Роза ушла искать старуху. Глаза остальных девушек оставались таким же твердыми и неподвижными, будто застыли вне времени, как стрелки часов, остановленные рукой Феликса.
– Отведи Изабель на кладбище, – сказала Рафаэла Грегории, когда старуха появилась в комнате.
– Он обещал мне спасти Нико, – вспомнила Изабель.
– Он тебя обманул!
Ее схватили за руку и потащили вниз, к выходу из отеля. Там, ругаясь с доном Пепе, девушки сняли засов и вытолкнули Изабель на улицу. Она оказалась на площади, окруженная темной толпой, движущейся куда-то, как гигантское бесформенное животное. Грегория схватила ее за руку. «Твоего брата уже увезли на кладбище, – говорили ей рты, брызгая ей в лицо слюной. – Неблагодарная! Довела родителей до беды!» – сверкали черные глаза рядом с ее глазами, освещенные призрачным светом. Изабель не могла двинуться, она беспомощно крутилась на месте, как в ту ночь, когда искала Франсиско Росаса и отдалялась от своих.
– Пропустите… – Под давлением ненависти Изабель потерялась, а минуты растворялись в звуках шагов и голосов. – Пропустите… – умоляла Грегория.
Когда они достигли улицы Дель Коррео, косы старой служанки распустились, а по щекам Изабель текли слезы.
– Хоть бы успели, девочка!
Улица перед ними быстро спускалась к окраине города. В утреннем свете она была похожа на острие ножа. Старая и молодая женщины побежали, и стук шагов отдавался эхом по камням, будто их преследовали тысячи ног. Люди в окнах усмехались, прячась за шторами. «Бедняжка Изабель», – вздохнул Кастуло, который видел ее с крыши дома доньи Матильды. Лишь он один желал, чтобы Изабель спасла брата. Весь Икстепек хотел, чтобы она искупила свои грехи.
Изабель и Грегория добрались до реки. В октябре вода стояла низко, и девушка переправилась через нее вброд, выйдя на другой берег в своем неизменном красном платье с промокшим подолом. Грегория, мокрая насквозь, потеряла свою накидку.
– Не плачь, девочка, с Божьей помощью успеем.
На кладбище начали расстреливать. Генерал Росас, стоя у свежевырытых ям, наблюдал за казнями.
Подошел капитан Флорес и выстрелил в отца Бельтрана. Кровь потекла по жесткому воротнику рубашки, принадлежавшей Хуану Кариньо. Первые утренние лучи осветили лицо священника, которое было на удивление неподвижным. «Юные ошибаются и поэтому совершают преступления» – слова сеньора президента, вышитые на запятнанном кровью фраке, смотрелись живыми на мертвом теле падре. Флорес старался не глядеть на них. Как нелепо! Почему этот человек умирает со словами своего друга и в его одежде?
Дон Хоакин, опустив взгляд, смотрел на собственные ботинки, медленно утопающие в мягкой земле, которая скоро упадет на его тело. «Как странно быть там, внизу, когда я всегда ходил по поверхности». Почему его хотят упрятать туда в ненадлежащее время, да еще в ботинках? Солнце взошло как обычно, а дон Хоакин, вместо того чтобы любоваться его лучами на стенах своей комнаты, стоит здесь, одетый в черные праздничные ботинки. «Я все еще не переоделся», – удивленно сказал он сам себе. Какое-то несовпадение между временем и событиями случилось сегодня. «Это письмо моей жене», – произнес рядом знакомый голос. Слова продолжали отскакивать от могилы к могиле, заполняя утро голосом Аристидеса Арриеты, и затихли с очередным выстрелом, который прозвучал громче предыдущего. Дон Хоакин увидел, как его ботинки погружаются еще глубже в землю и как лучи медленно движутся, чтобы осветить финал самой яркой вечеринки Икстепека.
– Генерал, меня не должны казнить! Я только крал скот!
Порядок вечеринки у доньи Кармен нарушил крик незнакомца, который стоял у вырытой для Николаса Монкада ямы. Один выстрел, второй – в упор, и протесты прекратились. Как только порядок восстановили, дон Хоакин понял: пришла его очередь. «Вот бы на небеса принимали животных! – вспомнил он печальную судьбу уличных собак Икстепека. – Кто теперь их подберет?» И старик с усилием попытался представить рай и лица ангелов, которых он увидит через несколько секунд. Лежа на залитой кровью земле, он искал глазами ангелов – защитников собак, когда Парденьяс подошел, чтобы дать контрольный выстрел.
Затем наступила поразительная тишина. Кладбище пахло порохом, военные молчали, глядя на убитых, которые истекали кровью и разрушали гармонию голубых крестов и белых плит. Окровавленные головы и тела жили какой-то своей хаотичной жизнью, а бело-голубое кладбище, казалось, упрекало их за беспорядок. Военным было не по себе. Зачем они убили этих людей? Какой глупый поступок. Франсиско Росас закусил губу.
– Никого не осталось, верно? – сказал он, чтобы набраться мужества перед тем, как отдать приказ похоронить жертв.
– Я остался! – послышался громкий крик.
Франсиско Росас с раздражением обернулся: он узнал голос. Николас Монкада с бледным лицом шел прямо на него. Встревоженный появлением юноши, генерал стал озираться в поисках адъютантов. «Он не принял мою помощь», – подумал Росас, побледнев.
