Ильич заканчивал в это время свою фундаментальную книгу «Шаг вперед, два шага назад». После возвращения с Амстердамского конгресса Ильич назначил меня партийным кассиром. В экспедиции, помимо Бонч-Бруевича, работала моя жена Кручинина и несколько молодых людей. Надежда Константиновна вела обширную переписку с Россией, аккуратно снабжала все наши организации сведениями обо всем, что творится у нас в Женеве. Я помогал ей шифровать и расшифровывать письма. Активным помощником в этом была и Фотиева, приехавшая к нам после побега из Уфы. Постепенно съезжались и литераторы: Воровский, Ольминский, Богданов и Луначарский. До того меньшевики постоянно кричали, что у большевиков, кроме Ленина, нет никаких литературных сил.
ЦК в лице Глебова хотел было запретить посылку в Россию ленинских «Шагов», но тут энергично восстала наша экспедиция, которая приняла все меры к тому, чтобы «Шаги» своевременно и быстро были переправлены в Россию. Ведь транспорт еще оставался в наших руках, в наших руках была пока и искровская типография. Транспортом в Берлине заведовал по-прежнему Пятницкий, а в России – Папаша (Литвинов). После измены ЦК мы уже не могли выпускать литературу от имени ЦК. Тогда появилась «фирма» «Ленин и Бонч-Бруевич»[52]. Под этой фирмой вышли книжки Галерки (Ольминского) и Рядового (Богданова), Воровского, Ленина. Все более становилось ясным, что между нами и меньшевиками никакой общей работы быть не может. Разрыв неизбежен. И его необходимо форсировать. От всей этой склоки (меньшевики всячески старались идейный спор превратить в настоящую мелочную склоку) Ильич очень устал, и его пришлось почти насильно отправить на отдых в деревню, близ Лозанны. Там, на лоне природы, путешествуя по горам с Надеждой Константиновной, он действительно отдохнул. Мы все старались, чтобы к нему совершенно не проникали новости о новых изменах – типографии, части транспорта и т.п.
А между тем все более и более выяснялось, что нам не обойтись без своей газеты, без своего практического центра. Надо было начинать серьезную подготовку созыва III съезда. Прежде всего нам нужна была газета. Мы были за границей страшно одиноки. Громадное большинство заграничной публики состояло из обеспеченных студентов, которые почти все были либо меньшевиками, либо эсерами, либо бундовцами. Рабочие-эмигранты были преимущественно бундовцы или сионисты. Среди старых русских эмигрантов преобладали народовольцы и бакунисты, которые все стали эсерами. Так что на заграничную публику нам рассчитывать не приходилось. Наша вся надежда была на Россию, где, несмотря на то что мы за отсутствием средств не могли посылать людей, симпатии к нам все более росли. Начать газету необходимо, но как начать без средств? А наша касса была пуста. Много планов, иногда самых фантастических, возникало у нас во время обеда. Для начала денег нужно было совсем немного, типография охотно предоставит кредит. Тут я узнал, что одна сочувствующая нам студентка – Попова получила из дома сто рублей на поездку на каникулы в Россию. Я решил убедить эту девицу, что она сделает благое партийное дело, если откажется от поездки домой и пожертвует эти деньги нам на газету. Попова долго колебалась: уж больно ей хотелось побывать дома. Но партийный долг взял верх, она отдала мне деньги. С ними уже можно было начать и можно было не сомневаться, что, если удастся выпустить газету, появятся и деньги. Теперь оставалось договориться с Ильичем, чтобы приступить к делу немедленно. Это поручили нам с Ольминским. Мы застали Ильича за работой в огороде. Он помогал своему хозяину рыть картошку. Ильич нам очень обрадовался. Ему, видно, здорово надоело вынужденное безделье. Но, когда мы заговорили с ним о газете, он не сразу согласился, не хотел действовать на авось, а тщательно все расспросил, все взвесил.
И вот тут-то был намечен весь план действия. Мы начнем с созыва конференции, хотя бы из тех работников, которые имеются уже в Женеве, затем с принятыми на конференции решениями кто-либо из нас поедет в Россию, отвезет их верным товарищам в три места: на север, на юг и Кавказ. Там местные организации должны созвать конференции – Северную, Южную и Кавказскую. На них должны быть одобрены принятые на Женевской конференции решения, утверждены выдвинутые в Женеве кандидаты в руководящие органы. И тогда предполагаемая газета будет уже не частным изданием отдельных лиц, а официальным органом определенной организации. Обсудив и детально обдумав весь план предстоящей кампании, Ильич загорелся энергией, он уже не хотел более отдыхать, заторопился возвращаться в Женеву и скорее взяться за работу.
