Около одиннадцати ночи на смену тревоге, которую дон Хоакин и донья Матильда испытывали часом ранее, пришел странный покой. Возможно, генерал внушил им слишком большой страх. Возможно, он вовсе не такой ужасный, как им казалось, и все будет хорошо. Часы отсчитывали минуты в своем привычном ритме, и ночь перестала тянуться бесконечно. Проедающие темноту звуки стихли, запахи насекомых растворились в мягких ароматах сада. Супруги легли на кровать и услышали, как часы пробили двенадцать.
– Бог миловал! – решили они.
Тем временем Фелипе Уртадо, один на один со своими мыслями, ждал в темноте. Донья Матильда пыталась представить его – в полном одиночестве пред лицом опасности.
– Настоящий мужчина. Не согласился бросить ее. Предпочел разделить с ней свою судьбу, – сказал дон Хоакин.
Супруги пытались представить молодого человека: о чем он думал в это время? Вероятно, вспоминал Хулию… Быть может, плакал по ней.
– Как считаешь, он любит ее больше, чем генерал? – спросила донья Матильда.
– Не знаю… Ты видела их вместе, что сама думаешь?
Донья Матильда не знала, что ответить, и оба замолчали, смущенные своим внезапным любопытством: они нарушали доверие друга, тайна его любви должна оставаться в секрете. Легкий сон затуманил их разум, и супруги мирно заснули.
После часа ночи послышалась военная музыка.
– Он идет к нам! – закричала донья Матильда, проснувшись от испуга.
Музыка слышалась все громче. Без сомнения, военные шли по улице Дель Коррео, к дому дона Хоакина Мелендеса.
Дон Хоакин не ответил. По его спине заструился холодный пот. Он закрыл глаза и стал ждать.
Генерал ехал верхом. Жители соседних улиц подглядывали из-за занавесок своих окон. Сквозь музыку слышался цокот копыт лошади Росаса. За ним следовали другие всадники. Военные остановились перед решеткой, закрывающей окно комнаты доньи Матильды. Кто-то громко вызвал ее мужа и с силой застучал по дверям:
– Дон Хоакин Мелендес, откройте!
Это был голос Франсиско Росаса. Донья Матильда, парализованная страхом, не шевелилась. Ее муж вскочил с кровати и метался по комнате. Он был в полном замешательстве, все еще надеясь, что это ошибка, что эти ужасные люди ищут не его дом. Собаки лаяли и стремительно носились по коридору. Мебель дрожала от ударов, стекла дребезжали. Голос генерала гремел по всему Икстепеку:
– Открывайте!
Дон Хоакин направился к двери. Жена попыталась остановить его, но он грубо ее оттолкнул.
– Ты же первая получишь пулю…
– Иду, мой генерал! Что привело вас сюда в столь поздний час? – спросил дон Хоакин, решительно открывая ворота. – Как я благодарен вам за музыку, мой генерал! – добавил он, стараясь выглядеть приветливо и с тревогой вглядываясь в лицо Росаса.
Тот, не слезая с лошади, ответил:
– Видите ли, сеньор Мелендес, я приехал охотиться на зайца.
Дон Хоакин рассмеялся:
– Ах, генерал! Не спугните его таким шумом.
Росас покачивался в седле, едва не падая. Он был пьян.
– Пусть даже не надеется!
– Так о каком зайце идет речь, мой генерал?
Франсиско Росас посмотрел на дона Хоакина с презрением и вцепился в поводья.
– О том самом, который пробрался в ваш почтенный дом.
– Черт возьми! Матильда, принеси бутылку коньяка, выпьем с генералом!
Дон Хоакин хотел отвлечь Росаса, надеясь, что дружелюбный тон разоружит генерала. Тот склонил голову. Он выглядел очень усталым, и казалось, вот-вот заплачет.
– Корона! Передай мне «Хеннесси»!
Из ночного мрака появился полковник Хусто Корона с бутылкой.
Росас взял у него бутылку, сделал глоток, затем передал дону Хоакину.
– Братцы, сыграйте что-нибудь веселое, чтобы разбудить этого ублюдка!
Военный оркестр исполнил приказ генерала.
Франсиско Росас, сидя на лошади, слушал музыку, не обращая внимания на хозяина потревоженного им дома.
– За ваше здоровье, генерал! – крикнул дон Хоакин.
– За здоровье! – ответил Росас и приложился к бутылке.
– Несправедливо страдать из-за женщины, – пожаловался он, делая еще один глоток. – Одевайтесь… Пойдем вместе разбираться с этим зайцем! – приказал он внезапно.
– Но, генерал, почему бы нам немного не побеседовать?
– Одевайтесь! – повторил генерал и посмотрел на Хоакина мутным взглядом.
Дон Хоакин вернулся в дом и начал медленно одеваться. Донья Матильда бессильно рухнула на стул. В коридоре горничные громко молились:
– Святые угодники! Помогите нам! Пресвятая Дева!
Комната Фелипе Уртадо оставалась тихой.
Крики и музыка продолжали звучать.
– И пусть оденется! Не люблю убивать голых! – сказал Росас.
– У этого зайца должно быть имя, генерал, – ответил дон Хоакин холодно, чтобы заставить его назвать имя соперника.
– Эй, Йеронимо, слышишь? Как его зовут? – крикнул генерал одному из своих солдат.
– Фелипе Уртадо, генерал! – быстро ответил тот с противоположной стороны улицы и, подгоняя лошадь, подъехал к дому.
– Еще глоток, генерал? – предложил дон Хоакин, пристегивая к своему ремню кобуру.