– В рапорте капитана Парденьяса сказано, что ты сбежал… – проговорил он через несколько секунд, беспомощно хлопая ладонями по бедрам.
Николас молчал. Росас сделал неопределенный жест, и к юноше подошел Парденьяс. Генерал услышал за спиной выстрел.
Офицеры завороженно смотрели на белую рубаху Николаса, ткань которой стремительно пропитывалась кровью. Послышались быстрые шаги, и за-за крестов появился помощник подполковника Круса. Обливаясь потом и задыхаясь, он проговорил:
– Он не дал себя увести, генерал… Он сбежал и вернулся сюда.
Франсиско Росас прикусил губу и, не сказав ни слова, с размаху ударил один из каменных крестов.
– Я думаю, он не хотел жить, – добавил помощник Круса, напуганный гневом генерала.
– Это ты, сукин сын, жить не хочешь! – в ярости закричал на него Крус.
Росас посмотрел на свою руку, удивленный болью от удара. Он почувствовал, что вот-вот заплачет, и еще сильней ударил по кресту. Военные забыли о мертвых и с гневом смотрели на солдата, который упустил Николаса. Росас взглянул на юношу, лежащего у его ног, и отвернулся. Почему всегда приходится убивать тех, кого любишь? Его жизнь была вечным обманом. Он обречен вечно блуждать в одиночестве, брошенный на произвол судьбы. Росас чувствовал себя несчастным, глядя на Николаса, который мертвыми глазами смотрел на его поражение. Монкада пригласили его на праздник, показали ему мир дружбы и товарищества, и, когда он доверчиво вошел в него, его у него отобрали, оставив ни с чем, одного. Его обманули, а он им поверил. «Никогда больше никого не прощу», – подумал он с болью и вспомнил лживые слова Изабель и гордое лицо ее брата. Однако что-то внутри у него сломалось, и он поклялся, что впредь будет пьянеть только от алкоголя.
Карьера мексиканского генерала только что утонула в крови двадцатилетнего юноши. Во что верил Николас? Во что-то, что Росас увидел только этим утром. Вся жизнь его стремительно обрушилась на молчаливые могилы Икстепека. Его парализовали крики и выстрелы. Изабель и Хулия рассеялись в расстрельном грохоте. Его ночи в горах и дни в гарнизоне разлетелись на куски. Он стоял на этом кладбище, без цели и смысла, вдыхал запах пороха и слушал пение птиц над могилами. У его ног лежало пять мертвых тел, и в спины им мертвыми глазами смотрел Николас. «И что же теперь, Франсиско Росас?» – сказал генерал сам себе, боясь расплакаться перед подчиненными. Не желая ничьей жалости, он медленно пошел по кладбищенской дорожке. Никогда не думал генерал Франсиско Росас, что смерть мальчишки так глубоко его затронет.
– Вся жизнь была у него впереди… Как жаль! – Он хотел сбежать с этого кладбища, где сам только что умер. Но сдержался. – Самое худшее – это скотокрад, – произнес он, стараясь забыть глаза Николаса.
А глаза Изабель… Больше никогда он не сможет в них посмотреть. «Меня не должны казнить, генерал…» А кого должны? Росас сам был расстрелян, приговорен к собственной судьбе. Он сел на свою лошадь и галопом поскакал с кладбища. Прочь из Икстепека, прочь от семьи Монкада. И Росас мчался без цели по сияющему утру, восходящему из земли, полному света и запахов, чуждому его заботам. Подполковник Хусто Корона следовал за ним, не отставая.
Изабель и Грегория увидели их издалека. Девушка проводила взглядом лошадь своего любовника, которая проскакала в золотистом октябрьском свете.
– Он убегает, – произнесла она и опустилась на камень.
Та незнакомка в отеле, которая застегнула ей платье, оказалась права: он ее обманул.
– Да, девочка, убегает… – Грегория села рядом с Изабель и заплакала с той сладостью, на которую способны лишь те, кто познал несчастье. Старуха погрузилась в рыдания, не глядя на Изабель, потерянную в своем одиночестве без слез. Старая служанка плакала не только из-за братьев Монкада: одна беда тянет за собой другую, и Грегории редко удавалось найти время, чтобы вспомнить все беды и оплакать их.
Взошло ясное солнце. Поля наполнились стрекотом цикад и шипением змей. Закопав расстрелянных, военные вернулись в Икстепек. По дороге они увидели двух женщин, сидящих на камнях, и, узнав Изабель, поспешно удалились. Грегория догнала их – ей хотелось узнать, что случилось на кладбище. Вернувшись к Изабель, которая выглядела очень странно посреди поля в своем красном вечернем платье, Грегория не осмелилась рассказать ей то, что она узнала от солдат. Старуха долго смотрела на свою молодую спутницу. О чем думала последняя гостья, одетая в красный шелк, на празднике в Икстепеке? От ночи, озаренной фейерверками, осталось лишь красное платье, пылающее на камнях под солнцем.
– Ты очень его любишь, девочка? – с тревогой спросила Грегория.
Изабель не ответила. Грегория, взволнованная молчанием, прикоснулась к колену девушки: она хотела разрушить это утреннее заклятие, во власть которого попала Изабель.
– Это грех, девочка, – сказала старуха, глядя на кладбище, где лежали Хуан и Николас. – Милая, у тебя больше нет дома…
Никакие слова не могли тронуть Изабель. Она была одержима демонами своей любви.