– Ну, что ж. Перехватчик у нас будет, скоростной разведчик тоже, – это сделает Яковлев, а Микояну дадим задание на дальний истребитель, – закончил Сталин.
Нечего говорить о том, каким счастливым вернулся я к себе в конструкторское бюро.
Мы развернули бешеную деятельность по проработке основных особенностей и характеристик заданных нам самолетов, а также по составлению и согласованию с многочисленными смежными организациями проекта постановления правительства. Нас торопили.
30 июля в том же составе мы опять собрались у Сталина для рассмотрения и утверждения проекта постановления о постройке двигателя АМ-5 конструкции Микулина, двухместного реактивного барражирующего всепогодного и ночного перехватчика Як-25, модификации этого же самолета в качестве разведчика Як-25Р, а также истребителя, послужившего основой для известного истребителя МиГ-19.
Проект постановления был послан Сталину заблаговременно. Он уже был с ним знаком и, почти не высказав никаких замечаний, заявил, что у него возражений нет.
В этот момент Берия раскрыл свою папку и вытащил оттуда какой-то документ.
– Товарищ Сталин, – сказал он, – а вот тут есть еще предложение конструктора Лавочкина.
– Какое предложение? – раздраженно спросил Сталин. – Мне ничего неизвестно о предложении Лавочкина.
На это Берия ответил умышленно равнодушным тоном, желая подчеркнуть свою объективность:
– Да вот он давно прислал… Какой-то необыкновенный перехватчик. И оборудован для ночных и для слепых полетов.
Тут вот на трех страницах… – И он стал читать: – «Радиолокатор, радиостанция, радиокомпас, система слепой посадки» и т. д. и т. п… Целый список. Он предлагает построить эту машину на базе истребителя Ла-200.
Все перечисленные Берия приборы являются обязательной принадлежностью любого перехватчика, в том числе и предложенного мной. Но Берия понадобилось разыграть всю эту сцену и произвести впечатление на Сталина длинным списком аппаратуры только для того, чтобы сорвать мое предложение, оттянуть принятие решения, – короче говоря, подставить ножку.
Сталин вспылил.
– Почему не доложили? – спросил он Хруничева, Хруничев вначале растерялся, но потом ответил, что самолет Ла-200 уже однажды был забракован, как явно неудачный, и поэтому никакой базой для нового самолета он служить не может. А вся перечисленная аппаратура имеется и на перехватчике Як-25.
Сталин ничего не хотел слушать, он только повторял, все больше накаляясь:
– Почему не доложили? Почему не доложили? Наконец Михаилу Васильевичу удалось разъяснить, что предложение Лавочкина рассматривалось в Министерстве и что оно не получило одобрения. (Впоследствии Лавочкину удалось добиться разрешения на проведение этой работы, но машина у него так и не получилась.)
Я очень перетрусил и за свое дело и, главным образом, за Михаила Васильевича. В то время ничего не было страшнее, чем стать обманщиком в глазах Сталина. А он, не унимаясь, продолжал допрашивать Хруничева:
– Почему не доложили?
Как будто тот умышленно скрыл предложение Лавочкина. В конце концов Сталин понял в чем дело и сказал:
– Принятое решение оставим без изменения, а предложение Лавочкина можно рассмотреть отдельно.
Представленный проект постановления уже был принят, но, подписывая его, Сталин вдруг обратился ко мне:
– А почему здесь в конце записано – разрешить вам при постройке самолета сверхурочные и аккордные работы, выделить суммы для премирования? Почему вам такие преимущества? Вы знаете, что говорят о вас за вашей спиной? Мне говорили, что вы рвач.
– Вас неправильно информировали, – ответил я.
– Как это неправильно? – опять вскипел Сталин.
– Да ведь и премиальные, и сверхурочные, и аккордные имеются в распоряжении всех конструкторов: и Туполева, и Ильюшина, и Лавочкина, и Микояна. Это не является исключением из правила. Наоборот, исключением из правила является то, что наш конструкторский коллектив за последние два года этого не имел, в то время как все остальные имели и имеют.
– Как так? – удивленно спросил Сталин.
Хруничев подтвердил, что это действительно так. Тогда Сталин, все еще раздраженный, обратился ко мне:
– Я хочу, чтобы вы знали, что говорят за вашей спиной.
– Спасибо, что вы мне об этом сказали. Какие же ко мне претензии?
– Мне рассказывали, что вы, пользуясь положением заместителя министра, создали себе самый большой завод.
– Это клевета, у меня самый маленький завод.
Сталин обратился к Хруничеву:
– Так ли это?
Хруничев вынул из кармана справочную книжечку, постоянно находившуюся при нем, где были записаны все необходимые данные о производственных площадях различных заводов, о количестве оборудования, рабочей силы и т. д., и сказал:
– Это верно, товарищ Сталин, у Яковлева самый маленький завод.
– Говорят, что вы натаскали себе много станков.
– Тоже неверно. У меня станков меньше, чем у любого другого конструктора, – ответил я.
Опять Хруничев подтвердил, что я сказал правду. Михаил Васильевич назвал количество станков в нашем ОКБ, а для сравнения – в опытно-конструкторских бюро Туполева, Микояна, Ильюшина и др.
