– Вопросы есть? – спросил председатель.
– Знаем, знаем! – прокатилось по залу под аплодисменты.
– Вы его знаете? – спросил Горький, указывая взглядом на Пионтковского.
– Как же, это приятель мой.
– Ну вот, видите, как его приветствуют, и вы не волнуйтесь, – сказал Алексей Максимович, аплодируя вместе с другими.
Не знаю, то ли потому, что Алексей Максимович заинтересовался моей биографией, рассказанной на этом партсобрании, то ли потому, что он вообще ратовал за написание книг «бывалыми людьми», но через некоторое время он предложил мне написать очерк моей жизни – «Становление советского инженера» – для основанного им альманаха «Год семнадцатый».
Неоднократно брался я за дело, но этого не позволяла напряженная конструкторская работа, особенно во время войны и в послевоенные годы.
Наконец, в 1944 году, когда с работой стало немного легче, по просьбе «Детгиза» я написал небольшую книжечку для детей «Рассказы из жизни».
Книга имела успех. Я получал много писем. И на протяжении нескольких лет книга переиздавалась, причем я каждый раз объем ее понемногу увеличивал.
Так появились «Рассказы конструктора» и «Рассказы авиаконструктора».
В 1956 году позвонил мне писатель Валентин Петрович Катаев, который тогда был главным редактором журнала «Юность».
Мы с ним встретились. Он с похвалой отозвался о моих детских книжках и предложил написать в журнал «Юность» свои воспоминания, но уже для более старшего поколения.
В 1957 году в июльском и августовском номерах «Юности» мое произведение было опубликовано.
В процессе подготовки к печати рукописи пришлось не раз встретиться с Валентином Петровичем. Он меня очаровал своим обаянием.
Он настойчиво говорил мне:
– Вам надо писать. У вас есть к этому все данные.
Он оказался пророком, потому что вскоре издательство «Политическая литература» предложило написать мне книгу уже для взрослого читателя. Назвали мы ее «Цель жизни». Книга также пользовалась большим успехом, четыре раза переиздавалась на протяжении восьми лет общим тиражом до полутора миллиона экземпляров.
А В 1970 году Валентин Петрович вспомнил про меня. Он прислал мне свою книгу «Святой колодец» и «Трава забвения» с таким автографом:
«Дорогому Александру Сергеевичу, от старого, даже можно сказать старинного друга, с чувством глубокой любви и уважения.
Валентин Катаев.
1970 года 4 ноября
Переделкино».
Во время войны мы дружили и часто встречались с известным летчиком Андреем Борисовичем Юмашевым, который вместе с Громовым и Данилиным на самолете РД летал из Москвы через Северный полюс в США.
Жена Юмашева была артисткой Большого театра и у них я познакомился с дирижером балета Юрием Федоровичем Файером.
Дирижер Большого театра Ю.Б. Файер в гостях у А.С. Яковлева на даче в Жуковке. Архив ОАО «ОКБ им. А.С. Яковлева».
Юрий Федорович был очень интересный собеседник. От него я узнал много интересного из истории русского балета и о том, как он стал дирижером.
Еще в молодости Файер проявил большой музыкальный талант как скрипач и очень хотел попасть в Москву, где было больше возможности для проявления его таланта. Но он был еврей-киевлянин. А до революции в Москве еврею по закону о черте оседлости устроиться было невозможно.
Файер все-таки приехал в Москву, зарабатывал на пропитание игрой на скрипке в ночных ресторанчиках, а ночевал где придется без прописки вплоть до бульварных скамеек. В одном из таких ресторанчиков на его талант скрипача обратил внимание артист Малого театра, широко известный тогда Федор Петрович Горев.
Он подозвал его к своему столу и, узнав от Файера его историю, обещал устроить постоянное жительство в Москве.
Горев обратился к московскому губернатору и тот обещал прописать Файера только при условии, если он примет православие.
Несмотря на проклятия отца – благочестивого еврея, – молодой Файер принял православие, после чего был прописан в Москве и по конкурсу поступил в оркестр Большого театра.
В самое короткое время он стал первой скрипкой оркестра. Однажды, во время одного из спектаклей дирижеру балета стало плохо. Файер предложил заменить больного и продирижировать оркестром до конца спектакля. Он сделал это так блестяще, что оркестранты устроили ему овацию.
С тех пор Юрий Федорович Файер на протяжении многих лет дирижировал всеми балетными спектаклями, и, что самое интересное, он дирижировал на память всеми спектаклями без партитур.
Я часто бывал на его спектаклях и собственными глазами видел, как многие зрители первого ряда партера во время действия заглядывали, лежит ли перед Файером партитура.
Юрий Федорович сказал мне, что он дирижировал музыкой сорока балетов по памяти без партитур.
По приглашению Файера пошли мы с моим шеф-пилотом Павлом Яковлевичем Федрови в Большой театр на балет «Дон-Кихот». Одну из самых выигрышных партий – уличную танцовщицу – исполняла молодая, недавно окончившая тогда балетную школу и подававшая большие надежды, Майя Плисецкая. Танцевала она блестяще. Буря аплодисментов сопровождала ее номер с момента появления на сцене.
Юрий Федорович пригласил меня зайти после спектакля к нему домой поужинать.
