Предложенное им решение состояло в том, чтобы ускоренным образом, с помощью и под контролем государства провести реформу, очень напоминающую огораживание в XVI в. в Англии. Без его эксцессов, разумеется. Впрочем, в России, с ее просторами, проблем с поиском места для разорившихся крестьян не было, так что не было нужды в кровавых законах против бродяжничества. При этом появлялись крупные фермерские хозяйства, которые были заинтересованы в развитии технологий и закупке сельхозтехники (т. е. той самой продукции машиностроения). Более того, наличие и техники, и большого объема товарного продукта (зерна) позволяло использовать для развития банковский кредит, т. е. переводило эти хозяйства из реально феодальных отношений в систему капиталистических, при которых можно было финансировать инновационное развитие.
Не вдаваясь в детали, просто констатируем: реформа провалилась. Можно много рассуждать на тему о том, почему; я сейчас выскажу свое мнение, но авторитетом я тут не являюсь. Скорее, можно только говорить о сравнении с более поздней реформой Сталина, которая как раз завершилась успехом. И суть отличия состоит в том, что Столыпин общину разрушал, а Сталин, наоборот, усиливал. При этом Столыпин хотел, чтобы на развалинах общины возникали крупные фермерские хозяйства (которые как раз и стали бы потребителями продукции машиностроения и обеспечивали бы более эффективные технологии), а в результате получил засилье кулаков, т. е. сельских ростовщиков, занимавшихся кабальной эксплуатацией своих земляков, не вкладывая денег в развитие производства.
Степень ненависти среди крестьян к этим людям была запредельная (и потом она проявила себя в коллективизации), а эффект для экономики оказался довольно слабым. В общем, реформа Столыпина провалилась. А вот реформа Сталина, которая состояла в том, чтобы сделать именно общину потребителем продукции машиностроения, вполне себе завершилась успехом. При этом он сделал еще более тонкую вещь, а именно создал промежуточную государственную структуру, машинно-тракторные станции (МТС), которые и содержали технику, а по заказу колхозов выполняли соответствующие работы. Это обеспечивало грамотную эксплуатацию техники и повышало эффективность работы. Но это уже детали. Главное – реформа Сталина завершилась успехом.
Повторю еще раз базовые тезисы этой главы. Ключевой задачей России в начале ХХ в. было создание собственного внутреннего рынка продукции машиностроения, что было необходимо для построения собственного воспроизводственного контура в экономике. Отметим, что необходимо – это не значит достаточно, индустриализация была нужна в любом случае, если бы ее не было, то аграрная реформа привела бы к необходимости закупки тракторов по импорту. И индустриализацию провели практически одновременно с аграрной реформой (коллективизацией). Первая пятилетка началась в 1928 г., чуть позже началась массовая коллективизация.
Отметим, что в отличие от, скажем, британского огораживания избыток рабочих рук, который появлялся в деревне почти автоматически по мере роста производительности труда, в СССР тут же находил себе применение. А государство использовало инструмент планирования для того, чтобы сбалансировать два этих базовых процесса – создание промышленности, готовой производить продукцию машиностроения, и создание рынка для этой промышленности. И, как мы видим, в отличие от реформы Столыпина в СССР этот процесс завершился успешно, были созданы не только воспроизводственный контур, но и, чуть позже, пятая (и последняя) технологическая зона.
Процесс создания собственного воспроизводственного контура в Советском Союзе ускорил (хотя и не был причиной) начало Второй мировой войны. О причинах войны писалось много; собственно, одна из главных тем западной пропаганды последних десятилетий – доказать, что СССР был одним из главных организаторов этой войны. Я даже не буду всерьез обсуждать эту глупость, прежде всего потому, что обсуждение клеветников – это не моя тема. Но уже описанные выше теоретические положения позволяют очень просто объяснить, в чем же была ее реальная причина.
Первая мировая война была войной за рынки, ее масштаб и задачи были следствием первого ПЭК-кризиса, который впервые стал проявляться за четверть века до ее начала. И итог этой войны, с точки зрения победителей, должен был дать преференции победителям именно в области рынков. А преференции могли быть только в одном: отобрать у Германской технологической зоны те рынки, которые она контролировала. В пользу победителей, естественно.
Эта задача и была решена по итогам Парижской конференции (проходившей с января 1919-го по январь 1920 г.), когда у Германии отобрали и ее колонии (не такие уж, кстати, многочисленные), и те рынки, которые у нее были в Центральной Европе. Но поскольку задачи уничтожения ее не ставились (на конференции даже ставился вопрос о таком устройстве Европы, чтобы исключить дальнейшие войны), то ей вполне официально оставили рынки на востоке. То есть нынешнюю Восточную Европу и то, что осталось от Российской империи.
