Кстати, не лишен любопытства тот факт, что упоминаемая статья Z цитируется гораздо чаще, чем моя. И подобная ситуация хотя и не правило, но далеко не исключение. Сплошь и рядом некоторые статьи цитируются в качестве пионерских, классических и т. п. совершенно без должных на то оснований. Просто эти статьи каким-то образом попали в «обойму», а затем их мнимая роль закрепляется в результате процесса, лучше всего выражаемого термином «adapted by repetition» («принято в результате многократного повторения»). Получается такое иногда совершенно случайно, мало кто смотрит относительно старые работы, один автор сослался на попавшуюся статью, а потом эта ссылка пошла кочевать из статьи в статью. Но бывает и так (в каком проценте случаев, оценить не берусь), что неоправданное появление ссылки не случайно. Либо автор-приоритетчик сам каким-то образом «организовал» ссылку (в лучшем случае намекнул, а в худшем — просил, а то и требовал). Либо же в физических кругах известно, что автор — человек влиятельный, быть может, склочный или амбициозный. Вот на него и делают ссылку на всякий случай, дабы не нажить неприятностей и т. п. В результате лишь наивные новички думают, что можно без проверки доверять всяким приоритетным утверждениям и ссылкам.
6. В научной среде вопросы приоритета играют немалую роль. Я об этом уже написал кое-что в одной из статей[38] и повторяться не буду. Не помню, чтобы у И. Е. Тамма и в созданном им отделе (сейчас — Отделе теоретической физики им. И. Е. Тамма ФИАНа СССР), где я работаю с 1940 г., когда-либо возникали какие-нибудь существенные споры, а тем более дрязги, связанные с приоритетом. Не помню, чтобы И. Е. когда-либо даже упоминал о своем приоритете, думаю, что он считал это ниже своего достоинства. Поэтому даже не знаю, затрагивали ли его приоритетные вопросы в глубине души. Ландау в этом отношении был более чувствителен и, во всяком случае, иногда не считал нужным скрывать свое недовольство. Примеров не помню, но какое-то чувство неудовлетворенности сохранилось (это совершенно не касалось меня, и, таким образом, речь не идет о чем-то личном). Сам Ландау читал относительно мало статей (для ознакомления с литературой в большей мере служил семинар) и даже свои собственные статьи (т. е. статьи без соавторов) писал не сам. Этим он как-то, помню, и оправдывал отсутствие нужных ссылок в какой-то своей статье. Объяснение в общем резонное. Я лишь думаю, что нельзя, вообще говоря, требовать от других того, что не делаешь сам, а такое с Ландау бывало. Впрочем, это несколько спорный вопрос. Работы и результаты Ландау были лучше, шире известны, чем работы многих других авторов. Да и рассчитывать он мог на большее внимание.
Так или иначе, но я не знаю случаев, когда бы Ландау диктовал, как нужно на него ссылаться. Для контраста приведу один недавний пример. Некий физик W требует от своих аспирантов и вообще «учеников», чтобы они ссылались примерно так: как впервые показано W (а далее ссылка). Я считаю это просто неприличным. Если дается ссылка, а тем более в явном виде («как показано W»), то этого уже более чем достаточно. Из добавки «впервые», как мог бы сказать Ландау, так и торчат уши бесцеремонного приоритетчика. Если Ландау и позволял себе что-то лишнее в вопросах приоритета (в том смысле, что высказывал недовольство и т. п.), то, как я думаю, из чувства справедливости, а не в силу стремления получить еще большую известность и т. п. Когда Ландау был в курсе дела, он всегда отдавал должное другим, и в частности своим соавторам. У нас с Ландау есть только одна общая работа, она посвящена теории сверхпроводимости (ЖЭТФ. 1950. Т. 20. С. 1064). Но этой работе суждено было оказаться наиболее известной работой, в которой я являюсь автором или соавтором. Поскольку имя Ландау пользуется большей известностью, чем мое, а быть может, и по другим причинам в литературе на эту работу иногда ссылаются не как на теорию Гинзбурга и Ландау (в таком порядке, в согласии с алфавитом, стоят наши фамилии[39] в заголовке статьи), а как на теорию Ландау—Гинзбурга или даже одного Ландау. Признаюсь, я замечаю такое, но никогда ни прямо, ни косвенно не обращал на это внимание соответствующих авторов. Думаю, что только такого поведения и можно требовать, не замечать же себе не прикажешь. Так вот, Ландау ценил нашу работу и не раз ее упоминал, и причем всегда вполне корректно. У меня к нему не было никаких претензий, что с соавторами бывает далеко не всегда. Я был этому рад, и, надеюсь, мне поверят, не из мелкого тщеславия. Здесь другое, я ведь хорошо относился к Ландау, уважал его. И если бы он себя вел «не так», то это в моих глазах принизило бы его образ. Трудно это объяснить, кто понимает — тот понимает.
