его влиянии в русской философии. Взявшись за эту работу, я впервые прочитал большую часть произведений Соловьева, кн. С. Трубецкого, кн. Е. Трубецкого, от. С. Булгакова, Бердяева. Здесь впервые для меня открылась значительность русской философии, поскольку в ней ряд талантливых и высокообразованных лиц стремится выработать христианское мировоззрение. С этих пор я стал много времени уделять русской религиозной философии, познакомился с произведениями И. В. Киреевского, Хомякова и стал читать все труды современных русских религиозных философов. Несколько статей написано уже мною о них и подготовляется материал для большой книги, в которой я задаюсь целью изложить и подвергнуть критике христианское миропонимание современных русских философов.
Занявшись Соловьевым, я открыл, что русские философы, начинавшие свою деятельность с увлечения идеями Соловьева, кончали тем, что далеко отошли от него, а я, мало знакомый с Соловьевым и исходивший из новоплатонизма, лейб- ницианства и шеллингианства, в действительности оказался в своей метафизике близким к Соловьеву.
С весны 1924 г. до осени 1925 г. мы жили в Збраславе; затем с весны 1926 г. до весны 1928 г. опять поселились в Збраславе; Осенью 1929 г. нам удалось получить квартиру в Праге в Русском профессорском доме на Бучковой улице. С тех пор мы постоянно занимали эту квартиру, уезжая из нее только куда‑либо летом месяца на два, вплоть до 14 апреля 1942 г., когда мы переселились в Братиславу, где я получил кафедру философии в университете.
В Збраславе мы жили на набережной Влтавы в доме, принадлежавшем Ф. Прохазке. Часть нижнего этажа была отдана под ресторан, а остальные комнаты сдавались внаем, так что дом этот был подобием отеля и назывался „Velka Hospoda". В „Velka Hospoda" комнаты сдавались по цене сравнительно дешевой, и многие русские эмигранты перебывали в нем: кроме нас, там в различные периоды жили инженер- путеец Николай Николаевич Ипатьев (в доме которого в Екатеринбурге был убит Государь Николай П и его семья) с женою, московский промышленник Евгений Павлович Свешников с семьею, проф. Ефим Лукьянович Зубашев с женою, В. В. Водовозов с женою Ольгою Александровною (дочерью профессора Введенского), проф. А. В. Флоровский с женою, генерал С. А. Щепихин с женою и сыном. Мы занимали две комнаты во втором этаже. В одной из них, большой комнате, разделенной пополам занавескою, жили Мария Николаевна, жена моя, Боря и Андрюша, а в другой, выходившей окном на набережную в сад перед домом жил я с Володею, а потом один, когда старшие сыновья уехали из Чехословакии. К моей комнате принадлежала часть большого балкона, тянувшегося по всему фасаду здания. Большую часть года в хорошую погоду я сидел на этом балконе, занимаясь чтением и писанием книг («Свобода воли», «Ценность и бытие») и статей. Условия для моих занятий фило- софиею были чрезвычайно благоприятны. В Библиотеке Карлова университета (он был основан в 1348 г. императором Карлом IV) философский отдел был богат книгами и хорошо пополнялся. Кроме того, правительство Чехословакии основало Славянскую библиотеку; для русского отделения этой библиотеки покупались целые библиотеки русских ученых и писателей, а также приобретались все сколько‑нибудь заслуживающие внимания книги, печатавшиеся в Советской России и в таких эмигрантских центрах, как Париж, Берлин, Прага, Белград, София. В короткое время эта Библиотека стала столь богатым книгохранилищем, что слависты из всевозможных стран стали приезжать для занятий в ней, а также в Русском архиве, учрежденном при министерстве Иностранных Дел.
Предметом серьезной заботы в это время было образование наших детей. Старший сын наш Владимир поступил на Философский факультет Чешского Карлова университета, чтобы продолжить занятия средневековою историею, успешно начатые им в Петербургском университете у таких выдающихся специалистов, как И. М. Гревс, О. А. Добиаш–Рож- дественская и Л. П. Карсавин. Кроме того, он стал с увлечением слушать лекции академика Н. П. Кондакова. Однако полного удовлетворения Прага ему не давала, ему хотелось закончить свое образование в Сорбонне и в 1924 г. он уехал в Париж. В Сорбонне главным руководителем его в занятиях средневековою историею был профессор Фердинанд Лоти по истории средневековой философии Этьенн Жильсон. Заканчивая курс Сорбонны в 1927 г., Владимир собирался уже приступить к писанию диссертации о средневековых коммунах в Провансе, но при этом отдал себе отчет в том, что центр его интересов переместился в область истории философии средних веков; тогда он начал подготовлять диссертацию о Мейстере Экхарте. В связи с изучением средневековой философии Владимир приобрел основательные знания в области истории Церкви и богословия. Также и практическая сторона жизни Церкви, именно Православной Церкви, стала все более и более интересовать его. Вместе со своими приятелями, Евграфом Евграфовичем Ковалевским и другими, Владимир основал Братство св. Фотия и был некоторое время главою его. Главная задача Братства состоит в том, чтобы отстаивать и проводить в жизнь вселенскость Православной Церкви. Сообщу здесь один удивительный случай из жизни Владимира, происшедший еще во время нашего пребывания в Збраславе. Для этого надо сказать несколько слов о Збраславских «пятницах».
