В свете сказанного, как можно думать, Ландау в целом очень повезло. Дуэлей в наши дни, к счастью, не бывает. Но сколько есть других методов если не убрать совсем, то досадить и даже глубоко травмировать молодого человека. Ландау же очень рано был признан, получил по заслугам. Здесь я не касаюсь того факта, что у него было немало неприятностей, а на целый год и более чем неприятностей. То, что хочется здесь подчеркнуть, — это только заслугу старшего (по сравнению с Ландау) поколения советских физиков. Они, насколько могу судить, в целом проявили себя по отношению к Ландау с лучшей стороны (одним из примеров я считаю избрание Ландау в 1946 г. в возрасте 38 лет действительным членом АН СССР, минуя обычное предварительное «хождение» в членах-корреспондентах).
Вернусь, однако, к тому, как Ландау мог ошибаться за пределами физики, в том числе и в оценке самих физиков. Приведу пример его оценки физиков-экспериментаторов X и Y. В эвакуации в Казани (1941—1943 гг.) Ландау не раз безапелляционно заявлял: «X и Y — лучшие физики-экспериментаторы Советского Союза». Почему? «Я сужу по лицу». Разумеется, Ландау судил не по лицу. X и Y «гладко» говорили, у них было хорошее реноме, и, кстати, они охотно признавали, что Ландау — лучший физик-теоретик Советского Союза. Прошли годы, и все поняли, что «лучшие физики» — плохие экспериментаторы. Собственно, окончательного мнения Ландау об X я не слышал, по как-то в разговоре со мной (году, так, в 1960-м), не помню в ответ на какой вопрос, Ландау ответил: «Y вообще не физик». Я даже опешил и задал довольно глупый вопрос типа: «А почему ты тогда с ним имеешь дело?» Но на это последовал ответ: «Y — умный человек, я с ним советуюсь по житейским вопросам». Позволю себе весьма усомниться в том, что «житейские советы» Y принесли Ландау пользу, но это уже другое и, во всяком случае, не мое дело.
Ошибался Ландау и в других людях, ну что же — все ошибаются.
К сожалению, иногда Ландау оправдывал поступки и поведение, которые, на мой взгляд, являются совершенно недопустимыми. Но никаких поступков самого Ландау, которые можно причислить к постыдным, я не знаю.
4. Ландау относился к коллегам-физикам критически и многих поругивал, не жаловал. Но такое часто встречается. Для меня было и остается весьма важным, что он не ругал людей, которых я любил и уважал. В частности, Дау хорошо относился к И. Е. Тамму, всегда был с ним по меньшей мере во вполне нормальных отношениях. Правда, как я считаю, Дау недооценивал И. Е. как физика. Вероятно, это объясняется разницей в стиле работы. Так или иначе право каждого давать, в разумных пределах, свою оценку достижениям коллег, вполне объективные критерии здесь отсутствуют.
В некоторой связи со сказанным коснусь истории с выдвижением на Нобелевскую премию открытия и объяснения эффекта Вавилова—Черенкова. В начале 50-х годов (но после 1953 г.) у нас решили (кто не знаю) вступить, так сказать, в Нобелевский клуб, т. е. начать выдвигать кандидатов на Нобелевские премии (до этого на моей памяти это не делалось). В этой связи И. В. Курчатов поручил Е. К. Завойскому и мне подготовить представление на И. Е. Тамма, И. М. Франка и П. А. Черенкова (С. И. Вавилов к этому времени скончался, а Нобелевскую премию присуждают не более чем троим, причем не посмертно). Мы, разумеется, подготовили материал. Знаю, что другие готовили представление на П. Л. Капицу и Л. Д. Ландау за работы в области сверхтекучести гелия II. Прошло некоторое время, и вдруг мы узнали, что кто-то где-то решил выдвигать только Черенкова и только Капицу. Кажется, такое представление и было сделано. Точно я этого и других подробностей не знаю, но в данном контексте это совершенно не важно. Важно то, что мы решили не допустить такой несправедливости. В СССР приглашение (предложение) выдвигать на Нобелевскую премию получают обычно академики АН СССР по соответствующим специальностям[34]. Поэтому было решено, что в Нобелевский комитет должны послать письмо академики-физики. В отношении Ландау этим занимались в ИФП, и, кто подписал письмо, я не помню. Мы же с Е. Л. Фейнбергом написали письмо, в котором сообщали в Нобелевский комитет о роли И. Е. Тамма и И. М. Франка, приложили оттиски и утверждали, что премию нужно присуждать всем троим. Теперь нужно было собрать подписи. Помню, как я пошел к одному «ведущему» академику, который выразил полное согласие с содержанием письма, но подписать его отказался: раз «наверху» решили выдвинуть одного Черенкова, как же он может сообщить в Комитет другое мнение. Пошел я и к Ландау. Он сказал мне, что не очень-то ценит эффект Вавилова—Черенкова (я знал это и раньше, а Ландау говорил не для того, чтобы иметь предлог не подписать письмо). Но он готов подписать письмо, если вместо «нужно присудить» мы напишем «если присуждать» («if awarded»), то всем троим (Тамму, Франку и Черенкову). Так мы и поступили. Помимо Л. Д. Ландау, поведение которого в этом деле я считаю безукоризненным, письмо подписали Н. Н. Андреев и А. И. Алиханов. Вскоре Нобелевская премия по физике за 1958 г. была присуждена всем троим, но, какую здесь роль сыграло упомянутое выше письмо, я не знаю.
