли, было не ясно, пришли, видно, для того, чтобы посмотреть, как живут в Кисловодске «буржуи», и отбирать, как они говорили, военное оружие. Но никакого оружия у меня в доме никогда не было. Андрей, как и многие другие, носил в то время черкеску с кинжалом. Услыхав, что красноармейцы спрашивают оружие, он быстро сбросил кинжал и положил его в переднюю, чтобы его спасти. Но один из солдат, заметив, что он без кинжала, спросил, где же кинжал, на что я поторопилась ответить, что он в передней, боясь, как бы Андрей не дал необдуманного ответа. Солдаты хотели отобрать и у Вовы его детский кинжал, но мой верный Иван вступился и пристыдил их, сказав: «Как вам не стыдно обижать мальчика и отбирать его детский кинжал». Они ему его оставили. Минут через пятнадцать после их ухода один из солдат потихоньку вернулся, чтобы посоветовать нам расходиться по домам, а то, добавил он, нам может прийтись плохо. Конечно, мы тотчас же разошлись. Поразил и тронул нас всех этот жест. Кто был этот солдат и что побудило его вернуться и предупредить нас, так и осталось для нас неизвестным. Его мы никогда больше не встречали.
Тридцатого апреля в Кисловодск прибыла финансовая комиссия во главе с комиссаром Бу'лле, по всей вероятности латышом по происхождению, присланным из Москвы, чтобы собрать со скопившихся в Кисловодске «буржуев» 30 миллионов рублей контрибуции. Нас всех созвали в «Гранд-Отель», где заседала эта комиссия. В этот день я была совершенно больна и еле держалась на ногах. Среди собравшихся у меня было много друзей, в том числе одна еврейка, Ревекка Марковна Вайнштейн, которая меня очень полюбила за это время. В первое время, когда мы с ней познакомились, она ни за что не хотела встречаться с Андреем из-за своих политических убеждений. Заметив, что я себя плохо чувствую, Р. М. Вайнштейн по собственной инициативе обратилась к комиссару Булле и заявила ему, что тут в зале находится М. Ф. Кшесинская, совершенно больная, и добавила, что она одна из первых пострадала от революции, потеряла свой дом, все свое имущество и что с нее уже нечего взыскивать больше в виде контрибуции. Булле после этого подошел ко мне и в чрезвычайно корректной форме справился о состоянии моего здоровья. Узнав о моем нездоровье, он предложил мне сейчас же вернуться домой, даже приказал дать мне для этого экипаж и поручил кому-то меня проводить. С тех пор с меня больше контрибуцию не требовали.
Вскоре после этого ко мне на дачу пришли два большевика, один по фамилии, кажется, Озоль, а другой Марцинкевич. Озоль тут же вынул из кармана свои ордена и значки, рассказал, что был ранен на войне и лежал в лазарете имени Великой Княжны Ольги Николаевны. Он этим хвастался и хотел произвести на меня впечатление. Марцинкевич, еще совершенно молодой, красивый и стройный человек, был в черкеске и держался корректно. Они оба пришли меня приглашать выступить на благотворительном спектакле, который они собирались устроить, кажется, в пользу местных раненых. На моем лице появилось выражение не только удивления, но и возмущения, что они посмели ко мне обратиться с подобною просьбою. Моя мимика была, вероятно, особенно выразительна и говорила больше, чем я могла бы передать словами, так как они оба поспешили меня заверить, что среди тех, для которых делается сбор, многие сохранили прежние воззрения, они понимали, вероятно, что для одних большевиков я не согласилась бы выступить. Они даже предложили доставить мои костюмы из Петербурга, когда я им объяснила, что если бы и хотела, то не могла бы танцевать, не имея своих костюмов. Я, конечно, категорически отказалась выступить на их вечере, но согласилась продавать билеты, а в день вечера продавать программы и, кажется, шампанское. Я решила, что полный отказ принять участие в их вечере после того, как они лично пришли меня просить, мог бы навлечь на меня неприятности если не с их стороны, то со стороны их сотоварищей, а мне необходимо было по возможности избегать всяких недоразумений с власть имущими. Когда Озоль ушел, Марцинкевич под каким-то предлогом остался, видимо желая со мною поговорить наедине. Действительно, он просил меня в случае каких-либо неприятностей вызвать его немедленно, это было очень трогательно со стороны большевика.
