ток // Тр. III Всесоюз. мат. съезда (Москва, июнь —июль 1956 г.). М.: Изд-во АН СССР, 1958. Т. 3. С. 92. (Совм. с Н. Н. Мейманом и И. М. Халатниковым.)
96. Об аналитических свойствах вершинных частей в квантовой теории поля // ЖЭТФ. 1959. Т. 37. С. 62.
97. Малые энергии связи в квантовой теории поля // ЖЭТФ. 1960. Т. 39. С. 1856.
98. О фундаментальных проблемах // Theoretical physics in the 20th century: A memorial volume to W. Pauli. N. Y.; L.: Interscience, 1960.
А. А. АбрикосовО Л. Д. ЛАНДАУ
Впервые я увидел Дау в Казани, году в 42-м, в академической столовой. Было создано такое предприятие, чтобы в голодное время подкармливать обедами членов и ведущих сотрудников Академии (оно сохранилось и поныне). Ходил туда от нашей семьи обычно я, ибо мать работала, а отец нуждался в особом диетическом питании из-за язвы. Среди других посетителей на себя обращала внимание пара друзей: один — высокий, худой и чубатый, другой — маленький, лысый и остроносый. Они садились, и лысый начинал быстро осматриваться. Как только он замечал красивую женщину, он подавал знак чубатому, и тот вперялся в нее своими черными навыкате глазами, чем приводил ее в немалое смущение. Кем были эти двое, я узнал несколько позже, когда была объявлена лекция для школьников «Жидкий воздух». Ее должен был читать доктор физико-математических наук Л. Д. Ландау (ассистент Е. М. Лифшиц). Лекция оказалась стандартной, я потом слышал такие много раз и даже как-то сам читал. Роль ассистента сводилась к опусканию резинки в дьюар и разбиванию ее молотком. Впоследствии В. И. Гольданский сделал очень хорошую пародию на такую лекцию: «Мальчик, выпей из этого стаканчика. Видите, мальчик толстеет на глазах! Это в нем расширяется воздух. А через несколько минут он станет как бочка…»
Мог ли я ожидать, что этот «халтурщик» (как мы все тогда решили) станет потом моим любимым учителем и, более того, самым значительным человеком, определившим всю мою жизнь? Что касается лекции о жидком воздухе, то она, как я узнал через много лет, отвечала идейной установке Дау: рассказывать слушателям только то, что они могут понять. У нас с ним были споры по этому поводу. Я доказывал, что надо учитывать и психологию слушателя. Если он все поймет, то решит, что то, о чем слышит, тривиально. Надо в каком-нибудь месте чуть-чуть «загнуть» без вреда для остального содержания. Тогда появится уважение к науке и докладчику. Но Дау с этим не соглашался.
Что касается более подготовленной аудитории, то у Дау была своя особая манера читать лекции или делать доклады. Он начинал с элементарных вещей, которые слушатели заведомо знали. Внимание их несколько рассеивалось. Далее совершенно логично он выводил все более и более сложные вещи. Понять-то можно было, но градиент был столь высок, что отвлекшиеся вначале слушатели не успевали сосредоточиться и «отрывались». И опять-таки все уговоры не помогали. Дау был уверен, что только так и надо докладывать. Отмечу, что куда лучшим лектором был Е. М. Лифшиц, и главным образом именно из-за не слишком элементарного начала и меньшего градиента.
Несомненно, многие авторы этой книги отметят, что Дау чрезвычайно тщательно продумывал не только свои научные работы, но все что угодно: план своей жизни и деятельности, свои взгляды по любым вопросам. Его семинар, ученики, теорминимум, книги были частями продуманного плана организации жизни. Это и многое другое он называл «теорфизическим подходом к жизни». Спорить с ним было бесполезно, ибо в том, что касалось логики, он был сильнее всех, а иных аргументов он не признавал. В то же время он чувствовал, что это приводит к некоторой закостенелости. В порыве откровенности он признавался, что хотя на свете нет человека, который мог бы решить любую задачу быстрее, чем он, но ему не хватает интуиции, такой, как у Эйнштейна, Бора, Гейзенберга, Дирака. Этих физиков он ставил выше всех.
Обсуждать с ним новую работу было очень трудно, и требовалась привычка. Я помню, как В. В. Судаков пришел и рассказал, что он придумал простой способ суммирования диаграмм рассеяния бозонов — «паркет». Мне очень поправились простота и изящество этого метода. Появился Дау. Узнав, что «Судак» решил задачу «паркета», он тут же пожелал услышать. Володя стал рассказывать в своей неторопливой манере с длинными паузами. Дау тут же засыпал его вопросами, на которые тот не мог найти быстрый ответ. Тогда я взялся за дело и через короткое время до Дау «дошло». Володя удивился: «Ведь Алеша рассказал Вам точь-в-точь то же самое, что я». «Нет, — отвечал Дау.— Вы мне какую-то ерунду несли, а Алеша рассказал совсем другое». Прав был, конечно, Судаков. Просто у него не было привычки.
