– Он очень странный… Такой молодой…
Изабель не ответила на слова матери. Донья Ана сняла черную вуаль и равнодушно посмотрелась в зеркало. Ее дочь, сидя на краю кровати, не придала значения ни ее словам, ни жестам. Она была далеко от своей комнаты, шагая по пути в будущее, которое начинало вырисовываться в ее памяти.
– Будут убитые, – добавила сеньора.
Между ними повисло молчание. Было слышно, как тикали часы, точно термиты, бегущие по мебели. Феликс забыл снять маятник, и девушка позволила точным шагам времени унести ее в будущее, которое она ясно видела перед собой. Ее мать открыла шкаф, чтобы повесить шаль, и из него вывалился запах нафталина и духов. В комнату вошел отец. Он не ходил в церковь. Изабель опустила глаза и почувствовала себя виноватой. Послышались удары церковного колокола, двенадцать раз. Монкада переглянулись и замерли в ожидании. Через несколько минут раздались первые выстрелы, похожие на звуки хлопушек.
– Будут убитые, – повторила донья Ана.
Улица наполнилась стонами и топотом. Людей разгоняли, и в панике они разбегались от слитных залпов «маузеров». Дон Мартин закурил сигарету и отвернулся к стене. Ему показалось, что на белой штукатурке проступили брызги крови.
– Папа, папа! Меня никто не понимает… Никто! – закричала Изабель, обнимая его.
– Успокойся! – сказал отец, гладя ее по волосам.
– Никто! – причитала Изабель, содрогаясь от рыданий.
– Это все нервы! – Донья Ана ушла на кухню приготовить липовый настой для дочери.
К четырем часам утра последние защитники церкви сдали позиции. Под миндальными деревьями остались женщины, чьи головы были разбиты прикладами, и мужчины с искалеченными в драке лицами. Родственники оттащили их тела, а солдаты заперли ворота церкви на цепи и замки. Затем, возбужденные боем, начали отстреливать бездомных собак, что рыскали в поисках съестного. Утром порядок, столь желанный властями, был восстановлен: под ярким солнцем, как остатки бедняцкого войска, валялись трупы собак, окровавленные накидки, потерянные в спешке сандалии и разбитые горшки с едой. Роты солдат их охраняли.
В тот день балконы и магазины Икстепека не открывались. Никто не гулял по моим улицам, и Франсиско Росас заперся в отеле. Днем появилась Доротея с гирляндами цветов. Как всегда, она шла быстро и говорила сама с собой. Подойдя к церкви, она проигнорировала кучи мусора, преграждавшие ей путь, и присутствие войск. Уверенной рукой она попыталась открыть ворота, запертые на замок. Солдаты ее остановили:
– Эй, сеньора!
– Дети божьи! – ответила им старуха.
Солдаты, гогоча, вырвали у нее из рук гирлянды и зашвырнули подальше. Цветы разлетелись, упав на камни. Разозленные мухи зажужжали вокруг собачьих трупов. Солдаты глумились, делая вид, что собираются проткнуть Доротею штыками. Их дикий гогот вызвал эхо на пустой площади. Доротея, сдавшись, села посреди улицы и заплакала. Она казалась одним из камней, валявшихся рядом с кучами мусора.
– Иди домой, бабушка! – смирились солдаты, увидев, как она плачет.
Напрасно звучали их просьбы в тишине города – Доротея плакала до самой ночи.
Прошло несколько тихих дней, а потом вновь начались бессмысленные и кровавые стычки. Меня охватил глухой гнев. Я уже не был тем, что раньше, с закрытой церковью и солдатами у ее ворот, которые дулись в карты, сидя на корточках. Откуда только взялись люди, способные на такое? Я не находил ответа. За всю мою долгую жизнь я еще никогда не оставался без крещений, свадеб, отпеваний и молитв. Мои улицы и небеса лишились колоколов. Церковный календарь и святые праздники отменили, и я откатился в неизвестное время. Я чувствовал себя чужим, без воскресений и будней. Волна гнева наводнила мои улицы и пустые небеса. Невидимая волна, которая вдруг поднимается, разрушает мосты, дома, отнимает жизни и делает людей генералами.
«Зло не длится вечно! Кто в небо плюет, себе на лицо попадет!» – кричали с деревьев и крыш. Франсиско Росас слышал крики и замедлял шаг. «Смотри, Франсиско, тебе повезло, что я такой добрый!» Генерал, улыбаясь, пытался разглядеть того, кто бросал угрозы. Казалось, он забыл о Хулии и теперь отрывался на нас. Если он и боялся, то никак этого не показывал. Более того, спустя всего лишь несколько дней после закрытия церкви он превратил приход в военную комендатуру и однажды приказал сжечь иконы. Я видел, как горела Дева Мария, ее мантия превращалась в длинное голубое пламя. Военные все шли в церковь и выносили оттуда полотна, которые без колебаний бросали в огонь. На площади осталась куча пепла, который развеялся по городу.
Отец Бельтран исчез. Говорили, он сбежал. Но куда? В Тетелу или в Кокулу? Я не видел, чтобы он выходил из города, не видел, как он бродил по моим горам. Другие поговаривали, что священника взяли под арест и что военные готовы убить его в любой момент. Мы предпочитали верить, что он сбежал, что он в безопасности, далеко от Росаса, идет по зеленым кукурузным полям в своей длинной сутане, развевающейся на ветру.