Вскоре после этого визита в Курзале был какой-то спектакль или концерт, и я сидела в креслах. Марцинкевич, увидав меня, сразу подошел ко мне и на виду у всех почтительно поцеловал мне руку.
Благотворительный вечер, на который меня приглашали Озоль и Марцинкевич, прошел совершенно благополучно и даже произвел на меня самое лучшее впечатление своим порядком и отличной организацией. Устроители вечера меня встретили как в былое время и на каждом шагу старались оказать мне внимание. По окончании вечера устроители предлагали проводить меня домой, но меня проводил мой старый друг Константин Молостов, бывший офицер Конного полка. Потом, когда мне приходилось встречаться с Марцинкевичем, он всегда казался мне особенно грустным. Чувствовалось, что он не вполне сочувствует новому течению, которому служил. В последний раз, что я его видела в «Гранд-Отеле», он сказал мне, что его посылают куда-то с отрядом. После этого я его больше не видела и ничего не слышала о нем.
Примерно в это же время, весною 1918 года, Лидия Алексеевна Давыдова задумала устроить детский спектакль, чтобы хоть немного развлечь детей и отвлечь их внимание от грозных политических событий в России. Спектакль должен был иметь, кроме того, благотворительную цель в пользу общежитий для раненых.
Лидия Алексеевна Давыдова играла довольно видную роль в Кисловодске. Она сама была чрезвычайно красива и была матерью четырех очаровательных дочерей.
Лидия Алексеевна, рожденная Мещеринова, была замужем за Евгением Федоровичем Давыдовым, принадлежащим, как и его два брата, к финансовому миру: старший его брат, Виктор Федорович, был директором Русско-Азиатского банка, второй брат, Леонид Федорович, был директором Кредитной Канцелярии Министерства Финансов. Лидия Алексеевна и ее муж обладали некоторыми средствами и жили сравнительно широко.
Для предстоящего детского спектакля Лидия Алексеевна пригласила и моего сына в число актеров, чтобы играть главную роль в фантастической пьесе «Калиф-Аист». Эта мысль мне не особенно понравилась. Я не видела никаких сценических талантов в моем сыне и боялась, что он с треском провалится. Но, видя его горячее желание играть и уступая его настойчивости, я дала свое согласие, хотя и не без страха. На первых репетициях я не присутствовала, но когда репетиция была назначена на сцене театра Курзала, я пришла посмотреть, как мой сын справляется со своей ролью.
К моему великому удивлению и радости, я увидела, что Вова отлично справляется со своей ролью, и, вернувшись домой, я стала проходить с ним его роль, показывая, как правильно выражаться, как себя держать на сцене, и обучая некоторым жестам. Потом с помощью моей горничной Людмилы принялись шить ему костюм. По роли Вова был то калифом, то аистом, то снова калифом, менялся его головной убор: как калиф он носил чалму, как аист - голову аиста. Костюм очень удался.
Перед спектаклем я слегка загримировала Вову. Волнений было много, но спектакль прошел на славу, актеры себя оправдали, и им шумно аплодировали. Вова же меня даже поразил своей игрой. Спектакль привлек много народу, зала театра Курзала была полна.
Курьез этого вечера заключался еще в том, что в одной и той же зале присутствовали в одной ложе представитель нашей династии Великий Князь Борис Владимирович, а в другой - представители новой власти, большевистской, в лице комиссаров Булле, Лещинского, Марцинкевича…