– Почему бы и нет? – Росас отпил из бутылки.
Тем временем донья Матильда подошла к двери постояльца и тихо постучала. Гость открыл сразу. В темноте угадывались его грустные глаза. Фелипе встал перед доньей Матильдой, и она разрыдалась.
– Сынок… За тобой пришли…
Уртадо вновь исчез в комнате, затем вернулся с чемоданом в руке. До них донесся пьяный голос генерала:
– Знаете ли, дон Хоакин, не хочу убивать его у вас дома.
Фелипе Уртадо обнял донью Матильду.
– Прощайте и большое спасибо. Простите! Простите за все эти неприятности из-за того, кто и сам не знает, кто он.
И напоследок добавил:
– И скажите Николасу, чтобы поставил пьесу!
Слуги смотрели, как он уходит. Полураздетые, с растрепанными волосами и тревожными лицами, они едва не плакали. Никогда не простят они себе, что шептались за его спиной и частенько игнорировали. Весь Икстепек отчаянно переживал за судьбу чужака, который уходил так же загадочно, как и появился. Мы и правда не знали, кто был этот молодой человек, сошедший с поезда из Мехико. Только сейчас мы осознали, что ни разу не спросили, откуда он и что привело его сюда. Но было уже поздно. Фелипе Уртадо покидал город посреди ночи. Снаружи Франсиско Росас понукал коня. Один из его солдат вел за поводья другую лошадь, для дона Хоакина. Обе лошади предназначались также и для Уртадо, его собирались привязать к ним за ноги и пустить животных вскачь.
Музыка все еще играла. Ночь поджидала свою жертву. Фелипе Уртадо, прощаясь, пожал руки слугам, которые уже не сдерживали слез.
Франсиско Росас пустил коня галопом и проехал мимо ворот. Военные поскакали за ним, увозя музыку.
Дон Хоакин попытался остановить Уртадо.
– Он убьет нас всех! – умолял старик.
Чужак посмотрел на него взглядом, полным странных далей. Затем отпер ворота и вышел. Дон Хоакин хотел пойти за ним, и тут случилось то, что никогда не случалось со мной прежде: время остановилось. Я не знаю, остановилось ли оно или ушло, погрузив меня в сон – сон, который никогда мне раньше не снился. Одновременно наступила тишина. Такая, что не слышно было ударов сердца. Я оказался вне времени, там, где нет ни ветра, ни шорохов, ни шума листвы и дыхания. Я попал туда, где цикады, готовые вот-вот запеть, замерли без звука, где в воздухе повисла пыль и роза застыла под неподвижным небом. Я был там. Мы все были там: дон Хоакин у ворот, с поднятой рукой, как будто он навечно замер в этом отчаянном, призывающем жесте; его слуги со слезами, которые остановились, не дойдя до середины щек; донья Матильда, осеняющая себя крестным знамением; генерал Росас на коне по кличке Север и Север, вскинувший передние ноги, с глазами из другого мира, которые смотрели на то, что происходило в этом; барабаны и трубы без музыки; Хусто Корона, с кнутом в руке и в шляпе, заломленной набок; Пандо в своей наполовину опустевшей кантине, склонившийся над завсегдатаем, который протягивал ему монеты; Монтуфары с бледными от страха лицами, выглядывающие со своих балконов; Монкада, Пастрана, Ольвера и все остальные. Я не знаю, сколько времени мы провели, потерянные в этом остановившемся моменте.
В деревню вошел погонщик мулов. Он поведал, что в полях уже рассветало, когда он добрался до Транкас-де-Кокула, но, едва он вошел в Икстепек, небо над ним сделалось непроглядно черным. Погонщик испугался, увидев, что ночь продолжается только в Икстепеке. При этом он клялся, что не видел ночи чернее, чем ночь в Икстепеке, окруженная утренним светом, который остановился в полях, не дойдя до города. В своем страхе погонщик не знал, пересекать ли ему эту границу между тенью и светом. Он видел, как мимо него проехал всадник, везя перед собой женщину в розовом платье. Всадник был одет в темное. Одной рукой он обнимал женщину, другой держал поводья. Женщина смеялась. Погонщик пожелал им доброго утра.
– Доброй ночи! – закричала Хулия.
Мы узнали ее по розовому платью, смеху и золотым украшениям, обвивающим шею. Всадники промчались галопом.
Выезжая из ночи, они исчезли на дороге в Кокулу в розовом свете восходящего солнца. Погонщик рассказал нам, как весь Икстепек замер, круглый и черный, с неподвижными фигурами на улицах и балконах.
– Как черное море, окруженное утренним светом с полей, – сказал он.
Больше о влюбленных мы никогда не слышали.
Часть вторая
Потом я вернулся к молчанию. Странное исчезновение Фелипе Уртадо и Хулии Андраде оставило нас без слов, мы едва обменивались утренними приветствиями.
Нам не хватало Хулии: концерты на площади стали скучными без сияния ее платьев; ее золотые ожерелья больше не сверкали в темноте; генерал пустил пулю в ее лошадь по имени Каскабель, и теперь от Хулии уже ничего не осталось. «Что за жизнь! Поскорей бы она закончилось!» – и мы проживали дни, которые больше не были нашими.
Требовалось также и забыть о Фелипе Уртадо, стереть след его пребывания в Икстепеке; только так мы могли бы избежать еще большей беды. «Этот человек был магом!» – говорил дон Пепе Окампо и выносил свой стул на крыльцо, ставил его у стены и, сидя, наблюдал за тем, как проходит вечер и люди. Он был зол.