5. В отношении Ландау довольно прочно установилось мнение, что он был «ругателем». Но ругатель ругателю рознь. Чаще всего, хотя и не всегда, резкие замечания Ландау не имели целью обидеть автора критикуемой работы. В этом отношении характерна история, свидетелем которой я сам не был, но слышал о ней по горячим следам и, вероятно, не искажу. Дау резко разнес работу какого-то уже солидного профессора. Тот очень обиделся, но, когда об этом сказали Дау, он даже удивился: я же не назвал его идиотом, я назвал идиотской только его работу. В общем, как я уже писал, для понимания характера Ландау важно различать форму поведения от сути дела. В связи с формой я, помню, даже удивлялся, какую Дау проявлял объективность, если судил не сгоряча. Известно, но придется об этом напомнить, что Ландау имел «шкалу заслуг» в области физики. Шкала была логарифмическая[35]. Из физиков нашего века класс 0,5 имел только Эйнштейн, к классу 1 относились Бор, Дирак, Гейзенберг и ряд других, а самому Ландау отводился класс 2 (здесь, как и в некоторых других случаях, имеются разногласия, но я от Ландау самооценки выше 2 не слышал; ранее он относил себя даже к классу 2,5). Так вот, к классу 1 был отнесен и физик, высказавший в 20-е годы блестящую мысль, догадку, но ничем более практически не прославившийся и даже вызывавший своей дальнейшей деятельностью раздражение Ландау, и не его одного. Но ничего не поделаешь, личность и намерения в расчет не принимались, оценивалось достижение. Не знаю, произведут ли этот пример и сама шкала впечатление на читателей (тем более что я не счел корректным назвать фамилию), но я думаю, что при составлении шкалы Ландау проявлял высокую объективность. Было немало и других свидетельств в пользу этого. Вот еще один пример, хотя он тоже не всех убедит. В. Гейзенбергу был присвоен класс 1, разумеется с полным основанием — мало кто так много сделал, причем в разных областях физики. Однако Гейзенберга в физических кругах, насколько я могу судить, весьма и весьма недолюбливали. Здесь играли роль не только политические соображения, но также характер и поведение Гейзенберга. Поскольку я его лично не знал, то повторять мнения и слухи не буду[36], достаточно и того, что Гейзенберг как личность явно не пользовался особыми симпатиями Ландау. Но вот в 1947—1948 гг. Гейзенберг опубликовал статьи, посвященные попытке построить микроскопическую теорию сверхпроводимости. Попытка была весьма неудачна, Ландау и я были о ней самого низкого мнения (и это мнение в дальнейшем только подтвердилось). Но, когда я начал ругать Гейзенберга (что точно говорилось, не помню), Ландау меня решительно осадил. Смысл сказанного им был таков: Гейзенберг очень крупный физик, его нужно судить по лучшим работам, а не по плохим. Вроде бы и тривиально. Кто же не знает, что «орлам случается и ниже кур спускаться». Но фактически я получил урок и помню его до сих пор. Чего-то я здесь ранее не понимал (пусть не формально, а по-настоящему).
Из таких «уроков», а не из обучения отдельным приемам вычислений или помощи при «проработке» учебников вяжется ткань, вырабатываются нормы поведения. Они, эти нормы, несколько различны или даже сильно отличаются у разных «школ». Л. И. Мандельштам, И. Е. Тамм и Л. Д. Ландау были совсем разными людьми и формировали разные «школы»[37]. Для школы Ландау, по крайней мере при его жизни, были характерны научная бескомпромиссность и принципиальность, четкость, связь с экспериментом, широта и многое другое. Не могло быть, конечно, и речи о том, чтобы Ландау «приписался» к чужой работе. Напротив, иногда его участие в работе было существенным, а он отказывался поставить свою фамилию в качестве соавтора. Со мной самим был один такой случай. Я много советовался с Ландау, когда делал работу, посвященную действующему полю в плазме (Изв. АН СССР. Сер. физ. 1944. Т. 8, №2. С. 76). Поскольку мне казалось, что роль обсуждения с Ландау в данном случае была большой, я, написав статью, поставил на ней и фамилию Ландау. Но, когда я пришел со статьей к Ландау, он отказался от соавторства. Разумеется, я его в конце статьи соответствующим образом поблагодарил. Отказался ли он потому, что считал свою роль недостаточно большой или работу не слишком существенной, не знаю, но это сейчас и не важно.
Знаю я и другой случай отказа Ландау от соавторства, обернувшийся для меня неприятностью. Физик Z советовался с Ландау по одному вопросу оптики. Этим вопросом незадолго перед этим и я занимался, причем опубликовал статью, которую Z знал. Знал, но, видимо, не понял или «не захотел» понять. Так или иначе Ландау, который все это понимал и без моей статьи (ее он, уверен, не читал, хотя я ему и рассказывал содержание), объяснил Z суть дела. Далее Z написал соответствующую статью, причем в качестве соавтора поставил и Ландау (я знаю об этом от самого Ландау). Но последний от соавторства отказался. Вот и вышла статья Z, которую я в отношении части ее содержания мог бы считать просто плагиатом. Но это, разумется, не плагиат, ибо Z списывал не у меня, а воспользовался советами Ландау. Да, в жизни встречается такое, чего и нарочно не придумаешь.