– Это мой лучший друг! – воскликнул он. – А меня вы знаете? – спросил он меня.
– Нет, не знаю.
– Я Дейч, – сказал он, мягко улыбаясь.
Это было так неожиданно, я так оторопел, обрадовался, что бросился его обнимать и крепко, крепко расцеловал.
Кто тогда из нас, молодых революционеров, не восторгался героями «Народной воли»! Кто не читал тогда прекрасных рассказов Кравчинского-Степняка «Домик на Волге», «Штундист Павел Руденко» и пр.! Мы, захлебываясь, зачитывались рассказами Л. Дейча о его побегах из тюрем. Не удивительно, что я пришел в такой восторг, когда увидел лично одного из героев, так смело совершившего побег из киевской тюрьмы вместе с Фроленко и Стефановичем.
Когда Лев Григорьевич немного успокоился от моих неожиданных для него выражений восторга, мы уселись с ним за стол и долго беседовали на различные темы. Он очень подробно расспрашивал меня о подпольной работе в Петербурге, рассказал много интересного о жизни за границей. Перед тем как пойти на квартиру, которую мне уже подыскали где-то за городом, я стал расспрашивать его о присутствовавших только что на собрании, признавшись, что почти половины фамилий я не расслышал, когда мне их рекомендовали.
Человек с рыжеватой бородкой и с большой лысиной, пришедший с Засулич и просидевший в углу все собрание молча, был Ленин, а пришедшая с ним женщина – Надежда Константиновна Крупская. Только тут я вспомнил, что иногда Плеханов и Мартов обращались к нему как бы за подтверждением своих мыслей, и он изредка в знак согласия кивал головой.
Был ли Ленин в тот день, как говорится, не в духе или вопросы, обсуждавшиеся на этом собрании, были предварительно согласованы, не знаю, но он вспоминается мне при этой встрече молчаливым и немного суровым.
Делегаты на съезд понемногу съезжались. Приехал ростовский делегат Сергей Иванович Гусев, с которым мы с первой же встречи очень подружились. Это был не только хороший революционер, едва избежавший виселицы после знаменитых стачек в Ростове-на-Дону в 1902 г., где впервые в России комитет нашей партии собирал митинги, доходившие до нескольких тысяч человек, но он был еще и прекрасный, жизнерадостный товарищ. Он был всегда в курсе всех совещаний и решений наших руководителей и всегда информировал нас, рабочих делегатов, об этих решениях. С ним мы иногда совершали большие прогулки в окрестностях Женевы, где вдали от чопорных женевских мещан распевали удалые русские песни, причем запевалой всегда был Сергей Иванович.
Незадолго до моего приезда в Женеву туда приехали и другие организаторы и участники ростовской стачки, за которыми, как за героями, стаями следовали русские курсистки и студенты, проживавшие в Женеве. Среди них выделялся Ив.Ив. Ставский, бывший душой ростовских событий. Вместе с ним приехал Мочалов, описавший тогда довольно подробно историю этих событий, и третий приехавший с ним – Зека (Михайлов), впоследствии оказавшийся злостным провокатором. Из конспиративных соображений нам, делегатам, было предложено воздержаться от знакомства с ними, как и вообще с проживающими в Женеве эмигрантами, за исключением очень узкого круга товарищей, которых нам рекомендовал Ленин или кто-либо из редакции «Искры».
Мы, рабочие делегаты, жили как-то обособленно от остальных приехавших делегатов, хотя и присутствовали почти на всех совещаниях делегатов, которые устраивались чуть ли не ежедневно. Смутно помню сущность споров на этих совещаниях, помню только, что споры иногда бывали весьма горячие.
Если на первом собрании, где я встретился с Лениным, он молчал, то о следующих собраниях этого сказать нельзя. Не помню хорошо, о чем шел спор на следующем собрании, где я впервые слушал Ленина, но очень хорошо помню, что после первых же речей я был всецело на его стороне: так просто, ясно и убедительно он говорил.
Когда говорил Плеханов, я наслаждался красотой его речи, удивительно меткими остротами, но, если с ним спорил Ленин, я всегда был на стороне Ленина. Почему, право, не могу объяснить, но так было, и не только со мной, но и с другими рабочими делегатами – Степановым и Андреем[68].
Когда мы втроем после таких собраний собирались у меня или у Андрея, мы каждый раз восхищались практическим чутьем Ленина, его знаниями и каким-то особенным умением излагать свои мысли.
Иногда Ленин после совещания предлагал нам пройтись с ним и побеседовать по душам. После этих бесед мы уходили еще более очарованными, хотя в этих беседах он ни разу не навязывал нам своих взглядов, не ругал инакомыслящих. Он очень ясно, как-то по-товарищески говорил, чтó он думает по данному вопросу.