7. Теперь несколько слов об отношении Ландау к Эйнштейну. Начну с упоминания какого-то недоразумения. Ландау не раз рассказывал, в частности мне или при мне, что он один раз в жизни разговаривал с Эйнштейном, насколько помню в Берлине, году, так, в 1930-м. Ландау, по его словам, после семинара пытался «объяснить» Эйнштейну квантовую механику, но безуспешно. Однако Ю. Б. Румер утверждает, что Ландау с Эйнштейном никогда не беседовал[40]. Как понимать это противоречие, не знаю, его выяснение по своему значению напоминает, конечно, типичные пушкиноведческие «проблемы». Но все же интересно: в чем же дело?
Теперь по существу. Ландау, как видно уже из сказанного ранее, ставил Эйнштейна выше всех физиков нашего века, и это мнение просто бесспорно. Ландау называл общую теорию относительности самой красивой из всех существующих физических теорий. Не знаю, бесспорно ли такое мнение, но я его безоговорочно разделяю. Ландау считал вместе с тем, как и многие другие, что последние 30 лет своей жизни (с 1925 г., после работ, посвященных статистике Бозе—Эйнштейна) Эйнштейн шел не по тому пути. Конкретно помню заседание Отделения физико-математических наук АН СССР (происходившее 30 ноября 1955 г. в зале, в котором обычно заседает президиум АН СССР), посвященное 50-летию создания частной теории относительности и памяти Эйнштейна, скончавшегося 18 апреля 1955 г. Вступительное слово произнес И. Е. Тамм, затем было сделано несколько докладов, в том числе мой (об экспериментальной проверке общей теории относительности), а заключительный доклад Ландау был посвящен, кажется, общей теме — об Эйнштейне, его жизни и работе. Доклад Ландау был впечатляющим, но, кроме такого общего воспоминания, запоминилось только одно — Ландау говорил о «трагедии Эйнштейна» в применении к последнему периоду его жизни. Речь не идет о какой-то личной трагедии (ее и не было, если не иметь в виду «обычные» неприятности и болезни), а о научной трагедии. В чем видят эту «трагедию Эйнштейна»? Во-первых, он «не принял» квантовую механику, как считается, не понял ее. Во-вторых, он посвятил долголетние усилия созданию единой теории поля, причем в этом не преуспел.
Я не согласен с подобными заключениями и не считаю, что была какая-то «научная трагедия». Проще обстоит дело с единой теорией поля. Теперь мы знаем, что это направление было плодотворным. Легче всего мне здесь сослаться на статью Янга“. Он отмечает, что попытки Эйнштейна[41] построить единую теорию поля не были особенно успешными и «некоторое время некоторые люди считали, что мысль об объединении (unification) была своего рода навязчивой идеей (obsession), овладевшей Эйнштейном в старости». Далее Янг пишет: «Да, это была навязчивая идея, но навязчивая идея, отвечавшая пониманию (insight) того, какой должна быть фундаментальная структура теоретической физики. И должен добавить, что именно это понимание отвечает направлению развития физики сегодня». Поэтому «трудно сомневаться в том, что убеждение Эйнштейна в важности объединения, которое он стойко защищал от любой гласной или негласной критики, было глубоким проникновением в суть проблемы».
Коротко говоря, причислять работу Эйнштейна над единой теорией поля к числу каких-то неудач нет оснований. Отсутствие конечного результата в данном случае достаточно естественно и ни в коей мере не может изменить такого вывода.
Что касается квантовой теории, то всегда было известно, что роль Эйнштейна в ее развитии до 1925 г. была очень большой. Сейчас, особенно в связи со столетним юбилеем со дня рождения Эйнштейна (14 марта 1979 г.), появилось много новых статей, из которых ясно, что эта роль еще значительнее, чем многие думали[42]. Любопытно было узнать или, точнее, вспомнить, что Н. Бор долгое время резко отрицательно относился к идее Эйнштейна о квантах света (фотонах). Так что в спорах Эйнштейна с Бором далеко не всегда последний оказывался прав, как это обычно принято считать. Что же касается квантовой механики, то неверно говорить об ее отрицании или недооценке Эйнштейном. Дело в другом, в том, что Эйнштейн считал квантовую механику неполной, думал, что за ней «еще что-то есть». Здесь не место развивать эту тему, но, хотя я и придерживаюсь вполне ортодоксальных взглядов на квантовую механику, много раз убеждался, что глубокое преподавание ее основ не так уж распространено, да и в научной литературе поток дискуссионных статей на эту тему отнюдь не иссякает. Здесь мы сталкиваемся с гносеологией, в известном смысле выходим за пределы физики. Распространенное мнение, что все уже в основах квантовой механики, по сути дела, достаточно ясно, скорее всего, справедливо. Однако считать любые сомнения на этот счет каким-то обскурантизмом представляется совершенно неправомочным. Коротко говоря, нет оснований, как мне кажется, и в позиции Эйнштейна в отношении квантовой механики видеть нечто трагическое.
’Эйнштейн всегда был одиночкой[43], работал с немногими сотрудниками. В конце жизни он действительно был как-то в стороне от магистральных дорог развития физики в тот период. Но оставался очень активен в общественной жизни, много переписывался