В общем, в результате использования несистемных методов стимулирования спроса образуются новые (пусть и фиктивные, т. е. не подкрепленные реальными доходами конечных потребителей) активы, например деривативы, а стоимость некоторых видов старых, на первых порах реальных активов очень сильно растет. Это хорошо видно на примере акций, которые в бытность их реальными активами оценивались по капитализации получаемых дивидендов. Затем их справедливая стоимость стала определяться через прибыль компаний, затем – через доход, затем учитываться стали и «гудвил», и затраты, в общем, то, что к реальной жизни может вообще не иметь никакого отношения. И как только эмиссия закончится и спрос на акции будет определяться только теми деньгами, которые могут быть потрачены на сбережения из реально располагаемых доходов, капитализация фондового рынка упадет на порядки.
Нечто аналогичное произошло в начале 30-х годов прошлого века, и фондовый рынок вернулся к прежней капитализации только в 50-е годы, т. е. после 10 лет устойчивого роста по итогам Второй мировой войны. Причины этого роста из нашей теории понятны – Американская технологическая зона расширилась за счет распада Германской, Японской и Британской, но до того в стране бушевала депрессия, которая получила (вторично) название Великой. Можно спорить, закончилась ли она в 1941 г. (год вступления США в войну), поскольку мирная экономика и военная (мобилизационная) сильно различаются, но устойчивый рост уж точно начался только после 1945 г.
Нужно отметить еще одно важное обстоятельство, тесно связанное с рассуждениями предыдущей главы. Мы отметили рост роли финансового сектора, однако точные механизмы этого влияния не продемонстрировали. В случае Великой депрессии они видны невооруженным глазом. В условиях банковского кризиса и недостатка денег в экономике (агрегат М2 в США за время спада сократился с 46 до 32 млрд долларов, см. http://www.sjsu.edu/faculty/watkins/depmon.htm) большинство промышленных предприятий влачило жалкое состояние. Формально сокращение денежной массы соответствовало падению ВВП, но инфраструктура-то, созданная в предыдущие годы, в большинстве своем никуда не делась, поэтому резко выросли издержки на единицу продаваемой продукции.
В этих условиях финансисты, аффилированные с ФРС, могли получить любые объемы кредитов и выкупать перспективные с точки зрения будущего предприятия (в том числе используя как рычаг давления на продавца ограничение кредитования). А компенсировать избыток денежных средств, который при этом образовывался в экономике, можно было за счет контроля тех же финансистов за кредитно-денежной политикой ФРС (в тот момент крайне слабо контролировавшейся государством). В результате доля активов, которые контролировались чисто финансовым сектором американской элиты, сильно выросла.
Глава 12Возникновение Советской технологической зоны
Вернемся теперь к основной исторической линии, в конец 1920-х – начало 1930-х годов, появлению пятой, Советской технологической зоны, создание которой велось практически одновременно со вторым ПЭК-кризисом капитализма.
Споры о роли Столыпина и Сталина, реформ Витте, Александра III и Николая II идут в нашей стране непрерывно, однако база их обычно идеологическая, а не материалистическая. Понятно, что если исходить из логики «православного царя-батюшки» (да еще и святого к тому же) или же, наоборот, из логики «Николашки-кровавого», то договориться никак не получится. А вместе с тем описанная выше логика создания суверенного воспроизводственного контура и, шире, собственной технологической зоны позволяет более или менее внятно объяснить многие перипетии российской истории.
Итак, ключевым моментом, который предопределил проблемы России, стала промышленная революция середины XIX в. и возникновение технологических зон. Сохранение статуса великой державы и защита собственных интересов были невозможны без промышленной модернизации, т. е. в приведенных выше терминах – создания собственного, чисто российского воспроизводственного контура. А de facto экономика Россия на тот момент была частью Германской технологической зоны, причем даже не частью воспроизводственного контура, а периферией. И попытка оттянуть решение этого вопроса стоила России дорого, как минимум поражения в Крымской войне.
Причин было несколько, две из них мы уже упоминали. Во-первых, у нас не было капитала, во-вторых, не было свободной рабочей силы (в рамках сословного общества с 90 % крестьянского населения), в-третьих, не было рынка сбыта высокотехнологической (на тот момент прежде всего продукции машиностроения) продукции. Отдельные военные технологии мы освоили, но даже их вывести в большой масштаб было сложно.
Классический пример возникающих при этом проблем показал Петр I в его истории с колоколами, снятыми с церквей и перелитыми на пушки: при наличии достаточно передовых технологий производства последних у нас не было промышленности, обеспечивающей необходимый объем сырья. А создать заводы, которые бы это сырье производили, было тоже невозможно, поскольку без экстренных закупок сырья со стороны государства они не выходили на самоокупаемость. Да и нормальных рабочих на них не было, в результате возник потрясающий феномен из разных эпох – заводские крепостные!