По мере того как подъезжали делегаты, стали чаще устраиваться и собрания делегатов, иногда и без участия членов редакции «Искры», причем нас, рабочих делегатов, приглашали на все совещания, чему мы были очень рады, так как хотели добросовестно разобраться во всех малейших разногласиях и оттенках между делегатами. Очень хорошо помню споры, которые разгорались вокруг вопроса о популярном органе, т.е. нужен или не нужен, кроме «Искры», еще популярный нелегальный орган нашей партии в настоящий момент. Дело в том, что группа екатеринославских товарищей в это время издавала на юге популярную газету-журнал «Южный рабочий». Мне ее приходилось читать еще в Петербурге, и, должен признаться, она мне нравилась, так как излагала те же мысли, что и «Искра», но языком понятным для широких масс рабочих, в то время как чтение «Искры» требовало некоторой подготовки. Так мне казалось. Но, когда возник спор между Лениным и Плехановым о целесообразности издания двух органов и Ленин с присущей ему решительностью и настойчивостью стал доказывать бесполезность в данный момент параллельного, хотя бы популярного органа, я захотел подробнее выслушать обе стороны.
По одному только этому спорному вопросу было устроено несколько собраний, и довольно бурных. Аргументы у той и другой стороны были убедительные, и нам, рабочим делегатам, трудно было на первых порах стать на ту или другую сторону, так как «Южный рабочий» нам нравился своим популярным изложением задач партии, а с другой стороны, мы в душе чувствовали, что два центральных органа – один за границей, другой в России – могут создать, пожалуй, осложнения.
На одном из наших собраний меня познакомили с Павлом Борисовичем Аксельродом. Он сразу завоевал мое сердце своим милым, каким-то отеческим обращением. Он подолгу беседовал с нами, то вместе, то с каждым из нас в отдельности. Он очень радовался, когда мы ему говорили, что брошюры группы «Освобождение труда» рабочими зачитываются до дыр. Мы очень с ним подружились и подолгу беседовали на всевозможные темы. Можно ли было ожидать тогда, что этот человек через 20 лет будет в рядах злейших врагов российского пролетариата, будет бороться против того самого рабочего, которого он тогда с таким успехом учил бороться против гнета и угнетателей и который с таким успехом осуществил то, чему учил его тогда этот ныне предавший его учитель!
Однажды, не помню, по какому случаю, я был приглашен на «чашку чая» на квартиру Георгия Валентиновича Плеханова.
В частной жизни Плеханов, как мне рассказывали, жил обособленно от остальной эмигрантской публики, и приглашения с его стороны кого-либо к себе на квартиру были чрезвычайно редки. Чем я заслужил такую честь, не знаю. Были на этом вечере, помню, Мартов, Засулич, Дейч, Потресов. Хозяин, по-видимому, был не в духе, так как разговор не клеился. Чувствовал я себя среди них на этот раз как-то неловко, не знал, куда руки девать. Подавляла ли богатая обстановка и присутствие взрослых дочерей – барышень, не умевших, как передавали, говорить по-русски (они с матерью при мне разговаривали только по-французски), или что другое, но чувствовал я себя на этом вечере весьма не по себе. К счастью, «визит» мой продолжался недолго, и я с облегчением вздохнул, выйдя на улицу.
Зато как хорошо я чувствовал себя у Ильича, куда я попал благодаря случайной встрече на одной из улиц Женевы, по которой Ильич несся на велосипеде. Шли мы в это время с М.Н. Лядовым, и Ленин, увидя нас, соскочил с велосипеда и повел к себе на квартиру. Простая пролетарская обстановка, задушевный прием, дружеская беседа за стаканом чаю, а затем иногда маленькая прогулка за город. Но эти посещения Ленина были очень редки, так как Владимир Ильич был с утра до поздней ночи занят работой, главным образом подготовкой съезда. В перерывах между совещаниями я вместе со Степановым ходил в экспедицию «Искры» помогать работавшим там товарищам по отправке литературы в Россию. Там я познакомился с Литвиновым, которого все называли почему-то Папашей. Папаша подробно ознакомил нас с техникой экспедиции, отправлявшей огромное количество брошюр и газет в Россию. Довольно большое помещение на улице Каруж было завалено литературой, которую в одной из комнат паковали в специальной формы пакеты, тщательно заворачивали их в непромокаемую бумагу, так как пакеты эти, отправлявшиеся в Россию через контрабандистов, могли попасть в воду.
В одной из комнат Папаша вместе с Блюменфельдом, заведовавшим искровской типографией, делал опыты над только что изобретенным способом печатать газеты на цинковых листах. Способ этот заключался в следующем. На хорошо отшлифованный цинковый лист, чем-то смазанный, клали отпечатанный лист газеты (печаталась эта газета особой, коричневого цвета краской), тщательно его разглаживали, затем, немного погодя, газету с цинкового листа осторожно снимали, и на цинке оставался отпечатанный текст газеты. После этого проводили по цинку каучуковым валиком, смазанным типографской краской, клали на цинк чистый лист бумаги, разглаживали ее чистым резиновым валиком и затем осторожно снимали. Получался чистый оттиск газеты. Особенность цинка и краски состояла в том, что с этого листа, как бы стереотипа, можно было получить бесконечное количество оттисков газеты. С этим изобретением тогда очень возились, предполагали, что во многих крупных центрах России можно будет таким способом воспроизводить не только «Искру», но и брошюры, а из-за границы будут посылаться только оригиналы газет, отпечатанных особой краской. Почему этот способ не получил тогда у нас широкого распространения, не знаю…