– Будет и Майя, – сказал он.
Мы с Пашей пришли, когда уже рассаживались за столом, и посадили нас так, что Майя оказалась между нами. Я поздоровался с ней как полагается – поцеловал ручку, а Паша по своей привычке обращаться со всеми запанибрата довольно бесцеремонно хлопнул молоденькую балерину по колену:
– Ну, как дела, Маечка?
– А вот как! – воскликнула Майя шутливо и довольно звонко хлопнула Пашу по щеке.
Воцарившуюся на миг тишину и неловкость нарушил громкий хохот Паши.
– Молодец, Майка! – нашелся он.
– Вот и познакомились, – мило улыбнулась ему Плисецкая.
Вечер прошел очень весело н непринужденно.
Я часто ездил в Ленинград по работе, там строили мои самолеты. И вот однажды, возвращаюсь на «Красной стреле» в Москву. В вагоне только два пассажира: я и молодая интересная женщина, которая, так же как и я, вышла из купе и смотрела в окно на московские окрестности.
До остановки поезда у вокзального перрона мы молча простояли, и когда поезд остановился, я пропустил ее первой на выход. Мне захотелось узнать, кто ее будет встречать, решил, что такую женщину обязательно кто-то должен встретить.
Я шел за ней и увидел, как сразу со ступеньки вагона она оказалась в объятиях у знакомого мне по фотографиям Алексея Николаевича Толстого. И я сразу понял, что моя спутница его жена.
Мог ли я тогда думать, что с Людмилой Ильиничной мы еще не раз увидимся.
Однажды Юмашев пригласил меня к себе пообедать. Прихожу к нему, а там за столом уже сидят несколько гостей.
Для нас с женой Катей были оставлены два свободных места. Отвесив общий поклон, садимся за стол и я прислушиваюсь к оживленной беседе присутствующих, среди которых один мне был знаком – главный художник Большого театра Вильямс, а личность второго никак не мог вспомнить, причем вел он себя особенно непринужденно: смеялся, острил, и самое главное, поразило меня то, как он расправлялся со свиной отбивной котлетой, – обходясь без ножа и вилки, держа ее в руках и с аппетитом обгладывая косточку. И вдруг меня осенило, – батюшки, да это же Алексей Николаевич Толстой, мой любимый писатель – автор «Петра Первого» и «Хождения по мукам».
Я был очень рад, что мне удалось его увидеть в жизни, а не только по портретам.
Как-то Юмашев сказал мне, что Алексей Николаевич будет рад меня видеть своим гостем. Я с радостью согласился. И вот в один из ближайших дней мы едем к нему на дачу в Барвиху. Нас очень любезно встретили сам Алексей Николаевич и его жена Людмила Ильинична.
Опять стол, опять угощения. Я приехал туда в генеральской форме с недавно полученной звездой Героя на груди. В то время звездочки Героев, особенно Социалистического Труда (а у меня звезда номер семь), были редкостью.
Встреча проходила с довольно интересными разговорами. Шли первые месяцы войны, так что было о чем поговорить.
Разговор, в основном, велся о войне в воздухе, о героизме советских летчиков. Вдруг Алексей Николаевич, указывая на мою звезду, спросил:
– А вы сколько сбили самолетов? За что вас наградили? Я в шутку ответил:
– Да думаю, что за сотню уже перевалило.
– Как, как? – удивился Толстой.
– Да за сотню, говорю.
Толстой удивленно перевел взгляд на Юмашева.
– Может ли это быть?
Андрей Борисович рассмеялся:
– Да он же ни одного не сбил. Он же конструктор. Это на его «Яках» летчики воюют.
– Так, так, – ехидно улыбнулся Толстой. – Значит, они воюют, а вы звезды зарабатываете.
Он поднялся, наполнил всем рюмки вином и поднял тост:
– За здоровье нашего конструктора. Дай ему бог доброго здоровья, и чтоб он побольше сделал хороших самолетов!
Он подошел ко мне, крепко обнял и расцеловал.
Однажды, мы с Павлом Яковлевичем Федрови поехали в командировку в Ленинград. Только поезд отошел от вокзала, Паша вышел в коридор, и я сразу услышал, как он с кем-то оживленно разговаривает. «Ну, – думаю, – какого-то друга встретил».
Паша вернулся в купе с человеком удивительно знакомой внешности, и не успел я еще сообразить, что это артист Аркадий Райкин, как Паша толкнул смущенного Райкина ко мне:
– Знакомься, Аркадий, с конструктором!
Аркадий Исакович оказался очень симпатичным человеком и интересным собеседником. Перед тем как уйти он пригласил меня в свой Театр Миниатюр.
Приезжая в Ленинград, я не раз пользовался его приглашением. Бывал у него и в гостях, где познакомился с другим знаменитым в то время Леонидом Утесовым, тоже очень интересным и приятным человеком.
Когда Райкин ушел к себе в купе, я сказал Паше:
– Вот не знал, что вы с ним приятели!
– Какие приятели?
– Да ведь ты с ним на «ты» и называешь просто – Аркадий.
– А как же мне с ним? Его отчества я ведь не знаю… Сам только познакомился, – засмеялся Паша.