Впрочем, и у меня не всегда получалось. Когда мы с Горьковым придумали «крестовую технику» для сплавов, то я от души надеялся, что Горьков вынесет ее на суд Великого учителя. Объяснялось это тем, что, как Дау неоднократно говорил, он «боялся» Горькова. Действительно, его высокая фигура в квадратных очках с неприступной физиономией могла произвести устрашающее впечатление на любого, кто не знал его ближе. Я этим хотел воспользоваться, чтобы уклониться от неизбежных разносов, топанья ногами и прочих атрибутов ознакомления Дау с непривычной техникой. Но увы, Горьков куда-то убыл и мне пришлось «пробивать» работу через Дау самому. Это был месяц с одинаковой ежедневной программой. Утром приходил Дау. Я начинал рассказывать. Он быстро возбуждался и в конце концов с криком: «Если Вы и дальше будете нести такую чушь, то я с Вами о науке никогда разговаривать не буду!» — удалялся, хлопнув дверью. Целый день после этого его не было. Наутро как ни в чем не бывало он заходил и спрашивал: «Так на чем мы остановились?» Дальше все шло так же, как накануне. Общий итог всех этих бесед был таким. «Конечно, можно и проще, только мне пока не приходит в голову, а потому так и быть, печатайте».
Надо отдать справедливость Учителю: после таких пререканий работа сильно совершенствовалась, ибо сам автор начинал понимать ео куда лучше, чем вначале.
Многие считали, что Дау мало заботился об учениках: не давал им тем для работ, отказывался находить у них ошибки («это ваша работа, а не моя, так сами и ищите» или «ваше вранье представляет интерес лишь для вашей биографии»). Кстати, в ответ на «биографию» многие обижались и, если это были люди со стороны, никогда более не возвращались, а только поносили Дау на всех углах. Но у нас, учеников, выбора не было, тем более что постепенно приходило сознание, насколько вся его система воспитания была продумана. Ведь достаточно дать одну-единственную тему ученику, и он всю жизнь будет смотреть тебе в рот. А Дау заставлял его перескочить порог самостоятельности. Ученик оказывался на другом уровне, и это определило его дальнейшую жизнь в науке. Те же, которым не хватало способностей или упорства, откатывались, и он о них не жалел. Наверное, это было справедливо и по отношению к науке, и по отношению к самим ученикам, даже отвергнутым, ибо они нередко находили иной путь, более соответствующий их таланту и характеру, и очень преуспевали.
В то же время Дау считал, что писать статьи — это искусство, которому надо учить. И он это делал, не жалея времени. Помню, что мою первую маленькую заметку для «Писем в ЖЭТФ» он заворачивал шесть раз, а в конце сказал: «Все равно плохо, но мне надоело». Интересно, как писались его собственные статьи. Он физически не писал сам, а привлекал помощника (даже если был единственным автором) и диктовал ему статью. Обычно это был Е. М. Лифшиц, про которого он говорил: «Женька — великий писатель: он не может написать то, чего не понимает». В этой фразе был ключ ко всему. Дау писал для читателей и хотел, чтобы по крайней мере один из них физически здесь присутствовал. Несколько раз он диктовал статьи мне. Иногда было непонятно. Я спрашивал. Он отвечал и менял формулировку. Но пару раз Дау начинал крутиться ужом и уходил. На следующий день вопрос излагался совсем иначе.
Самое удивительное в Учителе было то, что он как будто бы руководствовался своими эгоистическими интересами, а пользу получали все. Теперь, через много лет, я думаю, что это не было случайным совпадением. Дау был глубочайшим образом интеллигентен, а потому все время думал о пользе и удобстве других. Даже не думал, а просто инстинктивно так поступал. Взять хотя бы его семинар, который он объяснял тем, что сам очень не любит читать статьи и предпочитает, чтобы ему их рассказывали другие. Сколько замечательных теоретиков выросло из этого семинара! Я долго был секретарем семинара и знаю, как Дау серьезно к нему относился. Я приносил ему журналы, и он отмечал, что надо рассказывать. Я составлял картотеку, и «очередники» (а очередь была строгой по алфавиту) выбирали оттуда себе карточки. Не было большего греха, чем плохой доклад. Дау устраивал выволочку (любимое ругательство было «гусь!»), а если это повторялось, то человека отстраняли от докладывания, и Дау никаких дел по науке с ним больше не имел.
Иногда происходили курьезы. Как-то я доложил хорошую работу, и, хоть она была непростой, я заслужил одобрение. Почему-то я забыл вынуть карточку, и через два года другой коллега стал опять рассказывать то же самое. Поскольку он не очень разобрался, то Дау начал ругаться. Я тогда тихо ему сказал: «Дау, я это рассказывал два года назад, и вы все поняли». Дау отрицал и прогнал докладчика. Это повторялось еще раз, но на третий раз докладчик был на высоте. Потом оказалось, что он настолько вник в эту работу, что его дальнейшая научная деятельность в значительной степени стала развитием этой работы. А Дау так и отказался признать, что он эту работу слушал раньше.