В Збраславе во время квартирного кризиса жило много русских эмигрантов. Потребность в общении привела к тому, что установился обычай собираться еженедельно по пятницам в 5 вечера в „Velke HospodS". В хорошую погоду собрания эти происходили в саду под высокими развесистыми деревьями волошских орехов и каштанов (ореховые деревья погибли в суровую зиму 1928—29 г.). В дурную погоду собрания переносились в зал ресторана. Збраславские «пятницы» приобрели большую популярность. На них приезжали русские также из Праги, так что число участников доходило иногда до ста человек. Сидя за ресторанными столиками, мы беседовали о самых различных вопросах, затем кто‑либо читал краткий доклад, не более чем получасовой, и он подвергался обсуждению. Темы докладов брались из самых разнообразных наук и областей жизни. Иногда прочитывалось какое- либо новое еще ненапечатанное художественное произведение, например два раза читал Е. Н. Чириков. На одной из таких пятниц было предложено нашему Владимиру прочитать доклад о св. Франциске Ассизском. Владимир, увлекшийся изучением жизни и деятельности этого святого еще в Петербурге, прочитал очень содержательный доклад. Время было позднее, солнце уже село, птицы совершенно замолкли, уснули. В то время, когда Владимир говорил о проповеди св. Франциска птицам, в ветвях орешника какая‑то встрепенулась, захлопала крыльями и что‑то прощебетала. Без сомнения, это было не случайное совпадение.
Борис уже в Петербурге стал проявлять усиленный интерес к истории искусства. Он постоянно посещал Эрмитаж, читал книги по истории искусства, между прочим по истории Петербурга, все достопримечательности которого он хорошо изучил. Одною из особенностей его было великолепное знание Пушкина, большую часть произведений которого он знал наизусть. В 1923 г. Борис поступил на архитектурное отделение Чешского Политехникума в Праге и пробыл в нем три года. Способностью к математике и технике он обладал, однако мысль о практическом применении знаний по архитектуре вызывала в нем отвращение. Было ясно, что он хочет быть не архитектором, а историком искусства. В 1927 г. он переехал в Париж и прошел там курс Ёсо1е du Louvre, а затем поступил в Сорбонну и закончил в ней свое высшее образование. Из него получился хороший специалист по истории живописи, архитектуры, скульптуры. Он отличается изумительною меткостью глаза, способностью улавливать стиль каждого мастера и определять, какое произведение кому принадлежит или к какой эпохе относится.
В 1932 г. Борис получил французское гражданство и отбыл воинскую повинность. Прослужить ему пришлось год в Страсбурге в пехотном полку. Ближайшее его начальство был капитан, выслужившийся из нижних чинов, человек грубый, необразованный, ненавидевший интеллигентов. Бориса он преследовал на каждом шагу, так что за время службы ему удалось подняться только до звания капрала. Наш Владимир получил французское гражданство после долгих хлопот лишь за несколько месяцев до начала войны в 1939 г. Мешало ему, между прочим, то, что он родился в Геттингене: французы не могли понять, каким образом русский родился в Германии.[39]
Старшие сыновья наши поступили правильно, покинув Прагу для получения высшего образования во Франции. В Чехословакии нормальная жизненная карьера была почти невозможна для иностранца. Правда, Чехословакия оказала братскую помощь множеству русских интеллигентов и многим русским детям, но получить место, особенно на государственной службе, было чрезвычайно трудно. Среди эмигрантов было, например, немало выдающихся ученых, однако к преподаванию в университетах и политехникумах привлечены были лишь очень немногие. При замещении кафедры всегда было бы отдано предпочтение весьма малоодаренному чеху даже и перед самым талантливым, приобревшим уже известность русским, за исключением тех случаев, когда по какой‑либо специальности чеха совсем не было. В этом сказывался крайний национализм чехов, непонятный нам, русским, привыкшим к великодержавной политике, стремящейся использовать всякий талант независимо оттого, к какой народности принадлежит носитель его. Кроме того, это отношение к русским ученым обусловливалось тем, что общественная среда, пришедшая к власти в Чехословакии, состояла, главным образом, из чехов, относившихся с недоверием к русской духовной культуре, выработанной при царской власти. Эти чехи, как и вся Западная Европа, имели ложное представление о царской власти, несправедливо считая ее варварскою и некультурною. Точно так же дореволюционную русскую духовную культуру они считали грубо реакционною, а сами стремились во что бы то ни стало к pokrokovosti (pokrok — по–чешски «прогресс»). Всякое явление, всякую книгу, деятельность всякого человека они оценивали и классифицировали только по двум рубрикам — «прогрессивный» или «реакционный». Они не догадывались, что человек, сознательно ставящий себе цель быть «прогрессивным», обречен на то, чтобы отставать от подлинного прогресса и застывать на общепринятых, как прогрессивные, идеях и тенденциях недавнего прошлого, с подозрением и недоверием встречая все глубинно–творчески новое, потому что серьезное новое всегда содержит в себе, как один из своих элементов, возрождение забытого прошлого в обновленной ценной форме. Так, во Франции, в Англии, в Германии, России, во всех культурных странах с высокоразвитым духовным творчеством, с начала XX века стала возрождаться среди высших слоев интеллигенции христианская религиозность и даже наметился возврат к церковности; началось возрождение католичества и православия, а в протестантской и англиканской церкви появилось стремление сблизиться с католичеством или православием. А в Чехословакии вследствие рабской погони за мнимою «прогрессивностью» это это движение было очень слабым.