ыты молодого, начинающего писателя, можно было разгадать очень целомудренный характер автора, старающегося самые глубокие свои чувства выражать с максимальной сдержанностью.
Я не любезничал, зная, что наше литературное дело требует от его участников не меньше выдержки, чем путешествие по неисследованным областям Арктики, что подлинная удача достигается после весьма трудных испытаний и огромным напряжением сил в работе. Подводить излишним либерализмом талантливого человека под удар не следует. В рукописях, принесенных мне молодым автором, талант и богатый жизненный опыт еще не нашли должного художественного выражения.
Канторович стойко перенес возврат этих первых своих вещей, и было приятно, что в литературу он идет без легкомысленных мечтаний о мгновенной славе и немедленном гонораре, а с ощущением новичка-пограничника, впервые вступающего на ночной пост, еще не умеющего как следует отличить шорох птицы от шагов нарушителя, но уверенного, что он овладеет всеми необходимыми знаниями и сумеет, проявив себя в действии, быть полезным стране и заслужить одобрение народа.
Через некоторое время Канторович принес мне несколько новых небольших рассказов, и это были уже достаточно зрелые плоды его упрямой, очень целеустремленной работы; они пошли в печать.
Так началось мое знакомство с писателем и художником Львом Канторовичем. Это знакомство было вскоре скреплено общей нашей дружбой с пограничниками, и мне приводилось чаще встречать его среди пограничников, чем в литературной среде.
Молодое поколение советских писателей, выросшее в эпоху великих подвигов советского человека на земле, на море и в воздухе, почти не трогало тем, решенных старшим поколением, тем коренной перестройки жизни и человека в период становления Советской власти, советского государства. Молодые писатели ввели в литературу героев, взращенных советским временем,— летчиков, строителей, моряков, пограничников, исследователей. Жадная любознательность, упорство в достижении цели, огромная жизнеспособность, стремительная, через край переливающаяся энергия, буйно соревнующаяся во всех областях жизни, по-разному выражались у каждого из молодых. К этому поколению принадлежал и Лев Канторович.
Канторович был выдвинут в литературу самыми сдержанными и неразговорчивыми деятелями — пограничниками. Характер пограничной службы во многом продиктовал этому писателю, командиру пограничных войск, его внешне суховатый, лишенный каких бы то ни было орнаментов стиль. Канторович, как это подсказывала ему жизнь, стремился в действии передать чувства и мысли своих романтических, неболтливых героев. Это удавалось ему все лучше и лучше. Все ясней и рельефней выступал в его произведениях основной герой, его любимый герой, выражающий и его, автора, личность,— советский человек, борющийся с врагами социалистического государства. Психика врага разоблачается в этих произведениях кратко и с ненавистью, как, например, сделано это в конце первой главы повести «Полковник Коршунов» — в сцене с Аильчиновым — или в рассказе «Два дня».
Борьба за справедливость, за счастье людей, вдохновляющая героев Канторовича, показана в энергичном действии, в четком сюжете. Сокрушая врага, пограничники несут свободу трудовому люду — таков смысл, например, повести «Кутан Торгоев», в которой дана жизнь бедняка киргиза, ставшего пограничником. «Полковник Коршунов» и «Кутан Торгоев» — наиболее значительные произведения Льва Канторовича, в них тема борьбы воплощена с наибольшей силой. Люди выписаны отчетливо и любовно, их характеры, их жизнь, их судьбы — типичны. Быт пограничников дан скупо и четко. Познавательное значение этих произведений весьма велико.
Герои книг Канторовича сознательно готовят себя для грядущих боев, они тренируют себя в спорте, как показано это в повести «Бой», где бокс и лыжные прогулки предшествуют вступлению молодого человека в пограничные войска. В то же время герои Канторовича при всей сдержанности своей, при том, что они решительно избегают выражения своих личных переживаний в слове, весьма лиричны. Однако лирический мотив всегда приглушен у Канторовича, у его героев господствует мотив долга, высокое сознание ответственности своей перед страной и народом.
В творчестве Канторовича мало что объясняют поверхностные влияния Джека Лондона, Хемингуэя, Киплинга. Если эти влияния были, то они не касались содержания, существа произведения. Я помню, как в одной из рукописей Канторовича злосчастное «и» вдруг зачастило без всякой надобности, а такое вот «и» сразу может подать повод ленивому критику произнести свой приговор — «подражает Хемингуэю, эпигон...». У нас ведь есть ленивцы, которые, выдернув одну цитату или слово, делают немедленный, иной раз даже и смертоубийственный для автора вывод. Вылавливая «и», я упрекал автора:
— Во-первых, это ни к чему. Во-вторых, у вас это плохо. В-третьих, вам опять влетит.
На что он весело и упрямо отвечал:
— Пускай злятся.
