И вдруг завеса начинает приоткрываться, становится ясным, что хотя спорят о «Южном рабочем», но спор-то идет на деле о другом. Слово берет Ленин.
«Ленин. После целого ряда разъяснений, я нахожу наиболее целесообразным принятие резолюции Костича о популярном органе. Говорили, что „Южный рабочий“ хотел быть популярным органом и занимал соответствующее место в партии. В интересах дела, ввиду щекотливого положения, в какое мы попали, следует признать этот „casus“[61] заслуживающим особенного внимания и разрешить себе отступление от принятого вчера регламента. Следует приступить к обсуждению вопроса о популярном органе, хотя это и неправильно. Следует допустить это, и я высказываюсь за это единичное исключение»[62].
Ленин таким образом отклоняет многочисленные предложения о роспуске «Южного рабочего» и предлагает заняться обсуждением вопроса о популярной газете (предложение Костича), переведя таким образом спор в принципиальную плоскость. Но предложение Костича не собрало необходимых по регламенту 10 голосов. Этим пользуются Троцкий и Мартов, резко выступающие против предложения Ленина.
Яркий свет во все эти запутанные моменты вносит Мартов, предлагающий оставить вопрос о «Южном рабочем» открытым впредь до обсуждения вопроса о партийной прессе и «перейти немедленно к выборам».
Так вот в чем дело! Мартов и Троцкий ставят решение вопроса о «Южном рабочем» в зависимость от выборов. Избирательный маневр!..
Наступает решающий момент заседания и всего съезда. Ввиду серьезности момента Ленин берет председательствование на себя, так как Плеханов чересчур горяч и ввязывается в бои по мелочам, а поэтому как председатель в наиболее жарких битвах не годится.
Наступает момент открытого разрыва Ленина с Мартовым. В протоколах (стр. 356) этот момент изображен так:
«Председатель Ленин (прочитав резолюцию Мартова). Резолюция Мартова поставит нас в совершенно невозможное положение.
(Сильное волнение, крики, протесты.)
Мартов берет резолюцию обратно, энергично протестует против заявления Ленина.
(Шум в зале усиливается.)»[63]
«Энергично протестует» – сказано слабо и неверно, ибо Мартов закатил чудовищную истерику. Так или иначе, но открытый разрыв между двумя частями искровцев налицо.
В конце концов, после некоторых дополнительных маневров и контрманевров, принята резолюция Орлова подавляющим большинством в 31 голос, 5 голосов против, 5 воздержавшихся.
Избирательный маневр Мартова не удался, но не удалось также Ленину добиться принципиального решения по вопросу о популярной газете. Вопрос решили «дикие», которые в свою очередь размежевались и примкнули к обеим частям расколовшихся искровцев. Окончательное закрепление этого деления на две фракции, организационно оформившееся на следующий день, происходит во время боя по вопросу о составе редакции «Искры», по отношению к которому бой по вопросу о «Южном рабочем» был только авангардной стычкой. Во вторую половину 30-го заседания и первую половину 31-го создаются фракции большинства и меньшинства съезда.
Мартов воспользовался одной из первых речей, чтобы попытаться сорвать выборы редакции. «Раз заговорили о внутренних отношениях, бывших в редакции „Искры“, – заявил он, – мы, четыре из шести редакторов ее, удаляемся с заседания съезда, чтобы съезд в наше отсутствие свободнее обсудил этот вопрос».
Это заявление вызвало величайшее волнение среди делегатов, и не только среди сторонников удаляющейся четверки, которые были буквально потрясены заявлением Мартова, но и среди сторонников остальных двух членов редакции, у которых заявление Мартова вызвало величайшее возмущение. Именно эта обывательская выходка Мартова сразу провела резкую разграничительную черту между большинством и меньшинством съезда.
Маневр Мартова был немедленно отпарирован Плехановым, который заявил, что и он с Лениным уходят. Таким образом, расчет Мартова, что съезд поползет к ушедшей четверке на коленях, умоляя ее вернуться на условии утверждения всей старой редакции целиком, не выгорел. Но благодаря этому маневру съезд неожиданно для себя оказался без вождей.
Для подавляющего большинства оставшихся в зале заседания делегатов этот съезд был первым в их жизни, на котором они присутствовали. И можно было ожидать, что они растеряются. Но этого не случилось. Делегаты съезда уже успели закалиться в предыдущих трехнедельных боях с бундовцами и рабочедельцами, и, несмотря на истерические выходки и скандальчики Троцкого и Попова, а также угрозы Дейча (Дейч перед решающим голосованием встал и сказал: «Посмотрим, кто решится голосовать»), ничто не могло уже поколебать сложившегося большинства.