К слову, для того чтобы Германия не могла быстро восстановить (на базе имеющихся технологий) свою технологическую зону, между ней и Россией была создана довольно агрессивная к России (да и к Германии на первом этапе) Польша, которую при этом страны Антанты активно стимулировали к политическому (да и военному, войну 1920 г. не Россия начала) экстремизму.
Отметим, что эти страны Восточной Европы были (на тот момент) очень бедными и особо серьезными рынками не являлись. Населения, в частности в России, было много, но бо́льшая его часть не была потребителями, оно жило в условиях натурального хозяйства. Именно потому эту территорию (в которой после распада Австро-Венгрии и Российской империи даже государств более или менее прочных не было) и отдали Германии – особого интереса она для тогдашних экономических лидеров в краткосрочном интервале не представляла. Впрочем, в процессе Гражданской войны в России Британия, США и Япония попытались получить на халяву часть территорий (прославившись на них такими зверствами, которые никаким русским участникам и не снились), однако их довольно быстро выкинули. Но вот в 20-е годы начались проблемы.
Дело в том, что успех Сталина в части построения собственного воспроизводственного контура в экономике поставил постверсальскую Германию перед тотальной катастрофой. Передовая с точки зрения технологий на тот момент промышленность Германии (напомним, что именно в этой стране появились первый реактивный самолет и первая баллистическая ракета, взлетел первый вертолет, был сделан первый компьютер, да и, по стандартам США, первый беспилотный космический полет тоже был совершен в Германии, в 1943 г.) просто не могла бы существовать при тех рынках, которые остались у нее в Европе и которые еще более сократились после того, как СССР начал построение собственной системы разделения труда. И вернуть эти рынки иначе как силой Германия не могла.
Иными словами, результаты Парижского мира (к выработке которых ни сама Германия, ни Россия/СССР не имели никакого отношения) поставили СССР и Германию в безвыходное положение: на тех рынках, которые им оставили и которые еще пришлось создавать, две современные технологические зоны существовать не могли. Как решались эти проблемы Германией, уже не так важно; важно, что сама необходимость их решать была поставлена перед этой страной державами-победительницами (Великобританией и США в первую очередь). И после этого война была неизбежна – о чем, кстати, неоднократно писали эксперты в 20-е годы.
Все остальные рассуждения по вопросу о виновных по большому счету являются спекуляциями, поскольку что-то изменить уже было невозможно: нужно либо соглашаться на провинциализацию своей страны и отказ от какой бы то ни было серьезной роли в мире (и от промышленности и науки тоже), либо – драться. А с точки зрения изложенной выше концепции технологических зон можно смело сказать, что новая война по итогам той структуры мира, которая возникла после Парижской конференции, была неизбежна, причем инициатором ее должна была неизбежно выступить Германия.
Поскольку именно экономические процессы лежат в основе политики, именно они определили судьбу мира в середине ХХ в. И в том, что передел рынков был неизбежен, ничьей вины нет, это объективное развитие экономической модели. А вот то, что этот передел был осуществлен в виде (пока?) самой кровопролитной в истории войны и что ее инициатором стала Германия, виновны те, кто и писал условия Парижского мира: США, Великобритания и Франция.
Есть, правда, один очень интересный вопрос: а почему СССР и Германия не объединились в рамках построения единой технологической зоны? Ведь на среднем уровне государственного управления были определенные попытки двигаться в этом направлении? Ответ на этот вопрос, как это ни удивительно, тот же самый, что и на вопрос о том, почему в античном мире удалось резко повысить производительность труда за счет несистемного источника богатств, а в Испании или Священной Римской империи – нет. И сейчас настало время дать ответ на этот вопрос.
Глава 13Теория глобальных проектов
В начале этой главы имеет смысл описать еще одну крайне интересную идею, история которой началась еще в 60-е годы, но продлилась довольно долго; собственно говоря, в России представители этой идеи до сих пор есть в истеблишменте. Можно упомянуть недавно умершего Примакова, но и лично Путин вырос под сенью этой идеи, хотя никогда к числу ее разработчиков не принадлежал. Построена эта идея была на той простой мысли, что капитализм и социализм, т. е. базовые идеологии двух оставшихся на тот момент в мире технологических зон, имеют как очевидные позитивные, так и не менее явные негативные стороны.
Главной проблемой капитализма, как понятно, были вопросы социальной политики. А вот социализм, блестяще решив проблемы социальные (хотя к концу 70-х годов они уже снова стали о себе напоминать), столкнулся с другой бедой: большими проблемами с поддержкой лично активных граждан. В результате, кстати, последние чуть позже активно поддержали разрушителей СССР, даже ценой полной ликвидации той экологической ниши, в которой они находились (например, научная и творческая интеллигенция). И вот появилась идея, получившая название «конвергенции», которая была направлена на создание объединенного социалистическо-капиталистического общества, которое бы объединяло позитивные стороны обеих систем и, соответственно, было бы свободно от их недостатков.