«Он ушел, чтобы рассказать о том, что у нас творится, и скоро нас спасут». И пока мы ждали спасения, на дверях домов и приходов появились плакаты с изображением Плата Вероники с ликом Христа и надписью: «Да здравствует Христос, Король наш!» Начались ночные перестрелки. Утром находили на рынке мертвых солдат; некоторые из них держали в застывших пальцах свинцовую ложку, с которой ели ароматный суп посоле. Мужчины из Икстепека исчезали, наутро мы находили тела некоторых из них, изувеченные и разбросанные на равнинах вокруг города. Другие пропадали навсегда или уходили, и никто не знал куда. По ночам нельзя было носить фонари. «Не свети, ублюдок!» – и выстрел тушил свет. Я начал бояться наказания и собственной ярости. В темноте, запертые в домах, мы ждали, придут или не придут нас спасти.
Нет. Никто не пришел. Никто о нас не помнил. Мы были всего лишь камнем, по которому постоянно стучали, словно неумолимые капли воды. Была пятница. Ночь стояла неподвижная. Слышалось тяжелое дыхание сухих гор. Черное небо опустилось так низко, что касалось земли. Зловещий жар делал невидимыми очертания домов. Улица Дель Коррео молчала; ни один луч света не проникал сквозь ее тьму. Было, вероятно, около двух часов ночи, когда послышался дробный стук бегущих по мостовой каблуков. Он звучал, как барабанный бой. За ним послышались другие звуки: обувь преследователей стучала по булыжникам, как удары плетей. Кто-то убегал, и множество ног его догоняли. Беглец внезапно остановился. Послышалось тяжелое дыхание. Другие тоже остановились, раздались приглушенные голоса.
– Давай! Давай!
Посыпались камни. С грохотом они бились о мостовую, о деревянные ставни окон, катились по брусчатке, высекая искры. Люди в домах замерли: кого-то убивали.
– Давай! Давай еще!
Голоса требовали больше камней. Человек звал на помощь:
– Откройте, добрые люди! Помогите во имя Иисуса!
– Сейчас мы тебе поможем, ублюдок! – И на молящего обрушился дождь камней.
Голос, цепляясь за решетки балкона доньи Матильды, простонал:
– Пресвятая Дева…
Последний камень заставил его замолкнуть.
– Уходим! – раздался голос убийц.
– Позже вернемся и заберем его.
– Как позже? Нужно сейчас.
– Он испачкает нас кровью, – возразил плаксивый голос.
– Верно. Лучше подождем, когда кровь перестанет течь.
Вдруг раздался скрип ворот и звук раздвигающегося засова.
Голоса умолкли, удалились на другую сторону улицы, затаились у ворот почты.
Донья Матильда в ночной рубашке вышла из своего дома с зажженной лампой. Она осторожно двигалась в тени улицы.
– Где ты? Где ты, сынок?
Убийцы бросились бежать, и женщина, услышав их быстрые шаги, застыла на месте. «Они обойдут квартал, чтобы напасть со спины, когда я дойду до угла», – подумала донья Матильда и не смогла заставить себя двинуться дальше. Шаги быстро удалялись, и ночь вновь погрузилась в тишину. Прикованная к земле страхом, донья Матильда вглядывалась в темноту. Напрасно – ее маленькая лампа не могла разогнать мрак. Старой женщине казалось, что секунды падали на нее, как огромные хлопья пепла. Из окна своего дома напротив сестры Монтуфар наблюдали за ней сквозь занавески. Они тоже замерли от страха, зачарованно следя за доньей Матильдой, которая поднимала и опускала светильник, словно пыталась развеять тени. «У меня почти не осталось времени», – подумала она и попыталась идти дальше, но земля уходила у нее из-под ног. Когда она наконец вернулась к своему дому, ее встретила тишина, которая бывает там, где произошло преступление. Тело исчезло, и кровь стремительно утекала меж камней. «Они его забрали». – И донья Матильда с недоумением посмотрела на решетку окна и окровавленную стену. Сестры Монтуфар из окна делали ей знаки, которых старушка не замечала. Несколько пар жадных глаз следили за доньей Матильдой от угла улиц Аларкон и Дель Коррео. Убийцы действительно вернулись и с нетерпением следили за женщиной из темноты. Донья Матильда еще постояла, пытаясь что-то разглядеть; затем вернулась в дом и заперла дверь. Ночь, лишенная света ее лампы, сгустилась. Стая жадных глаз осторожно двинулась к месту преступления.
– Теперь можно! – прошептал один голос.
– Что случилось? – жалобно спросил другой голос.
– Кто знает! – ответили два других, дрожащих от страха.
– Связываться с Богом – дело нехорошее… – снова заговорил жалобный голос.
– Покойник ускользнул.
– Пошли отсюда.
И тихие голоса удалились от дома доньи Матильды. Спустя полчаса с другой стороны Икстепека, недалеко от Транкас-де-Тетела, послышался стук копыт четырех лошадей.
– Что-то случилось…
– Да… они не пришли. Пойдем домой, – тихо приказал Николас.
Он и Хуан, а также двое конюхов, которые сопровождали братьев, двинулись в сторону дома Монкада. На их пути возник патрульный отряд.
– Кто идет?
– Люди мирные! – ответил Хуан.
– Запрещено ходить по ночам.
– Мы не знали. Мы только что из Тетелы, – сказал Хуан.