И, действительно, через несколько дней после нашего возвращения прикатил в Женеву Ильич. Он сразу созвал всю женевскую группу большевиков, рассказал про разработанный нами план начала решительных шагов по созыву III съезда. Всем нашлось дело в начавшейся работе. Вокруг Надежды Константиновны образовалась целая канцелярия, занятая срочной перепиской с российскими организациями, литераторы занялись выработкой резолюций. А Ильич взялся за составление обращения от имени конференции. А мы, хозяйственники, договаривались с французскими типографиями о наиболее льготных условиях печатания и о кредите на бумагу. Дело затруднялось тем, что только в немногих типографиях был русский шрифт и надо было подыскать русских наборщиков.
Ильич сразу ожил. Он сам участвовал в окончательных переговорах с хозяевами типографий, сам убеждал наборщиков из русских эмигрантов идти работать в нашу газету, редактировал все написанное нашими литераторами, одним словом, он всюду успевал, все делал. И на конференции чувствовалась его рука хозяина, твердо верящего в свое дело. Мы снова почувствовали, что старый опытный рулевой опять уверенно повел корабль.
Сразу после окончания работ конференции 22-х, как она называлась, Ленин поручил мне свезти ее решения в Россию. Прежде всего я поехал в Ригу, где тогда работал Папаша (Литвинов), которому Ильич поручил созвать конференцию северных комитетов, затем я поехал в Одессу, где передал Левицкому поручение собрать конференцию южных комитетов, и наконец – в Баку, где должен был повидаться с Алешей Джапаридзе, который должен был созвать конференцию кавказских комитетов.
Я очень быстро проделал этот путь, удачно выполнил все порученное Ильичем. Все намеченные конференции состоялись, и они полностью приняли предложенное конференцией 22-х решение о немедленном начале подготовки созыва III съезда. Эту задачу конференции возложили на специальный большевистский центр, названный Бюро комитетов большинства, и на центральную газету большевиков «Вперед».
Воспоминания о втором съезде РСДРП. М., 1959, С. 52 – 80
С.И. Гусев.О втором съезде партии(Из воспоминаний)
Перед съездом
Представитель организационного комитета Попов (Розанов) приехал в Ростов-на-Дону как раз в тот день, когда там происходила известная мартовская демонстрация (2 марта 1903 г.).
Вечером, после демонстрации, он пришел ко мне на квартиру, где уже находились Локерман, Браиловский и еще некоторые члены Донского комитета. Собрание нам пришлось вести в крайне спешном порядке, так как ежеминутно можно было ожидать появления жандармов. Нам было известно, что жандармы успели получить сведения о составе нашей организации и наметили ее близкую ликвидацию, почему мы и поторопились использовать оставшееся время и устроили демонстрацию. Приходилось только удивляться, что они не пришли на мою квартиру тотчас же, а отложили визит до следующего дня. Это дало нам возможность заслушать доклад Попова о созыве съезда и принять предложение ОК. Заседание продолжалось часа 1½ и носило весьма праздничный, оживленный характер, так как все участники его были еще полны впечатлений от только что удачно проведенной демонстрации.
На следующий день был арестован Локерман. Обыска у меня произведено не было, и обо мне жандармы не спрашивали. Некоторые товарищи решили на этом основании, что я жандармами не «расшифрован», но для меня было ясно, что это вопрос нескольких дней, если не часов. Поэтому я предпочел спрятаться у одного знакомого, стоявшего вне всяких подозрений. Через три дня я, переодетый реалистом, добрался до Новочеркасска и, пробыв там около недели, пока мне не добыли средства, отправился за границу.
После ряда мытарств и злоключений я благополучно перебрался через границу у Волочиска, но из-за недостатка денег застрял во Львове, откуда послал в «Искру» описание ростовской демонстрации.
Чуть ли не на следующий день по приезде в Женеву меня познакомили с Плехановым и Потресовым. По настоянию Плеханова решено было, что я сделаю публичный доклад о ростовских событиях (ноябрь 1902 г. – март 1903 г.). Докладом преследовались две цели: во-первых, дать бой эсерам, которые пытались приписать часть «заслуг» в ростовской забастовке себе, во-вторых, собрать деньги для «Искры». Обе цели удались. Народу собралось очень много, а разоблачение мною позорной попытки члена Донского комитета Брагина (в 1920 г. расстрелян в Ростове за службу в деникинском Осваге[54]) и пропагандиста Владимира Азефа (брата известного провокатора) выступить во время забастовки от имени несуществующей группы эсеров произвело столь сильное действие, что нашелся только один эсер, который решился выступить, но не с опровержением моих утверждений, а с возражением против сделанной мной квалификации действий Брагина и Азефа. Действительно, сгоряча я обозвал их предателями, а следовало назвать их изменниками.
В переработанном виде мой доклад был напечатан в № 41 «Искры» (статья «Благородства своего не соблюла»).
На празднование 1 Мая я был отправлен в Цюрих, где сделал два доклада: о ростовских событиях и о 1 Мая. Как обнаружилось в 1920 г. из разговора с т. Дзержинским, он присутствовал на этих докладах.