Даже в сельском хозяйстве из-за этого были проблемы: крайне малоземельные крестьянские наделы никак не могли использовать современные технологии, у них просто не было достаточно денег, чтобы даже начинать думать об этом. Мал был и объем товарного зерна, поскольку выращенный урожай шел в основном на собственное потребление крестьянами. Выражаясь современным языком, экономика (в том числе сельское хозяйство) была не монетизирована, взять деньги вперед, под будущую прибыль, было практически невозможно.
Именно этим обстоятельством вызвана большая роль старообрядцев в экономической жизни России того времени. Дело в том, что старообрядцы не использовали кредит, но они направляли заниматься «бизнесом» представителей своих общин, давали им деньги, собранные со всей общины, которые и становились начальным купеческим капиталом. Иными словами, вместо кредитного они использовали солидарный способ накопления капитала – и на фоне отсутствия банковской системы вполне преуспевали. Соответственно, среди купцов было относительно много старообрядцев: при прочих равных условиях они имели преимущество по стартовому капиталу.
В результате в рамках разделения мира на технологические зоны Россия плотно встроилась в Германскую зону. При том что тогда нормальный объем рынка, который обеспечивал рентабельность современных технологий, не превышал нескольких десятков миллионов человек, т. е. это было заведомо меньше, чем проживало людей в России (даже без Средней Азии). Беда была в том, что в нашей стране эти люди в большинстве своем не были рынком – они жили натуральным хозяйством и в регулярной экономической деятельности не участвовали.
Вопрос с капиталом был решен путем реформ, проведенных при Александре III под руководством Витте. Беда была в том, что, поскольку запустить модернизацию нужно было быстро, в страну был допущен капитал иностранный, в первую очередь французский. Напомню, что именно при Александре III стратегическое партнерство с Германией сменилось ориентацией на Антанту. А Франция в это время уже устойчиво входила в Британскую технологическую зону.
В результате вопрос с капиталом худо-бедно был решен (хотя проблемы его оттока были до самой Октябрьской революции), но зато возникла уникальная ситуация, которой больше не было нигде и никогда: реальный сектор экономики контролировался одной технологической зоной (точнее, ее элитой), а финансовый (который как раз и возник с начала реформ) – другой. Я, кстати, не исключаю, что именно этим обстоятельством во многом была вызвана Гражданская война, поскольку за красных были те силы, которые экономически ориентировались на Германию, а белая интервенция финансировалась как раз британским, американским и японским капиталом, т. е. Антантой.
Такая ситуация создавала серьезные противоречия. Банки готовы были кредитовать российские предприятия (и, возможно, инвестировать), но с целью закупки французского и британского оборудования. А производители, привыкшие к немецкому оборудованию и немецким стандартам, требовали закупок совсем других производителей. Не просто из другой страны, а из другой технологической зоны. В результате к 1917 г. у нас вообще не было целых отраслей: Россия не производила подшипники, резиновые изделия, оптики да и много еще чего. И решить эту проблему можно было одним-единственным способом: создать собственную современную промышленность на базе собственного капитала. Но для этого нужно решить одну принципиальную задачу – создать внутренний рынок высокотехнологической продукции.
Решать эту задачу пришлось уже в начале ХХ в., когда перечисленные проблемы не просто встали в полный рост, но и обострились еще одной: капитал, введенный в Россию за предыдущие пару десятилетий, стали в преддверии Первой мировой войны ускоренными темпами выводить. Примерно с 19101912 гг. отток капитала из Российской империи стал превышать приток и экономическая ситуация обострилась. Отметим, что пресловутый бешеный экономический рост, о котором так сокрушаются современные радетели монархии, был связан как раз с тем, что начинался он практически с полного нуля – и к Первой мировой войне он существенно затормозился по уже упомянутой причине.
Таким образом, единственным шансом вывести Россию из-под контроля Германии и не попасть затем под контроль Великобритании было создание собственного рынка продукции машиностроения. Без этого говорить о какой бы то ни было независимости и собственном развитии было невозможно. Что, как следует из предыдущих глав настоящей книги, однозначно следует и из экономической теории. И первым эту задачу поставил (как приоритет государственной политики) и начал решать как раз Столыпин. Многие бессмысленно произносят его фразу про 20 лет спокойной жизни, не понимая ее смысла, а он был очень прост – Столыпин считал, что его программа создания внутреннего рынка продукции отечественного машиностроения как раз за этот срок и будет решена. К началу 30-х годов то есть.