– Говорят, что вы нахватали лабораторного оборудования, какого нет у других.
– Это тоже неверно. У меня нет ничего такого, чего бы ни было у других.
И опять Хруничев подтверждает правильность моих слов.
– Как же так? – сказал, постепенно успокаиваясь, Сталин. – У меня была совсем другая информация. Странно…
– Это необъективная, вымышленная информация для того, чтобы подорвать доверие ко мне. Между прочим, я предполагал возможность таких обвинений и поэтому за время работы, сначала в Наркомате, потом в Министерстве, не делал ничего, что позволило бы впоследствии бросить мне хотя бы один из тех упреков, которые вы мне сделали.
– И премии не получали за последние годы?
– Совершенно точно, не получали.
– Ничего не понимаю, – удивился Сталин и, к изумлению присутствовавших, обращаясь к Хруничеву и Булганину, сказал:
– Ну, если так, то надо ему создать условия не хуже других.
Он много сделал для нашей авиации и еще сделает. Сделаете? – уже с улыбкой обратился он ко мне.
Из Кремля я проехал в Министерство вместе с М.В. Хруничевым. Он крепко пожал мне руку и сказал:
– Я бесконечно рад за тебя, теперь давай хорошую машину – и все будет в порядке.
В начале 1953 года Хруничев, незадолго до смерти Сталина бывший у него, передал мне, что Сталин интересовался моим перехватчиком и торопил с его испытаниями.
Самолет Як-25 оказался удачным. Он прошел государственные испытания с положительной оценкой и был принят в массовое серийное производство.
После двух памятных для меня личных встреч со Сталиным у него в кремлевском кабинете в августе 1951 года при обсуждении моего предложения о постройке самолета Як-25, я видел и слушал его на XIX съезде партии. Это было 14 октябри 1952 года в Большом Кремлевском дворце, в зале заседаний Верховного Совета.
Зал был переполнен: делегаты съезда, иностранные делегации братских партий, многочисленные приглашенные. Съезд завершал свою работу. Царствовала атмосфера необыкновенного подъема, праздничной торжественности.
Никто не ждал выступления Сталина. И когда он со своего места в президиуме поднялся и не торопясь, размеренным шагом пошел к трибуне, раздались овации.
Он внятно, не спеша, в своей обычной манере произнес короткую речь, прерывавшуюся неоднократными аплодисментами.
Я сидел довольно далеко от трибуны. Но заметил, что волосы его заметно поседели. Он стал как-то меньше, суше – совсем старичок. Голос, такой знакомый, звучал глуше, слабее. И все-таки в 73-летнем Сталине, в словах его ощущалась большая сила.
Последний раз я видел Сталина на сессии Верховного Совета СССР в декабре 1952 года, там он не выступал.
О болезни и смерти Сталина я узнал утром 6 марта из газеты «Правда» у себя на даче в Жуковке.
Прошло два дня.
Вечером 8 марта звонит мне сосед – маршал связи Пересыпкин.
– Ты был в Колонном?
– Нет, Иван Терентьевич.
– Давай быстро одевайся, едем вместе. Я сейчас собираюсь туда.
И вот мы с Пересыпкиным, оба в военной форме, мчимся в город.
Подъезжаем к первому подъезду Колонного зала со стороны Охотного ряда. Знакомый вестибюль, раздевалка, лестница на второй этаж и большой холл перед эстрадой, где обычно собираются президиумы различных конференций и заседаний перед выходом в зал. Сегодня здесь множество людей.
Через каждые несколько минут – очередной почетный караул. Мне прикрепляют на левом рукаве траурную повязку.
Люстры Колонного зала затянуты черным крепом. Пол покрыт еловыми ветками. На эстраде симфонический оркестр, слева, в центре зала, на возвышении, утопающий в цветах гроб. У изголовья и в ногах его стоят часовые.
В числе других и я стал в почетный караул.
Не стыжусь признаться: комок подступил к горлу. Я с трудом сдерживался, чтобы не разрыдаться.
В два часа ночи доступ в Колонный зал для прощания прекращен.
Я вернулся домой. Здесь мне вручили только что полученный конверт с пропуском на Красную площадь на похороны… Утро 9 марта 1953 года было холодным и хмурым. На одной из ближайших к Мавзолею трибун с болью в сердце пережил я всю печальную церемонию похорон.
Воспоминания
На протяжении многих лет по роду своей работы – авиаконструктора и заместителя министра, – мне приходилось неоднократно, а одно время часто, встречаться с И.В. Сталиным – секретарем Центрального Комитета партии, главой правительства и Верховным главнокомандующим.
Запомнились штрихи, позволяющие в какой-то мере судить о характере и индивидуальности этого сложного человека. Я буду говорить только о том, что мне лично доподлинно известно, что я сам видел, чему сам был свидетелем.
Все мало-мальски важные авиационные вопросы решались, как правило, с участием и под руководством Сталина. Он любил авиацию, лично знал ведущих деятелей нашей авиации и охотно занимался авиационными делами.