Нельзя сказать, чтобы критика баловала этого талантливого и своеобразного писателя. Но он оказался стойким и в этих боях. Канторовичу помогал юмор, помогал трезвый ум, помогало главным образом быстро пришедшее читательское признание. Пограничники в особенности зачитывались книгами Канторовича. Имя Канторовича в пограничных войсках — одно из самых любимых писательских имен.
Канторович как командир пограничных войск участвовал в освобождении Западной Украины и Западной Белоруссии,— этому походу посвящена его талантливая книга «Пограничники идут впереди». Он сражался в финскую кампанию 1939—1940 годов. О своих действиях в эту войну он ничего толком не сообщал, он отмалчивался, как подлинный пограничник. Кое-что рассказал о его подвигах только второй орден, появившийся на его груди рядом с первым, которым он был награжден за экспедицию на «Сибирякове», да кое-что пояснили также его рассказы о войне с белофиннами.
Все творчество Льва Канторовича посвящено было, в сущности, подготовке к будущей большой войне, оно проникнуто сознанием неотвратимой неизбежности столкновения с фашизмом. И эта война началась.
Первый день Великой Отечественной войны застал Льва Канторовича на пограничной заставе. 30 июня 1941 года мне позвонили из Управления пограничных войск. Сообщение было краткое и точное:
— Убит на заставе Лев Канторович. Сегодня ожидаем прибытия тела.
Политрук Лев Канторович, отражая нападение врага, был сражен пулей в живот. Смерть наступила мгновенно.
Он умер от вражеской пули, этот перенасыщенный жизненной энергией, веселый и сильный человек, жизнь и творчество которого были нераздельно слиты. Посмертно писатель-пограничник Лев Канторович был награжден орденом Красного Знамени.
Литературная деятельность Льва Канторовича была оборвана в самом начале, многого, очень многого не доделал, не дописал молодой писатель. Но и то, что им создано, ставит его на достойное место в советской литературе.
НА БУЙНОМ ВЕТРУ. ПЕТР ПАВЛЕНКО
1
В начале тридцать первого года он появился в Ленинграде. Николай Тихонов познакомил нас («Павленко, тот самый»), а день-два спустя мы уже сидели в номере «Европейской гостиницы», и Павленко с огромной энергией доказывал, что необходимо сейчас начать большую литературную дискуссию, может быть выпустить книжечку «Разговор пяти или шести», в которой, в статьях пяти или шести писателей, надо бы обнажить все больные вопросы нашей литературы, поставить точки над «i» и вообще заговорить в полный голос.
Время было бурное и стремительное. В кратчайшие сроки рождались новые гигантские заводы, вырастали громады новых городов, наша страна преображалась с такой быстротой, какой еще не знала история. Реальная фантастика первой пятилетки вовлекала в работу необычайного размаха все новые и новые миллионы людей. Жизнь доходила до предельного накала. Борьба обострялась до крайности.
Все это, конечно, неотразимо воздействовало на литературу, производило перемены и в литературных организациях, живших разрозненно, не собранных еще воедино. Отдельно существовали Союз писателей в Москве, Союз писателей в Ленинграде, Ассоциация пролетарских писателей (РАПП), «Кузница» и пр. Путаница заседаний, споры и ссоры, «перегибы» и «загибы» во все стороны, вечные, особенно частые в те годы обвинения в «отставании от жизни» — а литература развивалась, росла, мы дружили вне всяких организационных рамок, разъезжали по стране, по новостройкам, и книги диктовала жизнь, прошедшая сквозь совесть, талант и ум писателя. Хотелось не заседать, а писать, а если дискутировать, так о том, что такое хорошо и что такое плохо в жизни и в литературе. Вот такой разговор и предлагал Павленко, в ту пору только что вошедший в руководство московского Союза писателей.
Я не встречался с Павленко в двадцатые годы. Только потом я узнал вкратце его биографию — трудное детство, юность в рядах Красной Армии, работа в советских заграничных представительствах, сотрудничество в газетах. Павленко не сразу нашел свое место и свой голос в литературе и в писательской общественности. Но к моменту нашего с ним знакомства он, журналист, большевик, уже, видимо, полностью ориентировался и взял точный курс. Он уже участвовал в новом деле — он ездил с первой писательской бригадой в Туркменистан, и в «Красной нови» была опубликована его повесть «Пустыня», которую мы схватили, чтобы издать у нас, в ленинградском Издательстве писателей.
И в Москве и в Ленинграде во главе Союза писателей стояли тогда писатели, начавшие свою литературную деятельность в годы гражданской войны. К этому нашему поколению по возрасту и биографии (с таким еще «экзотическим» дополнением, как заграничная работа) принадлежал и Павленко, но вошел он в литературу позже нас. И он живет в моем воспоминании как писатель, рожденный буйным ветром первой пятилетки. Таким я впервые увидел его, таким и запомнил. И как все передовые люди, он, неугомонный, устремленный в будущее, всеми помыслами своими жил уже в завтрашнем дне.