После речи Царева я вышел в соседнюю комнату, куда удалилась редакция. Ленин подошел ко мне с вопросом: «Почему ничего не говорите?» Я ему ответил, что записался и скоро буду говорить. Вопрос Ленина я понял как поручение…
В это время Плеханов подошел к Засулич и что-то начал говорить ей. Бедная Засулич, тяжело страдавшая горлом и потому потерявшая голос, бешено захрипела и зашипела на Плеханова. Плеханов, впрочем, не смутился и, верный своей манере шутить и в самые тяжелые моменты, подошел к нам и заявил: «Я думаю, что Вера Ивановна приняла меня за Трепова» (Засулич стреляла в Трепова).
Я вернулся в зал заседаний к началу речи Русова (в издании протоколов «Прибоем», стр. 300, эта речь ошибочно приписана мне).
На вопрос о редакции ушло не только 30-е (вечернее) заседание, но и значительная часть 31-го (утреннего).
Заседания эти были не только самыми решающими, но вместе с тем и самыми мучительными для делегатов. Нелегко было рвать с четверкой, нелегко было «расплевываться» (это выражение тогда было в большом ходу) с товарищами, к которым мы питали долгие годы самое глубокое уважение, тяжело было разочаровываться в них.
А еще труднее это было Ленину.
Утром, еще до начала 31-го заседания, на котором вопрос о редакции был решен окончательно, я с несколькими товарищами из большинства стоял у наружного входа в помещение, где заседал съезд. Подошли Владимир Ильич и Надежда Константиновна. Лицо у Ленина было желтое, вид совершенно больной. Он иногда страдал какой-то болезнью кишечника, но не только или, вернее, не столько болезнь так подействовала на него. Он провел мучительную, бессонную ночь и к утру пришел к выводу, что ему нужно отказаться от участия в редакции. Надежда Константиновна поддерживала это решение. Владимир Ильич сообщил нам свое намерение отказаться от участия в редакции, но мы решительно воспротивились этому и стали уговаривать его ни в коем случае этого не делать. Владимир Ильич как будто ждал и искал у нас поддержки и, найдя ее, тотчас же отказался от своего намерения.
Начались последние, самые неприятные заседания съезда. Основные вопросы были решены. Оставалось только принять ряд резолюций и протоколов. При создавшихся отношениях между большевиками и меньшевиками (эти названия появились позже) эта работа сопровождалась огромным количеством конфликтов.
На следующий день по окончании съезда фракция большевиков отправилась на могилу Маркса. Я сорвал себе на память миртовый листок с могилы и долго хранил его. В 1906 г. во время ареста жандармы почему-то забрали его. Что они заподозрили в невинном миртовом листке, не могу до сих пор себе представить.
С кладбища пошли в большой парк и уселись там на травке. В центре восседал Плеханов и воодушевлял нас на дальнейшую борьбу против меньшевиков.
Какой-то досужий фотограф, увидев группу несомненных иностранцев, вознамерился сфотографировать нас и этим нарушил дальнейшее изложение воинственных планов Плеханова. Попасть на фотографию перед отъездом в Россию нам было не с руки.
В тот же день я вместе с Д.И. Ульяновым уехал в Россию.
После съезда
В Киеве я заехал к Г.М. Кржижановскому – одному из тройки, выбранной в ЦК, – и, сделав ему доклад о съезде, направился в Одессу, Николаев, Екатеринослав и Харьков. В первых трех городах доклад о съезде сошел благополучно, и в них заложено было крепкое большевистское ядро; в Одессе – во главе с Левицким, в Екатеринославе – во главе с Ногиным. В Харькове же получилось нечто нелепое. Харьковский комитет уже заслушал доклады и своих представителей и южнорабоченца Егорова и был настолько крепко огорожен меньшевистскими рогатками, что здесь, собственно, нечего уже было делать. Пытался я было разыскать кое-кого из ростовцев среди студентов, чтобы через них связаться с рабочими, входившими в организацию, но из этого ничего не вышло. Да и засиживаться в Харькове долго мне не следовало, так как меня усиленно разыскивали в связи с таганрогским процессом[64].
На докладе в комитете все было именно так, как я предвидел. Передо мной была глухая, непроницаемая, враждебная, молчаливая стена. Когда я кончил, никто – хотя бы из партийного «приличия» – не потрудился возражать мне. Вместо возражений посыпался ряд преядовитейших вопросов «устрашающего» характера, например такого рода: известно ли докладчику, сколько лет работает в революционном движении Вера Ивановна (Засулич)? Известно ли докладчику, что Павел Борисович (Аксельрод) – первый русский социал-демократ? Правда ли, что Ленин показывал кулак съезду?
Сначала я пытался давать спокойные разъяснительные ответы, но, увидев, что моих ответов даже и слушать не хотят, оборвал эту комедию резким заявлением, что нам разговаривать больше не о чем.
На обратном пути я еще раз заехал в Киев к Кржижановскому, который направил меня за границу. После ряда приключений я благополучно добрался до Женевы. Это было незадолго до съезда Лиги. Плеханова я застал еще в редакции «Искры» вместе с Лениным. Меня посадили за техническую работу в редакции, но мне пришлось принять участие всего только в двух номерах «Искры».